24 ноября 1984 *** Середина ночи, улица клонит к порту, дети приехали, пригород смотрит в ноги, и за окном всё глубже - огни, огоньки. На покатом полу мы расходимся, как матросы, прижимаясь к стене. А на ржавую крышу звезда прилетает, как всегда прилетала. И люки скрипят, и дворовые снасти пузырятся. Моем руки, стоим над порогом и медлим, будто снимся друг другу. И ночные кораблики поворачиваются, и волосы путаются, и забытая песенка просится ночевать. 12 декабря 1984, Новосибирск
*** Е.А. Вон, старуха летит, поправляя рукой потолки, и дудит в распаявшийся чайник: Ту-ту-ту! Домовой оседлал карандаш и по воздуху лупит копытцем и пишет: Ту-ту-ту! Дверь с петель! В коридоре иностранные книжные духи, из бывших, тихо шепчутся, Ту-ту-ту! - говорят, - что, дождался? До полночи какая-то мразь над Шекспиром сидела, заместо милиции, сторожила великую литературу и теперь: Ту-ту-ту! Ни души, ни словечка. У домашних божков деревянные губы в крови. "Говорит радиостанция", кажется, "Юность"! Вы слышите? Ту-ту-ту! Ту-ту-ту! 17-18 января 1985 *** Вечер, дождь золотой, неистощимый, достигающий лона, обнимает колени, крадется. Вечер, полная чаша поцелуев миндальных, полудетской торжественной ласки. Двор бежит впереди и сквозь ветви оглядывается на влюбленных, и в скрещенных коленках открывается вдруг прямизна, протяженность, и в речи – божественный клекот. И я помню, глаза закрывая, над локтем есть родинка, и она проплывает, как весенняя звездочка в Яузе, и мы забываемся... 18 марта 1985 *** Дом заперт, а хозяйка померла, И родственники растащили мебель, Резонно рассудив, что ей на небе Уже не нужно этого добра. Вразброд, поштучно жизненный уклад Пустился кочевать, меняя крышу. Комод как будто вырос, стал повыше, Помолодел. А там тоска взяла Диван, который сморщился, поник И сам не свой скрипит в чужой прихожей, Другой старухе мнет бока, не может Терпеть собаку. И кого винит Приемник у чердачного окна, На шею накрутив ненужный провод? Судьбу, судьбу. И вот удобный повод Порассуждать, зачем нам жизнь дана. Все вещи врозь похожий видят сон: Ковровая дорожка, веник, ставни. Дай им пройти сквозь смерть и там, растаяв, Соединиться снова с мертвецом. Хозяйка поспешит стирать белье, Клопов травить, и мебель погрузится В привычное сознание единства, Живущее лишь в памяти ее. март 1983 - март 1985 *** С.В. Возвращаюсь к тебе, огонек в гиперборейских снегах. На дощатый ковчег ставлю ногу, и дымка-голубка вьет и вьет невесомые гнезда над нами, отнимая половину из прожитого. Узкий домик в покинутом дачном поселке нас укроет тряпьем, запасенным до нового лета. Мы попьем кипятка, наглядимся в огонь, и ковчег заскрипит между голых теней, поднимаясь над школой, накренится в бурлящем пространстве, проплывет над развилкой дорог и невидимо встанет в высотах. 30 июля 1985 *** Как тянется песок на берегу к воде, как хочет даже в малом не уступить волне, когда по скалам она ползет, роняя пену с губ, и шумно отступает. Ты сказала: Смотри, как наперегонки бегут песчинки, словно малыши в спортзале. И мы смеялись, а потом встречали кораблик у причала. Виноград сплетал ветвями дачные перила, косым штрихом. Ступали наугад кусты с андреевским крестом в ногах, а, может, это море нас дразнило, не помещаясь в тесных берегах. 14 августа 1985 *** Курортный город с фонарем в руке выходит на песок, как будто путник, которого дорога завела на край земли: сейчас причалит лодка - и нет его. У дальнего окна маячит Пушкин. В форменный рукав зевает пограничник, впереди ночная зыбь, а дальше — минареты. И, может, безыменный муэдзин глядит на море и воображает, что нет другого берега, что мир кончается под носом у него, и в пустоту кричит. 29 августа 1985
*** Часы, как детская складная обезьянка, скрежещут, тянутся, несутся вскачь по ниточке. У спящего ребенка в ушах до времени свернулся волчий хрящ. Перед зарей языческие боги прошли над городом - и тают в облаках туники, но еще стоит свободно большеголовый неземной размах молочной наготы. Когда встаешь перед шестью - уже в небесных водах плывет, бурлит, на голоса поет река времен, и набирает воздух дневную крепость. |
