Образ арочной залы — SANCTUSSANCTUSSANCTUS — проявился в голове Данте, затем вспыхнул всплеском золотого света. Он потянулся мыслями к Люсьену, но тот отгородился. Данте надавил. Печать удержалась.

Голоса шептали и гудели. Осы выползали.

Люсьен, mon cher ami…

Зеленые глаза Джея, успокаивающие и полные доверия, будто свет исходил из них, заполнили мысли Данте.

Я знал, что ты придешь за мной.

Он подведет и Люсьена? Придется ли ему смотреть, как жизнь будет покидать и его?

Белый свет разъедал таинственные глифы[50] у краев зрения Данте. Кровь капала на бетон под ногами. Бессмысленные голоса кричали, визжали и бормотали позади. Он схватил дверные ручки и толкнул.

Данте не нужно было оборачиваться, чтобы знать о смертных, окруживших MG, припаркованную в паре метров от собора; он чувствовал их, кровь и пот, алкоголь и отчаяние. Слышал сердца, бьющиеся и пульсирующие; бессвязный ритм, пронизывающий ночь, звучащий за гулом голосов.

С гулким треском замки сломались. Данте толкнул тяжелые двери и шагнул в золотую залу, которую видел в сознании перед тем, как появилась раскалённая добела боль, чужая, но перехватившая его дыхание и прервавшая песню.

Золотой херувим стоял в проходе рядом с темными мерцающими скамейками. Запахи ладана и свечного воска, резкие и ароматные — сандалового дерева, розового масла и скорби — разносились по собору. Тишина, такая плотная, как хлопок, приглушала звуки извне, но усиливала сердцебиение Данте.

Он взглянул вверх. На арочной потолочной балке были слова, окрашенные янтарным цветом, «SANCTUS SANCTUS SANCTUS». Потолок омрачало неровное отверстие, уничтожившее одно из нарисованных овальных изображений Христа или Богородицы, или какого-нибудь гребаного святого. Он бросил взгляд на разрушенные скамьи слева от прохода. Кончик черного крыла торчал за ними, как сломанный парус.

Он побежал через проход, покрытый черно-белой плиткой, к центру собора, затем двинулся к разрушенным скамьям. Люсьен лежал неподвижно, растянувшись на боку на половине сломанной скамейки, одно оборванное крыло было на полу, лицо скрывали длинные черные волосы.

У Данте перехватило дыхание. Острый обломок дерева пронзил Люсьена — сквозь поясницу до грудины. Кровь окрасила кончик, вздрагивающий с каждым медленным биением сердца Люсьена. Свет мерцал на кулоне с рунической «X» на его шее.

Данте бросился к древесно-гипсовому заваленному проходу и опустился на колени рядом с неподвижным телом Люсьена. Он протянул руку, чтобы убрать волосы друга в сторону. Его пальцы дрожали. Рука тряслась. Челюсть сжалась, когда он дотронулся, и изображения взорвались в голове, ясные и жгучие.

Джина, черный чулок завязан узлом вокруг ее тонкого горла, стеклянные глаза зафиксированы на пустом дверном проеме: Завтра ночью?

Джей, кровь разливается, как темные крылья, рядом с ним: Я знал, что ты придешь за мной.

Хлоя, задыхаясь от собственной крови, тянется рукой к Орему, плюшевой касатке: Мой Данте-ангел. Боль взорвалась в его голове, а это краткое изображение-воспоминание раскололось и исчезло.

Зрение Данте прояснилось. Он сел на замусоренный пол, рука замерла на лице Люсьена, сердце бешено стучало, голова раскалывалась.

Обещай мне, что не последуешь за мной.

— Пошел ты, — прошептал Данте, убирая волосы Люсьена.

Кровь сочилась из нескольких небольших порезов на лице Люсьена и из пореза вдоль горла. Данте дотронулся пальцами до его щеки, удивившись, что рука больше не тряслась. Под пальцами кожа казалась горячей.

Наклонившись, Данте прижался губами к губам Люсьена, пробуя слезы и кровь.

<Я не подведу тебя>, — мысль исчезла, оставшись неуслышанной. — Не подведу.

Данте встал на колени. Схватив окровавленное копье из дерева, он дернул. Обломок свободно выскользнул, и кровь хлынула из раны, такая темная, что казалась черной. Данте отбросил его в сторону, и тот тяжело ударился о скамейку, звук отразился эхом по собору.

Данте обвил руками Люсьена, потянув на себя, ожидая, что друг окажется тяжелее, и почти опрокинул их обоих на усыпанный мусором пол. Потом вспомнил, как легко ангел взмыл с балкона в ночное небо, раскрывая черные крылья.

Он положил Люсьена к себе на колени, прижал руки к ране на груди. Между пальцами сочилась горячая и липкая кровь. Сердцебиение Падшего становилось медленнее. Тлеющие угольки его песни остывали, огонь ее ритма угасал.

Данте поднес руку ко рту, укусил запястье, затем опустил его к Люсьену. Кровь брызнула на губы Люсьена. Он не проглотил ее, и она полилась из уголков рта.

— Пей, черт возьми. Не упрямься, — слова застыли в горле Данте.

Боль колола виски. Он зажмурился, чувствуя себя так, будто ему врезали кастетом в грудь. Боль зацепила сердце.

Я не собираюсь сидеть на заднице и наблюдать, как человек, о котором я забочусь, умирает.

Но он уже делал это.

Я знал, что ты придешь за мной.

Данте открыл глаза, поднес заживающее запястье ко рту снова, прокусил его клыками и наполнил свой рот собственной кровью. Склонившись над Люсьеном, он поцеловал его, раздвигая холодные ангельские губы языком. Его кровь вылилась как зимний глинтвейн в рот Люсьена.

Данте вдохнул в Люсьена, снова раздувая угли его песни в раскаленную жизнь. Его собственная песнь текла в Падшего, темная, дикая и пьянящая, вращаясь по ангельским венам, нервной системе, наполняя бледно-голубым светом.

Он вспомнил крылья Люсьена, черные и бархатные, с оттенком темно-фиолетового на концах. Вспомнил силу его костей. Толщину его когтей. Он переделал Люсьена, как помнил; вплел синий свет в ткань его существа, натянул свободные нити и сплел их вместе.

Вспомнил ту первую ночь на пристани: как он погрузил клыки в горло крылатого незнакомца, как исчезла боль, как проснулся в руках Люсьена, когда тот летел в ночи.

Ты никогда не будешь одинок, дитя.

Казалось, будто кто-то вкручивает боль отверткой в левый висок Данте. Его песнь вспыхнула, и он сгорел с ней. Плоть полностью срасталась сама. Кости вернулись на свои места, неповрежденные; с крыльев исчезли раны.

Исцелен? Переделан? Данте не знал.

Он закончил поцелуй, истощенный и дрожащий. Когда Данте поднял голову, Люсьен открыл глаза, удивление загорелось в них.

— Женевьева.

Имя, которое Данте никогда не слышал прежде, но это было не важно; сердцебиение Люсьена стало сильным и медленным, жизнь сверкала золотом в глазах.

— Mon ami, — прошептал Данте.

— Ты так похож на нее, — сонно пробормотал Люсьен, касаясь пальцем пряди волос Данте.

— На кого? — Данте уставился на Люсьена с неожиданным холодом, его радость свернулась, как засохшая кровь.

— На твою мать.

* * *

Хэзер вышла из такси на углу Ройал и Сент-Питер. Она протолкнулась через набитую толпой улицу, проходя мимо гуляк, вдыхая запахи пота, пива и Dentyne[51].

Дверь клуба распахнулась. Слабый низкий ритм взорвался кричащим звуком. Вышел Вон, рядом шла Симона, ее лицо было непроницаемо, с признаками беспокойства. Вон замер, его скрытый за очками взгляд, казалось, остановился на Хэзер. Он поднял руку, никакой волчьей усмешки на этот раз, только молчаливый жест.

Хэзер двинулась по улице к тротуару, надежда, что Данте вернулся, таяла с каждым шагом. Ее до чертиков пугала мысль, что он бродит по улице в одиночку в поисках Ронина, злой, раненый и не в себе. Она обещала поддержать его, прикрыть, но не сдержала слово.

Данте не вышел из «МЯСО НА ЗАКАЗ» вместе с Джеем, а она не вышла вместе с ним.

Беги от меня как можно дальше.

У нее было чувство, что Данте бежит всю свою жизнь.

Хэзер встала рядом с высоким бродягой. Свет вспыхивал и мерцал на его очках и кожаной куртке. Отражался от тату полумесяца под глазом. Симона кивнула в знак приветствия, но Хэзер заметила ее напряжение и полусжатые кулаки.