— Что же именно?..

— Отрицание руководящей роли КПСС — ни больше ни меньше. На «Долине» у тебя даже партгруппы нет. Ты вообще два года уже не бывал на партсобраниях в монтажке. Секретарь парткома признался, что магическая справка «Коммунист Травкин отсутствует по уважительной причине: выполняет важное правительственное задание» звучит на всех собраниях, у представителей райкома души млеют. Да понимаю я, понимаю, — досадливо отмахнулся он от протестующего взгляда Травкина, — понимаю и знаю, что на «Долине» всего два коммуниста, ты и мой механик Спиридонов, но опять же ты забываешь о спектакле, в нем многое по-древнегречески табличками обозначено, декорации убогие донельзя, жанр такой... Тебе известна биография Сергея Павловича Королева? Так ему среди прочего вменяли уничтожение опытной летательной установки, хотя установка невредимой стояла в сарае и следователи щупали ее. И все равно вменили. Так что будь бдителен. Потому что кроме упомянутого есть не менее устрашающие таблички. Как тебе, кстати, понравится такое: издевательское отношение к теории и практике колхозного строительства в СССР?.. А?.. Намекну. Твой заместитель Родин в конце апреля перед началом сеанса в кино громогласно объявил: «Колхозы наконец-то самоликвидировались!..» Понимаю — анекдот, знаю, какие колхозы имел в виду этот стервец, но табличка-то уже выставлена!.. Слушай, ты не обиделся?.. — забеспокоился он, участливо глянув. — Я что-нибудь не то сказал?

— Все то, — кивнул Травкин и улыбнулся. — Все то, Федя. И то, что ты именно со мною обговариваешь текст будущего... э-э-э... уведомления. Все то, все правильно. Я думаю, это свидетельствует о дальнейшем расширении демократических основ нашего общества. А также о сплочении вокруг целиком и полностью.

Он медленно встал и подошел к окну, к плотной металлической кисее, заменявшей стекла и почти прозрачной. Идиллическая картина знакомого реального мира открылась ему. Обеденный перерыв кончился уже давно, из магазина бежала телефонистка с банкой персикового джема, о джеме прокричав подруге, к магазину устремлявшейся. Вращалась ближняя антенна, явно в нарушение плана профилактических работ, на сегодня антенных дел мастера назначили себе осмотр шарового погона, но весть о прибытии шефа заставила их изображать кипучую деятельность, для чего вращение антенны более чем подходило. Артемьев появился, всегда казавшийся великаном, и солдат, вдалеке появившийся, не бросился наутек, завидев полковника, а, застыв изваянием, ждал слова, замечания от Артемьева, худого или хорошего, все равно, лишь бы услышать, лишь бы полковник отметил службу его, солдата, в этом гарнизоне, под этим небом, и, чтоб уж отмечание произошло наверняка, солдат лихо выкинул в локте согнутую руку, приложил к виску, и Артемьев так же четко приложил, без фатовской небрежности старшего начальника, вынужденного от подъема до отбоя так вот помахивать правой конечностью. Из окна видна была и дорога от площадки к «Долине», и дорога эта была уже перекрыта: предстоял пуск ракеты, — санитарные и пожарные машины заняли свои места, ферма с нацеленной ввысь ракетой высматривалась хорошо, надежно, и Травкин с секундомером в руках ждал, и щелчок запускаемого секундомера поднял со стула Куманькова, он подошел к окну, встал рядом с Травкиным, плечи их соприкоснулись, все то, что призвало Куманькова сюда, на 35-ю, забылось, два знатока ракетного дела увидели желтый дымок ускорителей, резвый ход подброшенной вверх ракеты, начавшей затем валиться набок, в нерешительности застывшей, чтоб резко, с набором высоты, вильнуть вправо и стремительно, словно ее снизу потянули за привязанный к ферме поводок, броситься к земле. Щелкнул секундомером Травкин, щелкнула и крышка часов Куманькова, но не тех, что наигрывали душеспасительный мотивчик, а деловых; Травкин и Куманьков одновременно издали вздох разочарования. Еще один щелчок дал возможность определить расстояние от них до места взрыва, происшедшего далеко за зданием «Долины»: здание находилось в мертвой зоне, и сама «Долина», чтоб не быть пораженной неудачными пусками учебной батареи, уже не могла быть перенесена ни на полкилометра в сторону, учебная батарея тоже, дорога тоже не могла не перекрываться, и жалобам на батарею, которая мешала площадке сообщаться с «Долиною», штаб полигона отвел вместительный шкаф, новую же дорогу никто и не собирался строить, потому что все эти годы «Долина» мыслилась временным объектом, но на дорогу-то и бросил иссякавшие силы свои Павел Григорьевич Базанов, влез в канительные дрязги, исписал горы бумаг, обуреваемый жаждой деятельности, и не «тумблер — ногою» выбросил его с 35-й площадки, а одолевший его старческий зуд к сочинению входящих-исходящих по поводу технической и психологической несовместимости двух радиолокационных станций.

Сочным матом рубанув по ракетчикам, Куманьков предположил неверный расчет контуров управления, но Травкин, поколебавшись, изложил свою версию: АВМ, автомат включения маневра. В свое время им был разработан такой автомат, успешно испытался и установлен был на ракетах этого класса, но пришла новая технология, начинять ракеты стали по-другому, создали другой автомат, плохой автомат. Ему же неприлично, что ли, рекламировать им самим разработанное, да и не приглашали его на батарею консультантом — стесняются, видите ли.

Федор Федорович отошел от окна, ему наскучившего. Сел. Напомнил о миссии, на его голову выпавшей, нетерпеливым покашливанием.

— Вадим, — сказал он, — Вадим.

Негромким ровным голосом Вадим Алексеевич Травкин сказал, что не может согласиться ни с формой, ни с содержанием заготовляемого документа, доноса то есть. Общество, лишенное антагонистических противоречий, должно ведь все-таки развиваться — и оно развивается, для чего не надо смотреть в сводки ЦСУ. Потому развивается, что могучие созидательные антагонистические противоречия подменились межличностными, межколлективными, во всем разнообразии их — от потасовки на коммунальной кухне до стремления металлургов выпускать металл только того профиля, при котором можно одной болванкой выполнить годовой план. Внешним выражением этих межличностных и межколлективных созидательных противоречий являются доносы, то есть жалобы трудящихся, письма в редакции, строчки в жалобных книгах, поклепы и кляузы, критика и самокритика, люди науськиваются друг на друга, анонимка становится нормой бытия, как и диалектически связанная с нею взятка, ибо жалующийся так или иначе рассчитывает на приобретение некоторых благ. Обыкновеннейшие человеческие отношения будут имитировать борьбу противоположностей, создавать движущую силу общества, взяткодоносительская тенденция уже давно намечена, донос и взятка будут характеризовать жизнь общества в последующие годы. Поэтому анонимка — документ громадной государственной важности, и относиться к документу этому надо по-государственному, а не с точки зрения каких-то там абстрактных общечеловеческих доктрин. Общество пребывает в состоянии, когда никто не несет персональной, личной ответственности ни за что, и созидательная роль анонимки очевидна, анонимка заставляет каждого гражданина обостренно воспринимать свое положение в обществе, она определяет зону его ответственности. Она, наконец, должна двигать дело, улучшать его, а в данном конкретном случае — способствовать укреплению обороноспособности страны. И стоит только строго, с партийной принципиальностью поставить так вопрос, как сразу же обнаруживается избыточность информации, заключенной в обсуждаемом доносе. Как Федор Федорович полагает — сколько времени займет разбор анонимки, на сколько недель затянется процесс огрязнения и как быстро будет получено отпущение грехов? (Федор Федорович, слушавший вполуха, ответил невразумительным пожатием плеч.) А срок сдачи «Долины» определен четко, и бросить станцию на произвол судьбы, с повинной головой таскаться по присутственным местам столицы — нет, позволить себе это невозможно. Следовательно, разбирательство по доносу надо сократить, кое-какие пункты обвинения вычеркнуть. Прежде всего — Воронцова. Простирающиеся на два или более десятилетия годы будут ознаменованы повышением роли милиции, которая станет регулятором взяткодоносительской деятельности общества, она будет решать практически, какая взятка какой привилегии соответствует, и она же до такой степени продажности погрязнет в воровстве и взяточничестве, что, пожалуй, лет эдак через двадцать обществу придется решать проблему: сажать ли на скамью подсудимых Главного Милиционера страны или ограничиться громким порицанием его деятельности. Взгляд в будущее не должен, однако, заслонять злобы дня сего, острота момента заставляет еще раз повторить: Воронцова — исключить, портить отношения с милицией позволено только Травкину, но отнюдь не Куманькову, и если Федор Федорович еще не понимает, почему нельзя ему в создавшейся ситуации даже вслух произносить фамилию старшего инженера 5-го отдела МНУ, то Травкин чуть ниже разъяснит пикантность эту... (Федор Федорович слушал с настороженным вниманием, исподлобья поглядывая на Травкина, который невозмутимо расхаживал по кабинету, с профессорским тяжеломыслием излагал тему, которая — по законам академического красноречия -— должна была вскоре свернуть на тропу детектива, чтоб раболепная аудитория притаилась, и выбраться на живописную лужайку, к месту отдыха, смеха, игрищ.) Чадолюбивый отец Воронцова — заместитель Главного Сыщика страны, то есть заместитель начальника Управления розыска в системе общественного порядка, и он может всю машину подсматривания и подслушивания запустить без санкции прокурора, руководствуясь лишь официальным уведомлением — тем самым документом, о правилах написания которого так хорошо говорил уважаемый Федор Федорович. Поэтому о Воронцове — ни слова!.. Ни слова и о Родине! Ни словечка! И чтоб тени его не было, иначе Федору Федоровичу костей не собрать после героического падения в пропасть. Без сомнения, кандидатура Владимира Михайловича Родина весьма убедительна, человек имеет диплом радиофизика, кончил ВЗПИ — обвинение в том, что он неуч, рассыплется мгновенно, такими пустячками и должна быть нафарширована анонимка, если она хочет способствовать святому делу укрепления обороноспособности, но уж очень одиозен Родин, очень!.. Он — историк, в голове его — тысячетомный архив, досье на капитанов индустрии, на лоцманов межминистерских комиссий. И не только в голове. У него магнитофонные записи всех совещаний и доверительных бесед, проводимых в этом кабинете. (Федор Федорович испуганно привстал.) Референт всех главных конструкторов использовал неизвестно кем запроектированную линию связи между обоими кабинетами и к связи этой подключил подслушивающее устройство, найденное им, Травкиным, не так давно и вчера еще обесточенное, чему, конечно, Воронцов и Родин не рады, поживы им от этого разговора никакой... (Федор Федорович сел и перевел дух.) Но, вообще говоря, кое-какой материалец они поднасобрали, в том числе и на самого Федора Федоровича Куманькова, который только что добродетельно признался в величайшем грехе: двести сорок необлуженных шаек! О грехах меньшего размера язык, видимо, отказывался говорить, но уж Родину-то они известны. Так, в феврале текущего года росчерком пера Куманьков списал станок, отправил его в металлолом, фирмы «Бургвеллер», стоимостью 160 тысяч швейцарских франков, абсолютно исправный — что только не сделаешь ради выполнения плана по сдаче металлолома! Правда, станок три года стоял без дела и вообще непонятно для чего куплен был, и не сам Федор Федорович был инициатором этой внешнеторговой сделки, и не без команды сверху поднялось перо, но все же, все же... Впрочем, это не так уж страшно, и Родин не осмелится вытаскивать станок из доменной печи. Страшно то, что они — Воронцов и Родин — объединятся, тогда-то и распахнутся двери той баньки, что под видом однодневного дома отдыха для рабочих на берегу Москвы-реки выстроена. Похвально стремление директора НИИ сберечь государственную копейку, в сметах банька не значится, по договоренности с главврачом областной психиатрической больницы возведена она больными, и больные же — они ведь сущие дети! — рассекретили истинное назначение однодневного дома отдыха, больным понравились красивые бутылки из-под напитков с экзотическими этикетками, больные зачастили по ночам на берег реки, больные увидели то, от чего свихнутся мозги здорового человека, и хотя показаниям психически ненормальных лиц грош цена, но все же, все же... (Федор Федорович смотрел на Травкина круглыми, бешеными, родинскими глазами.) Не в том беда, что уполномоченные котлонадзора баньку навестят. Раздраженные клиенты выместят злость на Куманькове, а тому придется разогнать свой мозговой трест, для прикрытия которого и создавал баньку Федор Федорович, надеясь ублажением клиентов придать мозговому центру законный характер. А в нем, в центре, истинные корифеи радиоэлектроники, по разным причинам им не нашлось места в академических лабораториях, люди без права занимать какие-либо ответственные посты и вообще отлученные от науки, у них нет возможности посидеть в публичной библиотеке, они на положении пуэрториканцев, оказавшихся в негритянском Гарлеме. Советский народ благодарен Федору Федоровичу Куманькову за то, что тот проявил великодушие, пригрев париев, которые добром отплатили, разработали и создали новые системы волноводов, дали математическое обоснование тому чуду, которое перед глазами, антенны имеются в виду. Федор Федорович не особливо жалует их, именует по-разному — и «жидотатарской сволочью», и «брянскими креолами», и «черниговскими метисами», и еще как-то, хотя «сволочь» — вся сплошь из славян... Крах мозгового центра — вот что маячит наиважнейшим следствием доноса, оборонное дело пострадает, вот что обидно, вот из чего надо исходить... Далее. Вслед за Родиным и Воронцовым из анонимки надо исключить Федотову. Не тот возраст и вообще все не то. Но женщина, конечно, нужна. Баба — как предельно точно выразился сам Куманьков. Традиции обязывают, тут уж Федор Федорович абсолютно прав... Поскольку американка отпадает, то требуется иная кандидатура, искомой женщиной может быть только та, которая одинаково хорошо известна и автору анонимки, и главному действующему лицу анонимки. Такая женщина есть. Это — моя бывшая жена. Сейчас она носит девичью фамилию, если еще не вышла вторично замуж.