Кум вскочил. Смятый плащ кинул на плиту.

— Я ему покажу собрание!

— Они давно шушукаются, между собой... Только меня не подпускают.

— Не болтай попусту! Кто там был еще — не распознал?

Заяц заморгал глазами.

— Кто? Больше никого. Может, Сергей. Был, был Сергей, обязательно, только молчал.

— Марш к лошадям! Серый уже становится на ногу?

— Становится. Я еще скажу: вы не верьте, Данила Иваныч, что Карабабу они не взяли из военной хитрости. Это они вам наврали. Эта девушка, Оксана, я же ее знаю как облупленную, племянница Карабабы, а Сергей в нее влип. Вот и пожалели ее дяденьку. Погуляли на здоровье, условились, когда снова приехать, и айда обратно. А здесь доложили: «Новый разведчик, аэродром». Хитер Сергей, да не очень. Лошадь взял в артели и не отвел. Люди говорят: «Вернется домой — будем судить».

— Хватит... Письмо передал?

— Передал.

— Когда отнесет? Что говорит?

— С девушкой пошлет на этой неделе. Мельницу, говорит, чиню, ту, что мы спалили... Немцы наган к груди приставляли.

Кум торопливо одевался. Заяц чего-то ждал.

— Ужинал? — догадываясь, спросил Кум.

— Нет.

— Ужинай... Там, во фляге.

Заяц умело отвинтил флягу, налил кружку самогону, выпил одним духом и, прихватив кусок хлеба с салом, вышел.

Взяв в руки парабеллум в деревянной кобуре, Кум засомневался: брать его или нет? Вспомнив, что Заярный всегда держит при себе пистолет, перебросил через плечо легкий ремешок. Пальцы прыгали по пуговицам черной ситцевой косоворотки и не попадали в петельки.

«Я ему покажу собрание...» — шептал он сам себе. В возбуждении представлял, как тихо подойдет к землянке, неожиданно откроет дверь и спросит: «Ну, о чем советуетесь?» Затем позовет партизан и при них разоблачит заговорщиков. А завтра соберет весь отряд и выгонит Заярного как дезорганизатора. Да, выгонит!

Мысли его путались, подталкивали одна другую, возникали план за планом, намерение за намерением. Он припоминал все, чем занимался лейтенант в течение полуторамесячного пребывания в отряде, и почти в каждом его поступке находил что-то осуждающее, что теперь говорило против него. Но, удивительно, чем больше Кум думал о том, как ему следует поступить сейчас, как действовать, тем сильнее его охватывала неуверенность в своих силах. Он уже не верил, что доведет открытое столкновение до конца и выйдет из него победителем. Его пугали возможные осложнения, неожиданные повороты, которых он не мог предусмотреть. Ему бы сейчас посоветоваться с кем-нибудь, заручиться поддержкой и просто бы с кем-то появиться на этом подлом совете! Однако с кем же? Все, кто просиживает с ним вечера за рюмкой, кто кланяется перед ним, подхалимничает да нашептывает о ком-либо, смелы и решительны только с ним, один на один. В массе же, в большом остром разговоре они молчат, уклоняются... «Так что же, я. спущу насмешникам и нестойким людишкам? — вдруг спросил сам себя Кум. — Кому партия поручила отряд — мне или этим бродягам? Не выдержали в боях и прибились сюда, как щепки на волнах... Мне, мне, а не им! Они будут делать то, что захочу я, что прикажу я!»

Такой поворот в мыслях укрепил дух Кума. Нервно подергиваясь, с чувством оскорбления и гнева на душе он вышел во двор.

В темноте горело окошко землянки-кухни, что стояла чуть в стороне, и слепило глаза. Кум то и дело спотыкался о пни и кучи нерастаявшего снега. Это усилило его жалость к самому себе: «Так всегда отблагодарят те, кого поддержишь в трудный час, кого спасешь от гибели. Двух бойцов потеряли из-за него... Спотыкайся среди ночи... Отпустил усы и бороду и думает, что он герой и только он умный... А остался бы он в тылу, когда сюда ползла страшная орда? Кто знает. Теперь, когда мы у немцев отвоевали себе место, много вас найдется, охотников примазаться к чужой славе. Партизан — это тоже военное звание, и его, хлопцы, надо заслужить... Зря его не присваивают».

На двери землянки-кухни давно кто-то нацарапал гвоздем слово «кафе», но это название не привилось. Зачастую вместо слов «кухня», «столовая» говорили просто: «Пора к Кузьмичу». Биолог находился здесь денно и нощно. На железной печке, которая стояла у стены, он для всех готовил еду. Ели партизаны на двух столах, грубо сколоченных из досок. В одном из ящиков Кузьмич хранил дорогие ему находки — экземпляры редкостных растений, собранных в лесу на Сумщине, на этом же ящике он спал, подстилая под бока сено.

У Кузьмича нередко люди засиживались допоздна. Говорили, вспоминали, дискутировали до тех пор, пока не замечали, что, старик поглядывает на свою постель. Тут же ночевал на другом помосте Игнат Заяц: так повелось с первого дня, чтобы быть ему ближе к лошадям (он всегда ездил вместе с Кумом), так было и до сих пор. Сегодня к Кузьмичу по предварительной договоренности зашли коммунисты — Заярный и Шевцов, комсомольцы Бондарь и Сергей. Кума не пригласили. Дело в том, что Кум, тоже член партии, нигде и никогда не обращался к коммунистам и комсомольцам как к передовой части коллектива. Он сам никогда не говорил о своей принадлежности к партийки складывалось впечатление, что он не придавал этому никакого значения. Дмитрий понял это в первые недели своего пребывания в отряде. После того как он окончательно убедился, что Кум ни под влиянием разговора с ним и с Бондарем, ни под влиянием всего коллектива не собирается отказываться от своих взглядов на планы ближайшего времени, Дмитрий повел разговор с коммунистами о создании партийно-комсомольской группы, с чем все дружно согласились. Сегодня вечером, уже не очень-то скрываясь, собрались, чтобы поговорить о поведении коммуниста-командира перед тем, как объявить о существовании такой организации.

Кум с ходу толкнул дверь, и она открылась. В густом табачном дыму, при свете коптилки, возле стола сидели Дмитрий, Бондарь, Шевцов, Сергей. Кузьмич, пристроившись на своем ящике, записывал что-то в блокноте. По тому, как спокойно встретили появление командира, Кум понял, что здесь уже произошло что-то значительное и угрожающее для него. Словно ток, пронизали его сомнения и страх. Но когда он встретился с хмурым, даже суровым взглядом Дмитрия, ощутил взрыв неудержимой ненависти к нему.

— Без меня, значит... Конспирация, значит... — произнес он медленно.

Кузьмич, зажав карандаш, испуганно посматривал то на одного, то на другого. Дмитрий ждал, что будет дальше.

— Встать! — рявкнул во весь могучий голос Кум. — Кто я вам, командир или нет?

Все, кроме Дмитрия, не спеша поднялись.

— Дело в том... — начал Дмитрий.

— Встать! — закричал Кум, и все заметили, как лютая белизна разлилась по его лицу и он занес руку куда-то за спину. Дмитрий встал. Кум подошел к нему, пригибаясь, словно крадучись.

— Вот так мне давно надо было с тобой разговаривать. Социал-демократию разводишь?.. Не учитываешь, значит, ничего человеческого. Тебя спасли, за тебя кровь проливали, жертвы понесли, а ты еще и недовольный. Командир тебе неугодный. Собрания желаешь, чтобы снять командира, затоптать, это дело, другого, а самому вылезть наверх. Я даю согласие на собрание! И увидим, кому оно, это дело, выйдет боком. Увидим!

— Давайте посмотрим, — густым грудным голосом сказал Дмитрий. — У нас, товарищ командир, идет собрание партийно-комсомольской группы, которую мы только что создали. Вы входите в нее, и прошу вас присутствовать. Садитесь, товарищи.

Кума бросило в пот, как после быстрой ходьбы. Что же ему делать дальше? Почему он этого не обдумал?

Для того чтобы кого-то за что-то отчитать, Кум непременно вызывал его в свою землянку. И сейчас он подумал было прервать собрание и увести Дмитрия к себе. Но Дмитрий мог и не пойти. Тогда Кум еще раз окинул всех угрожающим взглядом, который, между прочим, уже не произвел никакого впечатления даже на Кузьмича, и, круто развернувшись к двери, сказал:

— Приказываю всем идти за мной!

— Что же, пойдемте, товарищи... Собрание считаем незаконченным.

Кузьмич сложил бумаги. Когда все молча вышли, он три раза дунул на коптилку, пока наконец не погасил ее.