Корреспондент слышал эту фамилию. Кое-кто, вспоминал он, к этому инженеру относится вполне уважительно, но штатный персонал Травкина недолюбливает...

Тремя рядами колючей проволоки обноси 35-ю площадку, канаву рой глубиной в человеческий рост, ловушки ставь, минные поля закладывай — а кое-кого нельзя было не пускать на «Долину». На станции испытывались новые идеи, идеи были вещественными, их — блоками — привозили разработчики разных НИИ столицы, Ленинграда, Минска, Урала, Киева. Все идеи проходили через Травкина, он пополнял ими свои знания и, главное, сразу определял, где стоящая мысль, а где попытка увеличить скорость автомобиля, привязав к нему лошадь. Иногда приходилось созваниваться с 4-й площадкой, человека с блоками отправляли на другую станцию. Встречались идеи, ему нравящиеся, и тогда, подавая Родину или Воронцову сигнал, указательный палец его пикировал к земле. Но чаще всего повторялся сигнал прямо противоположного значения, и лягушонок смерчем сдувался с косогора, куда он забрался по дурости своей, покинув родное болото, теплое, полное квохчущих лягв. Родин изощрялся в придумывании причин, по которым «Долина» не может принять очередного изобретателя велосипеда. Одному настырному творцу влепили — в обоснование отказа — фразу с таким количеством отрицаний «не», что понять ее можно было только с помощью арифмометра.

Инженер Казинец Яков Сергеевич на площадку прибыл с разовым пропуском, с собою вез три блока, не им разработанные, Казинец прилагался к ним — его обязали доводить их, наперед зная, что довести их Казинец не сможет. Инженер он никудышный, кроме усилителей своих, ничего не делал в НИИ, постоянный член профкома, по горло занятый общественными делами. Уже за пятьдесят, скоро на пенсию, репутация заступника и ходатая, с годами присмирел, какой-то пришибленный... Но очень важные и нужные блоки привез бывший месткомовец, известный фразой: «У меня такое умозаключение есть...», с какой он начинал всякий разговор. Зыкин опасался показывать Травкину авторов ценных идей, вот и подсунул этого горемыку.

Яков Сергеевич Казинец ждал решения своей судьбы у входа в столовую, но не в тени, а под солнцем, ни на шаг не отходил от трех зеленых ящиков с черными рюмочками на стенках. Ждал Воронцов, ждал Родин, а Травкин все еще не принимал решения. Его смутили разработчики, подкатившие к столовой на автобусе, этим-то талантам, умницам — чем Казинец мил? Трясут руку, угощают сигаретами, смеются, чему-то рады. Дети, давшие деру из опостылевшего дома, увидели вдруг сурового дядьку-воспитателя — и обрадовались, конечно. Левая рука у дядьки скрючена, фронтовик, до войны кончил в Горьком техникум связи, ничегошеньки не умеет и ничегошеньки не знает. Лишний человек. Подписать пропуск, переоформить привезенную документацию: «Благодарю за труды, Яков Сергеевич!..»

Оцепенение сковало Травкина... Палец не вонзался в небо и не пикировал к обожженному суглинку, рука не бралась за авторучку.

Воронцов разрешил сомнения. Поманил Травкина.

— А пусть ковыряется... — с раздражением сказал он и развернул схему одного из привезенных блоков. — Наворотили, идиоты... У меня на этого Казинца виды кое-какие. Блоки он не доведет, это точно. Но завхоз из него получится. Надо ж кому-то постоянно дежурить на посту РТ, не можем же мы черной работой загружать белых разработчиков, пусть и негры повкалывают. Подмести, позвонить насчет ужина, открывать и закрывать двери, пломбировать их, заряжать замки свежим кодом. Ливреи у нас нет, хотя по возрасту он — швейцар в заблеванном кафе... На две недели задержим, а там посмотрим.

Два дня спустя Травкин проходил по посту и увидел Казинца: новичок стоял у стеллажа в полной растерянности, и никто из тех, кто угощал его сигаретами у столовой, на помощь не приходил, у каждого свои заботы. Вадим Алексеевич приблизился, спросил, как Яков Сергеевич устроился, взял в руки схемы. Первый блок — генератор пачек, имитатор отраженных от цели импульсов, необходимейшая при настройке станции вещь. Уже подключен, на экране осциллографа вместо пачек — частокола импульсов — упрямо держится ломаная синусоида. Схема разработана грамотно, с единственной ошибкой, типичной для зыкинской мысли: в крохотной малости скрупулезно копировалось громадное общее. Разработчик (фамилия его ничего не говорила Травкину) знал, конечно, что схема не должна срабатывать от случайного импульса, как не обязан человек по одному или двум шорохам в лесу опасаться зверя. В этом генераторе блокировка от случайностей сделана, беда в том, что она уже есть в смежном блоке, она лишняя — и Казинец легко понял Травкина. В двух других блоках решалась более сложная задача: что выгоднее — регистрировать цель по длительности отраженного импульса или по числу самих импульсов? Задачу эту разработчик утопил в подробностях, громоздкая мысль со скрипом пробивала себе дорогу — нет, Травкину решительно не нравилась разработка, и он тут же, карандашом по схеме, изложил собственную идею решения, только идею, голую логику, не больше. Так карандаш командующего армией, прокладывая на карте направление главного удара, не утруждает себя вычерчиванием значков, которые соответствуют наведенным речным переправам, выдвинутым дозорам и вообще всему тому, что обязан предусмотреть штаб, подчиненный командующему.

Число, месяц, год, подпись — и Травкин отдал схему Казинцу. Глянул на него и понял: не по зубам корм — Яков Сергеевич сокрушенно молчал, боясь вопросом выдать себя. Помог сосед, из-за стеллажа слышавший разговор, — этот живо уловил идею, сказал, что все будет в полном ажуре. Вычертил ее в виде блок-схемы, и Травкин кивнул: да, правильно...

Так и остался на «Долине» этот суетливый и нелепый человек. Раньше всех показывал пропуск автоматчику у входа в здание, открывал им же накануне опечатанные и запертые двери поста, перестраивал цифровой код замка и многозначительным шепотом сообщал его разработчикам. Первым получал в спецотделе брезентовый портфель с секретными бумагами и добросовестно корпел над блоками, ожидая руководящих указаний. Ближе к обеду звонил в столовую — скоро выезжаем, накрывайте столы! Сам оставался в посту, сторожил брошенные инженерами портфели, распотрошенные, чуть ли не под ногами валявшиеся, поэтому и просиживал весь трехчасовой обеденный перерыв у двери. Обед ему привозили в котелках. Около семи вечера обходил разработчиков, потом важно звонил в столовую: шесть порций винегрета, пять стаканов сметаны с булочками, два компота и что-то там на выбор из мясного — для тех, кто оставался еще работать. Мигом угадывал, кому прибор нужен, и сам подтаскивал его, уже не удивляясь, что так вот просто можно получить нужный прибор. В Москве — вспоминал он, конечно, — пиши заявку, визируй, ходи, клянчи... Начальники были здесь странные, подчиненные лодырничали у них на глазах.

На трое суток слетал Казинец в Москву за продлением командировки и еще прочнее обосновался на площадке. Травкин подумал однажды, что на «Долине» люди находят себя — и Казинец тоже нашел себя, определил призвание свое, и очень жаль, что только перед пенсией обнаружилось: не инженер этот человек, а талантливый лаборант с хорошими административными задатками. Человек при своем деле, и это лыко тоже в строку...

— А вот было дело, истинный крест, Вадим Алексеевич подтвердить может, в Евпатории, не так чтобы уж давно, но все же... — бодро сочинял Леня Каргин в «Мухе», куда перед сном сползались инженеры; карточному притону развернуться не дали, но сама гостиница притягивала, былая слава ее. Офицеры пополняли у Каргина истощающиеся запасы полигонного фольклора, в гостиницу нередко захаживал и Вадим Алексеевич, расслаблялся здесь.

— В некотором царстве, в некотором государстве, — продолжал Каргин, — короче, при Никите. Он в каждой европейской подворотне снимал лапти и показывал, как надо плести их. И доплелся. Наши тогда запустили ракету на Марс и потеряли связь с нею, о чем и сообщили. Англичане же, которым надоело слушать про лапти, поймали сигналы с ракеты, радиообсерватория у них есть, записали и преподнесли сигналы эти Никите, презент со значением, так сказать. Никита — кулаком по столу. Цапнули Вадима Алексеевича и послали с бригадою в Евпаторию, станция слежения была там законсервирована, надо было ее срочно ввести в строй. Пятнадцать человек нас было, в Симферополе купили одинаковые чемоданчики, на крышке оттиснуто: футболист с мячом. В апреле дело было, прошу запомнить, жили в городской гостинице, полная секретность, по утрам — голубенький автобус, куда едем, зачем едем — никто не знал, все в кедах, в трениках, и какому-то футбольному фанатику пришло в голову, что мы — футболисты, на предсезонном сборе, фанатик пробрался в гостиницу, пришел в ужас, отозвал Вадима Алексеевича и на ухо ему: «Ваши футболисты пьют! В номерах — пустые бутылки!..» И телеграмму в Москву, в Комитет по делам физкультуры и спорта, копию в федерацию футбола... Не верите? Ваше слово, Вадим Алексеевич.