15 апреля поздно вечером объявили приказ Травкина о прогоне, ему сопутствовал приказ Артемьева о назначении представителей заказчика. Гостиницы гудели. Родина видели сразу и на 4-й площадке, и в клубе, и на танцверанде, и в машинном зале, и в столовой; всюду только и говорили, что о цистерне с вином в тупике Сары-Шагана, о кинофильме «Джордж из Динки-джаза», который будто бы будет крутиться на 4-й, о выдающемся клеве на озере. Абсолютно достоверными оказались известия о ремонте котлов в столовой, до конца месяца столовая закрывалась. В клубе неожиданно сломалась киноустановка, библиотекарша навесила замок на свое заведение, уехала за книгами. Благословенная погода помогала Родину, прогноз гнал к пляжу, звал на рыбалку и намекал на сарай у магазина рыбкоопторга.

Родин обошел всех начальников, каждому желая счастливой дороги и от каждого получая фамилии инженеров, назначенных на прогон. Шестнадцать человек насчитал Травкин в поданном ему списке, и ему стало смешно. Всего шестнадцать! Уезжавшие дураками не были, на прогон определили самых знающих, ими откупились. И четыре инженера на ЭВМ, эти-то только и могли, что стучать молотками.

Горела настольная лампа, Родин затаился в углу. Травкин сказал тихо, очень тихо: — Через это надо пройти...

Так тихо было сказано, что Родин мог и не услышать.

Но он услышал, уловил — и слова, и боль, с какой произнесены были слова, и не стал уточнять, через что надо пройти. Выдохнул, шевельнулся, пошел к окну, застыл.

Гостиницы уже погрузились в сон, когда прикатил Воронцов. Можно было начинать.

В полдень 16 апреля два автобуса повезли на 4-ю всех отбывавших в Москву. Родин и Воронцов ехали сзади, пресекая путь назад. В последний момент неладное заподозрил начальник 12-го отдела, выкинул чемоданы у КПП на 107-м километре, вылез, но подлетел Родин и угрожающе заявил, что перекроить полетный лист уже нельзя.

Как положено, у всех отобрали пропуска, выдали посадочные талоны, Родин процедуру растянул на несколько часов. Отвезли на аэродром, автобусы развернулись и заспешили на 35-ю площадку. Посадку то объявляли, то отменяли. Родин и Воронцов спрятались в вагончике диспетчера, обзванивая аэропорты Урала и Кавказа. Все в этот день удавалось Родину, заунывный речитатив его, взывающий к небу, требовал от небесных сил смерча над Москвой, урагана в низовьях Волги, и силы небесные раскрутились. Обстановка гарантировала прилет в столицу вечером на другой день, когда в главке и в министерстве — никого.

Тьма наползала на летное поле, обозначая аэродромные огни и зажженные сигареты за окошком вагончика.

— У дождевых червей, — сказал Родин, — есть на вооружении орган чрезвычайной сложности, дублекс, комбинация гидро- и радиолокатора, камешек на своем пути червь чует за десять—пятнадцать сантиметров и загодя изменяет курс, огибая препятствие. Быть только в мягкой, податливой и увлажненной почве — такую вот червячную задачу и ставит инженер в нашем НИИ, и Зыкин из этой почвы камешки выкинул, и разучились инженеры жить в каменистой почве. Но природа требовала: многочленное туловище должно изгибаться, вот они и стали изобретать камешки, друг в друге находили препятствие, такие лабиринты высверливали в НИИ, что... Ты на сборища выпускников ходишь?.. (Воронцов сплюнул.) Правильно делаешь. И я тоже. Однажды, впрочем, сунулся. Ни одного человеческого слова, одни междометия, одни ряженые, все только о себе, все хотят представить себя удачливыми и ловкими, все бахвалятся ловкой женитьбой, защитой диссертации, поездкой во Францию. Так вот, сунулся я однажды в эту компанию, а у них игра: кто расскажет анекдот пошлее и дремучей. Я, Валентин, это убожество и встретил, на «Долине». Вся история ее разработки — беспросветная пошлятина, беспредельная глупость, потуги волостного писаря сотворить сонет Петрарки. Вся разработка — на уровне школьного учебника физики, ума не надо, но ум-то положен по должности! У каждого — свои причуды!.. Вот и рыли, вот и сверлили, доносики царапали, кляузы сочиняли...

Наконец объявили посадку. Вспыхнули прожекторы, освещая трап и людей, поднимавшихся по трапу. Воронцов размечтался: «Свору бы злющих овчарок сюда. Взвод автоматчиков. И не в самолет, а в воронки. По году за каждый год саботажа». Стюардесса внизу смотрела на паспорт и надрывала посадочный талон, стюардесса наверху талон отбирала...

Последним шел Родин, и Воронцов глазам своим не поверил, выскочил из диспетчерской, глянул и обомлел. Родин поднимался по трапу, низко опустив голову. Сломленный наступлением скорой расплаты, он потерял контроль над собой; близкое торжество захлестнуло его настолько, что руки сами замкнулись за спиной, — будто на эшафот поднимался Родин, на казнь, будто на себе проигрывая судьбы семидесяти трех пассажиров; он восшествовал в такой злобной радости, что его пошатывало от нее.

Стюардессы скрылись в люке, трап отъехал, самолет вырулил к точке, откуда начался разбег по полосе, и неожиданно для пассажиров не взревел двигателями, а умолк. В дорожке, проложенной светом прожектора, все увидели приближающийся к самолету трап, раздались смешки по поводу опоздавших, гадания, кто же это из руководства соизволил задержать рейс, и смешки улеглись, когда на верхней площадке трапа рассмотрели Воронцова. Он сидел, по-мальчишески болтая ногами. Вошел в самолет и, пройдя к носовому салону, взял у стюардессы микрофон.

— Внимание!.. Вадим Алексеевич Травкин, главный конструктор «Долины», уполномочил меня сообщить вам следующее. Вы ему не нужны! Вы дезертиры! Вы трусы! Таких помощников ему не надо! Всем вам отныне путь на 35-ю площадку закрыт. Ваши пропуска аннулированы! Все!

Родин шел по проходу навстречу: глаза круглые, бешеные, бледные до голубизны. Обеими руками тянулся он к микрофону, он смог только выругаться, Воронцов не дал ему говорить, это было бы явным нарушением инструкций, полученных от Травкина. Он сгреб Родина, и тот успел выдернуть из-за пазухи папку и пригрозить: «Вы все здесь у меня! До единого!»

Взлетевший самолет еще мигал красными огоньками, а они уже мчались на 35-ю, потому что дозвониться до нее было невозможно, и Родин впервые пожалел, что когда-то вышвырнул из «Волги» шофера, этот мастер сейчас пригодился бы; за руль сел Воронцов, когда по световым проблескам впереди поняли, что везут ракету, а обгонять ее считалось кощунством, к тому же и наказуемым. Стали объезжать — под остервенелый мат охраны, грозящей применить оружие. Воронцов надеялся на свой мат, более высокой квалификации, Родин все надежды возлагал на травкинский пропуск, прилепленный к ветровому стеклу. Так — под милицейский каскад брани и заверения Родина — миновали колонну с грузом особой важности. На 61-м километре пожарные машины перекрыли дорогу, в прожекторных всполохах малиново краснел санитарный крест на зеленых «уазиках». Тут уж ни мат, ни пропуск подействовать не могли, на водительское место вновь сел Родин, знавший каждую ямку, выключил все огни, будто ползком, на брюхе обогнул опасную зону. На площадку влетели в половине двенадцатого ночи, бросились к Травкину, к графину с морсом, Вадим Алексеевич сокрушенно покачал головой, узнав о сцене на аэродроме и в самолете, изложил план следующих действий, и Родин побежал к гостиницам, свое появление на площадке объясняя тем, что места в самолете ему не хватило. Шлейф слухов тащился за ним, абсолютно достоверная информация проникла во все гостиницы. Завтра — нерабочий день! Предстоит дезинфекция, дезинсекция и дератизация гостиниц! Автобусы к самым рыбным местам озера будут с утра! С заездом на 4-ю и в Сары-Шаган!

Ликующие марши пробудили гостиницы, ощетинившись удочками, рыболовы первыми укатили к озеру, за сто пятьдесят километров от площадки. Потом на трех автобусах с песнями отбыли на пляж остальные, прихватив с собой тех, кто уже несколько дней бредил цистерною вина, загнанной в тупик станции Сары-Шаган. Прочие нацелились на свердловский поезд, выехали позднее. Воронцов обходил гостиницы и предупреждал о скором появлении бригады по борьбе с тараканами и мухами, против крыс будет рассыпана отрава, проникновение ее в человеческий организм смерти подобно. Предупреждение выгнало из гостиниц последних колеблющихся, а лентяев, дорвавшихся до безмятежного сна, силой затолкали в автобус. В одиннадцать утра Воронцов прибыл в рабочий кабинет Травкина и доложил: на площадке — пусто.