Наступил сентябрь. Из одного своего путешествия в город Селиме и Айше вернулись потрясенные: в городе крымские татары умирали прямо на дорогах. Они не стали рассказывать об ужасных встречах с умирающими от голода земляками младшим девочкам, но Селиме задумалась о предстоящей зиме. Просуществовать на продаже вещей можно было только ограниченное время, рассчитывать на плату за труд на колхозном поле не приходилось. Хозяин дома, работавший учетчиком в бригаде, точно подсчитал, сколько получит Селиме где-то в декабре. Получалось, что в лучшем случае на полученной от колхоза довольствие можно будет прожить месяца полтора-два. Значит, поняла Селиме, весной будем умирать от голода. На базаре в Коканде она повстречалась со знакомыми, которые сказали, что собираются ехать в горную местность, где есть хорошо оплачиваемая работа для мужчин и женщин на шахте. Действительно, переселенцев из Крыма вербовали в местность по названию Майли-сай, где были урановые рудники. Люди в те годы не слыхивали о вредном излучении урана и охотно шли на работу, которая могла прокормить их семьи. Да они, собственно, и не знали, что добывается в шахтах, им говорили, что это металлическая руда, а какой металл - люди ведать не ведали, для большинства понятие "металл" было равнозначно понятию "железо". Когда Селиме узнала, что в Майли-сае живет семья ее родственников, то она приняла твердое решение ехать. Айше без особого желания тоже согласилась отправиться на поиски своей доли в другую местность. Но при этом ее беспокоила мысль, что их отъезд из этого колхоза усложнит для матери поиск дочерей. Альтернативой было остаться в доме Исмат-джана и протянуть до следующего лета на выручке от продажи барахла и, может быть, на колхозных выдачах за летние труды. Наконец, решено было на совместном обсуждении, что две сестры остаются в колхозе, а Селиме со своими детьми едет в горный поселок Майли-Сай. На принятие такого решения повлияло и доброе отношение хозяйки дома и ее сына к бедным девочкам, отношение, в котором явно проглядывали матримониальные надежды хозяина. Айше был симпатичен скромный и всегда опрятный молодой мужчина, но возможности своего замужества с перспективой стать колхозницей в Узбекистане горожанка наша не допускала. Ухаживания Исмат-джана не были назойливыми и девушка надеялась, что в мусульманской семье добрых узбеков ей не грозит никакое принуждение.

Исмат до войны закончил семь классов, кроме того он много читал, хорошо знал восточную поэзию. В колхозе он работал табельщиком, вел учет произведенных работ в разных бригадах, составлял месячные сводки, а в конце года готовил для правления годовые отчеты. До появления в его доме михманов из Крыма он ходил по колхозным участкам в обычном летнем одеянии узбекских дехкан - белые хлопчатобумажные штаны чуть ниже колен, белая рубаха с открытым воротом навыпуск, запахнутая спереди и перевязанная по пояснице сложенным в полоску большим цветным платком. К такому летнему костюму обувь не обязательна, но можно надеть низкие башмаки. Исмат, прослуживший не один год в армии, знал, что такое одеяние очень похоже на солдатское белье - кальсоны и рубашка. Знал он и о том, что это обстоятельство служит поводом для насмешек со стороны жителей западных районов большой страны. Поэтому после того, как в доме поселились европейские женщины, на одну из которых он желал бы произвести хорошее впечатление, молодой мужчина стал носить брюки с рубашкой. В первое время он говорил со своими жильцами на русском языке. Со временем Айше сама попросила его говорить больше на его родном языке. Имея собеседника, хорошо владеющего двумя языками девушка быстро осваивала узбекский.

О переселенцах, оставленных в бараке четвертого отделения, похоже, в совхозе забыли. Здесь, в четвертом, не было своей конторы, постоянные работники при надобности приезжали сюда из центральной усадьбы, где находились их дома. Техника, приписанная к этому отделению, тоже базировалась на центральном отделении. Кроме одного единственного строения, в котором сейчас обитали татары, да больших весов, стоящих в этом строении, здесь никакого имущества не было.

В хлопководческих совхозах Голодной степи, татарам негде было сорвать с дерева яблочко или незрелый твердый персик, негде было собирать пшеничные или ячменные колоски - все земли были под хлопчатником. “Совхоз” – советское хозяйство. Рабочие совхоза, то есть государственного хозяйства, не обязательно наделялись землей под огород, а в качестве жилья им мог быть предоставлен барак с нарами. “Колхоз” – коллективное хозяйство, где по уставу каждая семья имела приусадебный земельный надел, ну хотя бы размером с хоккейное поле. Работники колхоза, кормились за счет своего, хоть и скудного хозяйства, и только в конце года получали какое-то количество зерна, мыла, масла, - в зависимости от числа трудодней, то есть дней, в которые был зафиксирован их выход на колхозную работу. В отличие от них рабочие совхоза должны были получать плату за работу в конце каждого месяца. И еще - совхоз кормил своих рабочих обедом один раз в день. Это обстоятельство поначалу оказалось благоприятным для крымчан. С первого же дня переселенцам стали привозить в полдень какую-нибудь кашу, - из джугары, из дробленой кукурузы или из перловки. Позже, когда созрели овощи, стали давать варево из кормовой свеклы или из шалхама - местной репы. Если первые два-три месяца несчастные татары как-то держались и еще выходили на работу в поле под палящие лучи азиатского солнца, то к концу лета большинство от скудного одноразового питания обессилило настолько, что падали без чувств на грядках. Производительность труда переселенцев была низкой, и никакой платы в конце месяца почти никто не получал, а вскоре труд больных и истощенных людей не оправдывал даже миски каши. Когда переселенцев стали кормить кормовой свеклой и шалхамом, они стали пухнуть и умирать целыми семьями. Выбраться из совхоза практически было невозможно, да и куда идти...

Подошла пора собирать созревающий хлопок, и люди были нужны. Тогда руководство совхоза распорядилось выдать татарам зерно, но выдавать только тем, которые имели силы выходить на работы. Остальные, больные и истощенные, были предоставлены сами себе.

...Младшенький умер от дизентерии в августе, Фатиме еще имела силы похоронить его. Когда начался сбор хлопка, она несколько раз выходила в поле, но норму выполнить была не в состоянии. Старший сын Февзи оказался крепче, и они решили, что числиться в рабочих будет он, а мать в меру возможностей будет помогать ему выполнять дневную норму. Так они получили ведро кукурузных зерен. Кстати сказать, кукуруза была американская, зерна были крупными, как лошадиные зубы, - то ли поставки от Международного Красного креста, то ли по лендлизу.

Еще Фатиме выбирала из волокон семена хлопчатника, которые оказались маслянистыми и вкусными. Среди грядок встречались кусты паслена, черные водянистые ягоды которого были съедобны, но если целый рабочий день есть эти ягоды, то у человека начинался изнуряющий понос. Тем не менее, разжевывая семена хлопчатника и заедая их пасленом, люди собирали свои урочные восемьдесят килограмм хлопка в день, а если не могли собрать эту норму, то записывали собранные килограммы сегодня на одного, завтра на другого. Вечером они съедали горсточку кукурузы, которую негде было раздробить и приходилось варить после долгого отмачивания.

Когда зерно у людей кончилось, привезли муку из какого-то неведомого курмака и выдали по половине ведра на внесенного в ведомость работника. Это была странная мука, темносерая, с блеском, будто содержащая дробленое стекло. И испеченные из нее лепешки тоже заставляли вспомнить о стекле, - они были хрупкие, разваливающиеся и скрипели на зубах. Оказалось, что курмак этот всем хорошо известен - это были те мелкие семена, которые часто встречаются в пачках "очищенного" риса. Курмак - сорняк, всегда проникающий на рисовые делянки, его семена не съедобны, но в голодные годы вычищаемый из обмолоченного риса он не выбрасывался, а использовался как добавка к ячменной или кукурузной муке.