- А вот здесь такие вот дела, - отвечал Константин. - Бабка же вам рассказывала. Один старик, наш, алупкинский, он живет внизу и с лесником айпетринским общается, так он говорит, что это кони татарские, обижены они на людей за то, что хозяев их изгнали. Они животные, говорит старик, не разумеют кто прав, кто виноват. Наверное, он говорит, какая-то потусторонняя сила управляет голубыми мустангами. Не дай Бог, говорит, чтобы кони эти вырвались за пределы Крымских гор. Здесь они все же на жилье не нападают, все же нас за своих считают, что ли.

- Ну, страсти какие ты рассказываешь! - мне стало не по себе.

 Мы, когда умирали в чуждых азиатских землях сами или когда на наших руках умирали близкие нам люди, мы слали мысленно, без слов, проклятия тем, кто нас обрек на изгнание, на гибель. Но никогда не желали мы никакой беды людям, которые остались на нашей земле, но не сделали нам зла, не оскверняли наши кладбища и мечети. Не причастны наши проклятия к появлению голубых монстров, если, конечно, они и вправду существуют. Впрочем, об этом я скоро узнаю.

Мы уже шли не по тропе, а поднимались на склон «в лоб». Я шел тяжело, то и дело останавливался и передыхал, опершись на колено. Мне было неловко, ведь я недавно с некоторым гонором аттестовал сам себя опытным горовосходителем. Что делает с человеком многомесячная работа за письменным столом! Нет, форму надо поддерживать весь год!

Наконец, мой вожатый остановился, огляделся и молча показал рукой на заросли справа:

- Вон там дорога. Мы спрячемся в кустарнике.

Небо над морем, которое широко раскрывалось внизу, заметно посветлело, хотя солнечные лучи еще не показались из-за горизонта. Однако в кустах, к которым мы приблизились, царил полный мрак. Когда мы ползком под низко стелящимися ветвями пробрались к неширокой грунтовой дороге, которая обозначилась только вдруг открывшейся сверху полосой звездного неба, Константин шепотом произнес:

- Выбери какую-нибудь кочку и схорони голову за ней.

Я не вполне уяснил, какую кочку я должен искать в этой темноте, но отполз назад в заросли. Константин по издаваемому мной шороху понял, где я нахожусь:

- Тебе видна дорога? - все так же шепотом спросил он.

- Мне вообще ни черта не видно, - отвечал я, стараясь освободиться от вдруг упершегося мне в спину сука.

- Посмотри налево, ты видишь там просвет? – продолжал проявлять заботу о моем обустройстве добрый Константин.

Я взглянул и увидел, что слева от меня просвет небес сверху полого опускается, и там уже становится возможным рассмотреть ленту дороги.

- Скоро отраженный от верхних скал свет упадет сюда, и дорога станет видней, - заметил Константин, и потом добавил: - Свечение воздуха на повороте, из-за которого выбегут кони, ты увидишь до их появления.

Во мне вроде бы и страха никакого не было, хотя именно теперь пропали сомнения в том, что сейчас я должен стать свидетелем необычного явления. Я лежал, со всех сторон утыканный сухими колючими сучками. Почему-то пахло сухим сеном, и я догадался, что это запах накопившихся под низкими ветками прошлогодних листьев. Рассвет на этой окруженной плотными зарослями кустарников и невысоких деревьев горной дороге все не наступал.

- Идут! – услышал я и обернулся налево.

Легкая дымка испарений, поднимающихся на рассвете над землей, засветилась, как светится разряженный воздух в стеклянном баллоне, в который введены высоковольтные электроды. Странное сияние становилось все ярче, и я увидел первого выскочившего на дорогу крупного жеребца, сине-голубого, светящегося и изнутри, и по всей поверхности тела. Он быстро приближался, и мне показалось, что эта нежить идет прямо на меня. Лишь призвав на помощь все мое благоразумие, я удержался от того, чтобы не вскочить на ноги и не убежать сам не знаю куда. Жеребец был зол и решителен, он несся почти беззвучно, только в воздухе слышалось легкое потрескивание. За вожаком появились и другие, быстрые, с недобрыми красными глазищами, устремленными вверх и вперед. В воздухе возникло некое движение, холодный ветерок коснулся моих волос. Нет, не серой запахло, а запахло озоном, и запах этот становился все более острым, от него заслезились, было, глаза. Табун из не менее чем тридцати лошадей проскочил перед нами секунд за двадцать, оставив в атмосфере за собой голубое мерцание и красные тлеющие пятна на дорожном щебне…

- Это не все. Еще два табуна должны пробежать. Это еще не все, подожди, - шептал Константин, и в модуляциях его шепота чувствовался страх, охвативший и его.

Меня била дрожь, очень сильная дрожь. Когда я пытался не дышать, чтобы сдержать эту внутреннюю тряску, то начинал вибрировать мой черепок вместе с заполнявшим его глупым, как я теперь точно знал, мозгом искателя острых ощущений. Мне казалось, что я вибрирую беззвучно, но, по всей вероятности, я издавал дребезжание, потому что Костя каким-то образом учуял мою дрожь. Я увидел во все более светлеющем воздухе протянувшуюся ко мне его руку, в которой что-то было. Оказалось, что это солдатская фляжка. Откручивая крышку, я уже знал, что там не вода. Это было крепкое ароматное вино. Я отпил глоток, потом обратил внимание на то, что вина много, и сделал еще два больших глотка. И почти сразу дрожь отпустила меня.

- Уф! – произнес я громко.

- Тише, - раздался негромкий голос моего вожатого, - верни фляжку.

Я услышал, как он забулькал вином.

И тут за поворотом опять возникло голубое зарево…

Нам не дано постичь ни суть, ни необходимость странных явлений, которые находятся за пределами человеческого повседневного опыта.

За пределами повседневного опыта десятилетнего мальчика оказалось то неожиданное обстоятельство, что тети и дяди, стоящие у водопроводного крана, грубо ругаясь, отказывали ему в просьбе наполнить водой бидончик, который он опустил на шнуре из высокого окошечка наглухо закрытого товарного вагона, наполнить обычной холодной водой, которая с шумом текла из трубы тут же рядом. Эшелон остановился на въезде на какую-то узловую станцию, где-то возле Саратова. Случилось так, что напротив вагона, в котором находился мальчик Камилл и его родственники, оказался большой водопроводный кран, из тех, которые предназначены для заполнения резервуаров подвижного состава. Кран или был испорчен, или его забыли перекрыть, и желанная влага со сводящим с ума журчанием текла на черные маслянистые шпалы, растекалась по серому щебню, затекала темными полосами под вагоны. Рядом проходили простые советские граждане, много горя повидавшие за прошедшие три года войны, да и нынче лишенные радостей жизни. А в вагонах мучились от жажды люди, накормленные соленой рыбой и запертые вот уж скоро как вторые сутки... Больные умирали, дети уже беззвучно плакали, матери были близки к помешательству. Но находящиеся на свободе граждане проходили мимо, со злобным любопытством разглядывая ободранные дощатые вагоны цвета красного кирпича, проходили без сострадания в сердце. Обогнав эшелоны с людьми, пришла сюда запущенная чекистами весть, что везут в предназначенных для перевозки скота вагонах предателей, которые показали немцам дорогу на Полуостров.

Но мальчик не знал, что это по его вине немцы три года стояли в Крыму, что, может быть, и война началась по его вине, и что теперь ему положено умирать от жажды. И он просил, и все просил тех, кто оказывался рядом с вагоном, набрать ему воды в небольшой алюминиевый бидончик. Ни один человек не пожалел ребенка, не дал ему воды, хотя иные и замедляли, оглядываясь, шаг, но потом, поразмыслив на ходу, быстро удалялись. Камилл подумал, что если бы тут появился бы какой-нибудь мальчишка, то он бы точно принес бы ему водички. И высунув из окошка голову, он уже не обращался со своей простой просьбой к взрослым, высматривая какого-нибудь своего ровесника.