Но, как и ожидал Аталарих, Гонорий категорически отказался от предложения.

— Церковь должна поглотить нас всех? — негодовал он. — Её тень должна затмить всё остальное в этом мире — всё, что мы создавали более тысячи лет?

Аталарих вздохнул. Он мало что представлял из того, о чём говорил старик, но единственным способом разговаривать с Гонорием было говорить на понятном ему языке.

— Гонорий, пожалуйста, ведь это не имеет никакого отношения ни к истории, ни даже к теологии. Речь идёт лишь о временном принятии власти. И о гражданском долге.

— Гражданский долг? Что это значит? — он выудил из мешка свой череп, древний человеческий череп, который дал ему скиф, и сердито размахивал им. — Вот существо: наполовину человек и наполовину животное. И всё же он явственно похож на нас. А мы тогда кто? Животные на четверть, на одну десятую? Два века назад грек Гален указал, что человек — это не больше и не меньше, чем просто разновидность обезьяны. Мы, вообще, когда-нибудь выйдем из тени животного? Что бы означал гражданский долг для обезьяны, если не дурацкое представление?

Аталарих нерешительно коснулся руки старика.

— Но даже если это правда, даже если нами управляет наследие животного прошлого, тогда нам стоит вести себя таким образом, будто это не так.

Гонорий горько улыбнулся.

— А так ли это? Ведь всё, что мы строим, уходит, Аталарих. Мы это видим. За время моей жизни тысячелетняя империя разрушилась быстрее, чем известковый раствор в стенах зданий её столицы. Если уходит всё, кроме нашей собственной жестокой природы, то на что нам надеяться? Даже вера увядает, словно виноград, оставленный на лозе.

Аталарих понял: это была проблема, к которой Гонорий обращался уже много раз. В последние века существования империи образовательные стандарты и грамотность упали. В глупых головах народных масс, отвлечённых дешёвой едой и варварскими игрищами на аренах, ценности, на которых был основан Рим, и древний рационализм греков были заменены на мистику и суеверия. Всё выглядело так, объяснил Гонорий своему ученику, словно целая культура выжила из ума. Люди забывали, как думать, и вскоре они забудут, что они что-то забыли. И, по размышлениям Гонория, христианство лишь усугубляло эту проблему.

— Знаешь, Аврелий Августин предупреждал нас о том, что вера в старые мифы слабела — даже полтора века назад, когда догма христиан ещё только укоренялась. И вместе с утратой мифов исчезают тысячелетние знания, которые оказывались зашифрованными в тех мифах, и единые догмы церкви подавят рациональные исследования ещё на десять веков. Свет угасает, Аталарих.

— Так прими же сан епископа, — настаивал Аталарих. — Защити монастыри. Организуй свой собственный, если нужно! И сделай так, чтобы в его библиотеке и скриптории монахи сохранили и скопировали великие тексты прежде, чем они будут утрачены…

— Я видел монастыри, — парировал Гонорий. — Чтобы великие работы прошлого копировали, словно это были магические чары, болваны с полными бога головами — пфффуу! Думаю, я бы предпочёл сжечь их собственными руками.

Аталарих подавил вздох.

— Знаешь, Августин нашёл утешение в своей вере. Он верил, что империя была создана богом, чтобы распространить послание Христа, так почему же он мог позволить ей разрушиться? Но Августин пришёл к выводу о том, что цель истории — в боге, а не в человеке. Поэтому, в конце концов, падение Рима не имело значения.

Гонорий скривился, взглянув на него.

— Теперь, если бы ты был дипломатом, ты бы указал мне, что бедный Августин умер ровно тогда, когда по северной Африке прошли вандалы. И ты сказал бы, что, если бы он уделял больше внимания мирским делам, чем духовным, он смог бы прожить немного подольше и посвятить чуть больше времени исследованиям. Именно это ты должен сказать, если хочешь убедить меня принять ваше жалкое епископство.

— Я рад, что твоё настроение улучшается, — сухо сказал Аталарих.

Гонорий взял его за руку.

— Ты хороший друг, Аталарих. Лучше, чем я заслуживаю. Но я не приму дар епископства от твоего дяди. Бог и политика — это не для меня; оставьте меня наедине с моими костями и моим ворчанием. Мы почти на месте!

Они дошли до края утёса.

К огорчению Гонория, дорожка, которую он помнил, вся заросла. Во всяком случае, она была лишь немногим больше, чем царапина на разрушающейся поверхности утёса, возможно, протоптанная козами или овцами. Ополченцы воспользовались копьями, чтобы выдрать некоторые сорняки и траву.

— С тех пор, как я пришёл сюда, прошло много лет — выдохнул Гонорий.

— Господин, ты был моложе, когда бывал здесь — намного моложе. Пока мы спускаемся, ты должен быть осторожнее, — серьёзно сказал Аталарих.

— Да разве меня беспокоят трудности? Аталарих, если дорожка заросла — значит, ею не пользовались с тех пор, как я последний раз был здесь — и кости, которые я нашёл, остались нетронутыми. Что может сравниться с этим? Смотри, скиф уже начал спускаться, и я хочу увидеть его реакцию. Пошли, пошли.

Партия выстроилась в колонну, и люди один за другим осторожно шагали вниз по осыпающейся дорожке. Гонорий настаивал на том, чтобы идти одному — ширины дорожки едва хватало, чтобы позволить двоим людям идти бок о бок — но Аталарих пошёл впереди: по крайней мере, так у него будет возможность прийти на помощь старику, если тот упадёт.

Они добрались до пещеры, которую эрозия проточила в мягкой толще мела. Они разошлись в разные стороны, и ополченцы ощупывали своими копьями стены и пол.

Аталарих осторожно шагал вперёд. Пол вблизи входа был почти белым от пятен птичьего помёта и был покрыт скорлупой от яиц. Стены и пол были вытерты до гладкости, словно прежде здесь бывало много животных или людей. Аталарих почуял сильный запах животных, возможно, лисиц, но он был уже старый. Было очевидно, что здесь долгое время не жил никто, кроме морских птиц.

Но именно здесь Гонорий нашёл в молодости свои драгоценные кости.

Гонорий, хромая, бродил по пещере, разглядывая ничем не выделяющиеся участки пола, отгребая ногой в сторону сухие листья и остатки мёртвых водорослей. Вскоре он нашёл то, что искал. Он встал на колени и осторожно разгрёб мусор, работая лишь кончиками пальцев.

— Всё так, как я это нашёл и оставил, потому что не хотел, чтобы кто-то тревожил кости.

Остальные столпились вокруг. Аталарих рассеянно заметил, что один из молодых римлян, человек из окружения Галлы, держался особенно близко — прямо за спиной у Гонория. Но, похоже, это не причиняло неприятностей — мальчик просто был полон рвения.

И все пришли в восторг, когда Гонорий осторожно вынул из земли своё костяное сокровище. Аталарих сразу увидел, что это был скелет человека — но это, наверное, был весьма коренастый человек, подумал он — с тяжёлыми костями рук и ног, и с длинными пальцами — и у него был деформированный череп. В действительности, он был, похоже, проломлен сзади — вероятно, от удара. Под костями лежал слой мусора — осколки кремня и ракушки.

Гонорий отметил особенности своей находки.

— Взгляните сюда. Можно увидеть, где он ел мидии. Ракушки обожжены: возможно, он бросал их в огонь, чтобы они раскрылись. И я полагаю, что эти осколки кремня — отходы от изготовления инструментов. Он явно был человеком, но не таким, как мы. Разгляди-ка получше этот череп, господин скиф! Эти массивные брови, выступающие скулы — ты когда-либо видел нечто похожее?

Он поглядел на Аталариха, и его слезящиеся глаза сияли.

— Мы словно переместились назад в иные дни, в потерянные неизвестные века прошлого.

Скиф наклонился, чтобы получше разглядеть череп.

И в этот момент всё случилось.

Молодой римлянин, стоявший за Гонорием, сделал шаг вперёд. Аталарих видел, как мелькнула его рука, услышал приглушённый хруст. Брызнула кровь. Гонорий рухнул вперёд, прямо на кости.

Испуганные люди всей кучей бросились прочь. Папак визжал, словно испуганная свинья. Но скиф подхватил падающего Гонория и уложил его на землю.