Она выбежала в коридор, где в ожидании приема по каким-то своим делам сидело несколько татар. Мафузе быстренько на татарском языке объяснила ситуацию, и сейчас же двое мужчин, затвердив наскоро имя, фамилию и год рождения Февзи, зашли к коменданту, и своими подписями подтвердили истинность сведений о претенденте на документ. Год рождения Мафузе специально сдвинула назад, потому что тринадцатилетнего могли в ФЗУ не принять. Конечно, комендант понимал, что это за "свидетели", но если все дела с этими переселенцами делать по строгим предписаниям, то никаких дел и не будет - у многих деревенских жителей документов вообще никогда не было, а многие не смогли ничего из дому своего взять.

Вышли женщина и мальчик из комендатуры очень довольные провернутым делом. На руках у Февзи была справка с печатью, и теперь дорога на обучение специальности шофера была ему открыта.

Где-то в конце шестидесятых годов, в "эпоху Брежнева", появилась эта песня-шляггер: "С чего начинается Родина? Со стука вагонных колес...". Для меня и для многих моих ровесников Родина, действительно, началась со стука вагонных колес. До того жили мы в своих городах и деревнях, не вдаваясь глубоко в заботы взрослых. Малые дети, мы самоидентифицировались уже в годы войны. Мы не придавали значения тому, что Колька русский, а я татарин, дружили и дрались независимо от принадлежности к той или иной национальности. Только здесь, в тесноте заколоченных вагонов, пришло к нам, детишкам, национальное самосознание.

- Почему у нас все отняли и везут куда-то? - спрашивал я у отца.

- Потому, что советская власть решила отправить нас в ссылку, - отвечал отец.

- А почему Колька остался, мне с ним было бы веселей, - хныкал я, - почему Кольку не отправили в ссылку?

- Потому, что Колька русский, а ты крымский татарин, - отвечал отец.

 Так пришло ко мне понимание того, что я крымский татарин и только по этой причине меня ночью выгнали из дома, не позволили взять любимые книжки и игрушки, погрузили в вагоны для скота. А Колька остался у себя дома, ему хорошо, как и прежде, он спит, как когда-то я, в кровати, потому что он русский.

А я крымский татарин, мне голодно, мне страшно, меня куда-то везут в этом ужасном движущемся ящике, где плачут взрослые люди, где умирают старики и больные, и обернутые в белое полотно трупы лежат посереди вагона - места у стен удобны для живых.

Где мои игрушки и книги, где моя всякая одежда, где посуда, из которой я ел и пил? Где все то, что было недавно моим? А у Кольки все свое осталось, а может, он и мое оставленное прихватил, потому что он остался жить в том дворе, где жил и я, потому что он русский.

 Вот так, господа-политологи, формируется национальный менталитет в России.

Летом семьдесят пятого года я ехал в маршрутном автобусе из Крымской астрофизической обсерватории в Бахчисарай. В салоне автобуса были расклеены плакаты, призывающие беречься от гриппа. Одна часть плакатов была на русском языке, другая - на украинском. Пьяный мужик вдруг начал ругаться во весь голос.

- Везде говорят, что Крым русский, чего же плакаты на украинском развесили? Сорвать их надо, к такой их матери! Крым - русская земля! Не надо нам здесь хохлов!

Тут другой пассажир, по-видимому, украинец, подал свой голос.

- Чего кричишь? Крым - это украинская земля! И не выступай, шовинист вонючий!

Перепалка разрасталась. Вмешались женщины, одни визжали "Убирайтесь к себе в Хохляндию!", другие столь же пронзительно орали "Кацапы проклятые, все под себя гребут! Наш Крым, украинский!"

Впереди меня сидел какой-то мужчина, по виду простой работяга, русоволосый и голубоглазый. Он, посмеиваясь, вполголоса вставил свою реплику:

- Чего это из-за чужого имущества ругаетесь? Крым татарский, а не русский и не украинский.

Орущие то ли не услышали, то ли сочли за благо не услышать эту бесспорную истину, и высокий патриотический "спор славян между собою" перешел, как водится, на личности. Хорошо, что автобус подошел к остановке, где большая часть пассажиров сошла, а вместе с ними и наиболее агрессивные патриоты. Насмешливый мужчина ехал дальше. Не думаю, что он распознал во мне татарина, вернее всего он определил во мне приезжего из столицы. И уже обращаясь непосредственно ко мне стал говорить.

- Татар выслали, а теперь ругаются из-за их земли. А за что их выслали? Вот, смотрите, мы проезжаем через татарский Бадрак, а там дальше будет русский Бадрак. Все полицейские при немцах и в той, и в другой деревне были из русского Бадрака, а выслали за сотрудничество с немцами почему-то татар.

Мне, конечно, было чрезвычайно приятно слышать такие речи, но я был в то же самое время и очень удивлен. Я внимательно оглядел словоохотливого пассажира - уж не татарин ли? Да нет, ни по виду, ни по говору никак на татарина не походит. Просто здравомыслящий, нормальный русский человек. Я как мог бесстрастно спросил его, возвращаются ли татары теперь в Крым, на что он ответил, что они вроде стали приезжать, да власти не стали их прописывать, стали отнимать купленные дома, и многие вынуждены были вернуться назад, в чужую для них Азию.

Ей богу, и сегодня еще я удивляюсь этой встрече.

А в Бахчисарае опять же маленькое, но приятное для сердца бедного крымского татарина событие. Я поднялся по крутой улочке повыше и остановился, оглядывая расположившийся внизу тесный лабиринт старых татарских дворов. Простояв так минут пять в глубокой грусти (каждый татарин грустит, когда видит свои села и города во власти чужаков), я вдруг заметил, что на заборе сидит и глядит на меня полненький мальчишка лет десяти. Растерявшись от неожиданности, я улыбнулся ему и произнес:

- Какие на твоем дереве крупные персики!

На что он ответил мне.

- Это еще не крупные. Дед мой говорит, что при татарах здесь вот такие персики были! - и он показал руками нечто больше подходящее по размерам на средней величины арбуз.

Если сегодня жительница крымского приморского города вещает по российскому телевидению, что ей все равно, будет ли Крым русским, украинским или белорусским - главное, чтобы оставался славянским, то это движение ее души можно понять: она боится, что ей придется отдавать татарский дом татарской семье, десять поколений которой проживали в этом крепком доме из крымского известняка. Точно так же человек, проживающий в коммунальной квартире и захвативший комнату арестованного соседа, не хочет возвращения этого соседа из ГУЛАГа.

Другой допущенный на всероссийское телевидение субъект, с дрожью в голосе заявляет, что не собирается уезжать из Крыма, потому что здесь похоронен его дед-полковник, получивший этот татарский дом за боевую доблесть на фронте. Да не уезжайте, живите в наших старых домах! Мы научились строить дома намного лучшие, чем те, которые так вам нравятся, и мы привыкли жить рядом с добрыми соседями славянами. Но не делайте вид, что забыли о том, что у татар здесь похоронены неисчислимые поколения!

Многое трудно понять человеку с нормальной нравственностью в поведении его современников, клеветавших, писавших доносы, мечтавших отнять чужую землю и чужой дом.

Скажите мне, как можно заявлять свое право на жилье, полученное от властей в награду за действительную воинскую доблесть и не задуматься при этом о том, что же случилось с теми людьми, которые построили этот дом на своей земле для себя?

Невозможно понять человеку с нормальной нравственностью, каким это образом какой-нибудь гестаповец или некий чекист после полных трудов дней и ночей возвращается домой и ласково обнимает жену и детей, как он проявляет заботу о своих родителях. Неужто эти мучители и садисты какие-то особенные люди, монстры с врожденным сродством к издевательствам над людьми? Наверное, бывали случаи, когда работник репрессивных органов, гордившийся до того своей службой "на переднем крае борьбы за благо человечества", кем бы это благо не определялось, - фюрером или любимым вождем всех народов, - вдруг столкнувшись с необходимостью проводить физические или моральные пытки арестантов, уходил из этих органов или хотя бы пытался уйти, подвергая риску себя и своих близких. Но могло происходить и так, что человек без врожденных, казалось бы, садистских наклонностей, не предполагавший, что на работе, требующей "держать руки в чистоте", придется бить, резать, расстреливать, морально издеваться, со временем, по мере выполнения должностной инструкции, и бьет беременных женщин, и режет связанных мужчин, и расстреливает, и подвергает издевательствам ученых или писателей, которые составляют гордость всего человечества. Как и почему так трансформируется человеческая душа?