На уроках Ольга Васильевна была все также внимательна к своему ученику - для педагога, также как и для врача, все должны быть равны. Но приглашений на чай юноша перестал получать, чем был огорчен и не знал, чем он провинился перед любимой учительницей.

...Распространено мнение, что все миллионы жертв сталинских репрессий были невиновные. Полноте! Так уж бездумно превращать народы Советского Союза в стадо безропотных глупых овечек! Перед Богом, перед совестью, перед порабощенными людьми эти жертвы террора были невинны. Но перед так называемой советской властью, перед коммунистической партией, перед Сталиным и окружавшими его нелюдями многие, - хотелось бы, чтобы большинство! - были виновны. Был виновен Николай Гумилев, вошедший в организацию, целью которой была борьба против большевиков. Был виновен Анатолий Жигулин, будучи еще школьником решивший бороться против тиранической власти. Был виновен и отец Камилла, не сломленный предыдущим тюремным заключением, затем ссылкой, лишением гражданских прав, гласным надзором политической полиции.

Итак, где-то на этажах Лубянки в отделе по борьбе с интеллигенцией, в подотделе по борьбе с интеллигенцией нерусских народов, в крымско-татарском секторе принято было решение повторно лишить свободы этого непокорного и слишком много знающего крымского татарина. Шел 1949 год, когда брали повторно тех, кто был выпущен незадолго до того. Конечно, в том году брали и новичков, но плюс к тому брали ветеранов тюрем и лагерей, тех, кому довелось живыми выйти на свободу после первого ареста. Тоталитарно-репрессивные режимы отличаются своим ханжеством и лицемерием, их функционеры распинаются в своей приверженности к законности и правам человека. "Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек" - любимая песня миллионов в те десятилетия, когда по ночным улицам одна за другой разъезжали "черные вороны" - арестантские машины. Все их видели и все слышали стуки по ночам в двери соседей, если пока еще не в свои. Но скажи этим, покуда еще не угодившим под колесо Джагернаута, то бишь под колесо Джугашвили, обывателям, что в любимой ими песне те самые слова не совсем соответствуют действительности, то они с негодованием вам ответили бы, что "каждому свое", что врагам народа вообще нельзя разрешать дышать нашим социалистическим воздухом. Так вот, наряду с тем, что людей брали в домах, на службе, на улицах, в селах без всяких объяснений, а потом без суда и следствия или расстреливали, или посылали на Колыму, все же в некоторых случаях людям предъявляли обвинения, и в основу ставили какой-нибудь бытовой факт, - а как же, у нас ни за что не арестовывают! А если уж арестовали, то человек, безусловно, виновен. Так и говорили: у нас без вины не арестовывают. А каждого приличного человека в этой стране можно было вполне обоснованно обвинить в нелюбви к тоталитарной и преступной власти и арестовать.

Именно о приличных людях речь. Срастались с советской властью только люди морально неполноценные или очень уж темные.

Что конкретно инкриминировалось татарскому интеллигенту? Что считалось антисоветской агитацией?

Отец, оказывается, в 1937 году "в дни выборов в Верховный Совет СССР высказал сомнение в демократичности выборов и говорил, что кандидаты не избираются народом, а назначаются высшими партийными и советскими организациями".

На допросе следователь спросил профессора Афуз-заде:

- Каково было ваше отношение к решению партии и правительства о переходе письменности крымских татар с латинского алфавита на русский?

- Я расцениваю перевод письменности крымских татар и других тюркских народов с латинского алфавита на кириллицу как осуществление политики русификации народов СССР, – так ответил литературовед и историк.

 Кроме того, в 1939 году подписание договора о ненападении между СССР и Германией отец расценивал как уступку советского правительства правительству Гитлера. Ну и так далее.

И еще в одном злостном преступлении был изобличен профессор Афуз-заде: "После административного выселения крымских татар с территории Крыма не поняв (!!!) этих принятых Партией и Правительством мер, истолковывая все (!!!) в антисоветском духе подсудимый встал на путь активной контрреволюционной деятельности".

Не понял, значит. Неправильно истолковал! Нужны ли тут какие-либо комментарии?

А Камилл по глупости своей говорил, что отец ни в чем не виновен.... Когда назавтра после ареста отца он пошел в школу, где все уже знали о случившемся, он говорил, что папа его арестован безо всякой вины. Кучкаров, учитель узбекского языка, тотчас сообщил об этих высказываниях в НКГБ. Маму Камилла вызвал начальник районного управления госбезопасности полковник Шаахмедов и кричал на стоящую перед ним женщину, что он ее арестует, а старшего сына отправит в колонию для малолетних преступников.

- Учителя школы возмущены антисоветскими разговорами вашего сына. Ваш муж враг народа, и учителя школы требуют оградить их от вас и вашего сына.

- Какие учителя, кто требует? - только и смогла ответить на угрозы начальника карательных органов конечно же напуганная, но сохраняющая достоинства мама.

Начальник воспринял эти слова бедной женщины, произнесенные в состоянии близком к бредовому, за действительный вопрос.

- Все учителя, советские патриоты. Особенно возмущен инвалид войны учитель Кучкаров, который требует выгнать вашего сына из школы! Мы его выгоним и отправим в колонию, а младшего сына отправим в приют! - распалялся полковник перед женщиной, лишившейся накануне мужа.

- В вашей власти делать все, что вам захочется, - так же тихо ответила мама, но вдруг не выдержала и, захлебнувшись рыданиями, выбежала из кабинета. Полковник не стал ее задерживать, а только прокричал во след:

- Прикажите вашему сыну придержать язык и поменьше болтать! - оказывается, в его цели не входило арестовывать членов семьи врага народа, а только надо было припугнуть.

Камилл и тогда, и в последующие годы всегда гордился своей мамой, которая даже не рассказала ему об угрозах чекиста, а только сказала, что папа его самый чистый и справедливый человек, а те, кто скажут о нем плохое, не заслуживают того, чтобы с ними разговаривать.

- Сейчас разные люди будут говорить о папе разные гадости. Это люди не достойные нашего внимания.

На самом деле никто кроме этого Кучкарова не проявлял к Камиллу демонстративной неприязни. Были люди, соблюдавшие осторожность в общении с семьей репрессированного, но эти люди, не заслуживающие порицания, просто робкие люди. Такие на улице, проходя мимо мамы не останавливаясь, тихо спрашивали:

- Есть вести от мужа?

- Нет! - так же кратко отвечала мама.

Что касается узбеков, которые жили по соседству или с которыми по работе общалась мама, то они подходили к маме и успокаивали:

- Хафа болманг, Домулла кайтыб келади. (Не расстраивайтесь, Домулла вернется).

Все соседи, в том числе и убежавшие от раскулачивания из пензенских краев русские Зобнины, приходили в последующие после ареста отца дни к маме и вели успокаивающие разговоры.

В подробностях Камиллу запомнился день ареста отца.

Четвертого октября на базаре он увидел двух офицеров, капитана и лейтенанта, которые веселились, играя в "чье яйцо окажется крепче" - один зажимает яйцо в руке, так, что только макушка его остается снаружи, другой же бьет по этой макушке острым концом своего яйца. На прилавке перед офицерами уже лежало не меньше дюжины разбитых яиц, и Камилл еще подумал, что денег, видно, у офицеров много... Других мыслей у него не появилось.

Часу в шестом он увидел, как вдоль ряда домов, в конце которого находился наш домик, идут те два офицера, между ними его папа, а позади председатель сельсовета, хорошая знакомая их семьи. Соседи, которые в этот теплый вечер занимались делами или просто отдыхали перед своим жилищем, потрясенно смотрели на отца, спокойно шествующего между двумя чекистами. Семенившая за ними председатель сельсовета была бледна, старалась не глядеть по сторонам, как бы боясь, что ее сочтут причастной к насилию, творимому над всеми уважаемым Домуллой. В том, что отца арестовали не ночью, не тишком на работе, а прилюдно, в тот час дня, когда максимальное число жителей районного центра могли видеть этот акт, была какая-то чекистская задумка. Наверное, хотели показать людям, что, мол, все под органами безопасности ходите...