— Отдай приказ, делатель.

— Ах, приказ! Ринальдо, мне и без Того надоело слышать: ты не в рубке, ты не в рубке… А я люблю быть в рубке!

— Председателем Комиссии по колонизации тебя назначил Совет, — будто извиняясь, напомнил Ринальдо.

— Знаю…

— Там считали, что во главе нужен крупный специалист по космонавтике, практик…

— Знаю!

— Будь моя воля…

— Да знаю я! Ты согласен?

— С чем?

— С моим планом! — Он осекся, увидев, что Ринальдо улыбнулся снова. — Так. Улыбаешься. Знаешь, что это значит? — спросил он с угрозой.

— Что?

— Что по существу сказать тебе нечего.

— Чанаргван, — позвал Ринальдо безнадежно. — Меня победить — это не самое главное сегодня. Остынь. Надо подумать.

— Надо решать, — ответил Чанаргван и, резко повернувшись, пошел из кабинета. У двери обернулся. — Надо спасать людей. Я в рубке, понял? Ответственность на мне. А ты, — он презрительно скривил сочные коричневые губы, — ты философствуй всласть.

Ушел.

Навалилась тишина и загустела среди портьер.

— Еще попить? — нерешительно спросил Дахр.

— Пожалуй.

Удивительно нелепыми и немощными казались их голоса.

Дахр принес сок. Сел напротив Ринальдо и приник к бокалу; кадык его, острый и раздвоенный, запрыгал вверх-вниз, готовясь, казалось, пропороть тонкую смуглую кожу. Потом встал и зачем-то надел куртку отца, затянулся на все ее бесчисленные застежки и сразу стал похож на некоего межзвездного корсара из подростковой телепередачи.

— Хорош, — одобрительно сказал Ринальдо.

— Я полечу с ними, — сказал Дахр. — Меня уважают. Мне верят молодые. Я сам объясню им на Терре, я умею, ты знаешь.

Ринальдо знал.

— Ты сошел с ума, — сказал он. — Ты…

— Я полечу именно сейчас, — настойчиво сказал Дахр. — Именно завтра.

— Дурачок! — крикнул Ринальдо, старчески надрывая голос. — Неужели ты думаешь, что никто, кроме тебя, не сумеет! Именно вот ты, кто мне так нужен… — Дахр глядел непреклонно. — Дурачок… — медленно прошептал Ринальдо.

— Им там будет очень трудно. А ведь это мы их послали. Ты, отец, и… получается, что и я, раз я слышал и ничего другого не смог сказать. Но вы не можете быть с ними. А я могу.

— Ох, подожди, Дахр, — умоляюще сказал Ринальдо. — Подождите вы все. Ведь случилось событие из ряда вон. А вы оба рветесь героически его забыть и как ни в чем не бывало начать с нуля. Но ведь произошло же! Надо подумать.

— Ринальдо. Ты же знаешь, сутки промедления — сто тысяч жизней. Да, нам будет очень трудно на Терре без техники, но мы справимся. Справимся, Ринальдо, не бойся.

— О Господи… Ты хоть слышишь меня, Дахр?

— Я слышу, а ты? Ведь другого выхода нет. Ты согласен?

— Нет! — бессильно закричал Ринальдо. — Не согласен!! Что? Теперь не полетишь?

С едва слышным шелестом раздвинулась дверь, и голос секретаря сказал:

— Радиограмма на ваше имя, товарищ заместитель председателя Комиссии.

— От кого? — тихо спросил Ринальдо.

— От председателя Комиссии.

— Дайте.

Чжуэр подошел почти неслышно — только поскрипывали ремни его любимого, застегнутого наглухо комбинезона. Подал бланк Ринальдо, тот распечатал. Трепещущие буквы нехотя склеились в слова: «Зачем ты послал Дахра? Никогда не прощу». Ринальдо выронил бланк на стол, стоявший вплотную к прозрачной стене диспетчерской. Ему хотелось завыть и покатиться по полу. Но не было сил. Он только закрыл глаза. Чжуэр мимолетно скользнул взглядом по неприкрытым строкам.

— Он вам очень мешает, — мягко, с едва уловимым оттенком вопроса произнес он. Ринальдо молчал. — Он вас просто замучил.

— Я сам себя замучил, — прошелестел Ринальдо. — Я все время чувствую себя виноватым.

— Виноватым за что? — неподдельно удивился Чжуэр.

— За все. За взрыв. За то, что Дахра не удержал. За то, что Чанаргвана не удержал… не поддержал… и не переубедил…

— Что вы говорите такое?

— А раз я считаю себя виноватым… все тоже считают виноватым меня.

— Он вас замучил, — жестко, почти хищно сказал Чжуэр.

— Он мой старый друг.

— Он мешает делу. А вы не настаиваете в Совете, чтобы его убрали.

— Вот видите, опять я виноват… Все, Чжуэр. Давайте не будем об этом больше.

— Он погубит дело, — сказал Чжуэр, послушно идя к двери. Ринальдо молча поднялся, и Чжуэр, не говоря более ни слова, вышел.

С верхнего этажа Ринальдо смотрел на кашу голов, медленно ползущую к катерам, — нескончаемую, шумную… Впрочем, о шуме он мог лишь догадываться. В диспетчерской космопорта было тихо. Ринальдо стоял у стеклянной стены и все надеялся углядеть в двухстах метрах внизу чужого сына, но это было невозможно. И, когда катера поплыли к синеве, Ринальдо понял, что плачет. Последний близкий человек покидал планету — несчастную, исстрадавшуюся планету, которой снова фатально не везло. Ринальдо оставался совершенно один. Он отвернулся от космодрома и стал смотреть сквозь противоположную стену на лес, в котором, наверное, так славно бродить одному, или с сыном… или с женой и сыном… «Когда я последний раз был в лесу?» — подумал Ринальдо и попытался вспомнить, но получилось так давно, что он опять повернулся к бескрайней серой плоскости взлетного поля. Толпа редела. Катера, словно воздушные шары, продолжали быстро всплывать. Ринальдо уставился на один и провожал его взглядом, пока тот не пропал с глаз. Тогда он вернулся к столу, сел и стал просто ждать.

— Мой отец улетел вчера, — оживленно говорила Галка, оглядываясь по сторонам с любопытством. — Мы прилетим, а он уже меня ждет, представляешь? Думает, я одна. А нас двое!

Гжесь вымученно улыбался. Ему было ни до чего после прощания с родителями. Галка оторвалась от созерцания салона и коридоров лайнера, по которым они проходили, и взглянула на него.

— Ой, прости, — упавшим голосом прошептала она.

— Ничего, ничего, я слушаю. — Рука Гжеся была мягкой и безвольной, будто мертвой. Галка погладила большим пальцем тыльную сторону его ладони, и он ответил тем же — но лишь благодарно, не жарко. Галка тихонько вздохнула.

Они вошли в ее каюту. Гжесь поставил в углу небольшой Галкин саквояж и замер в нерешительности, продолжая рассеянно держать ее руку в своей. Галка молчала, ждала.

— Ты… — сказал Гжесь. Она сразу напряглась, но больше он ничего не успел сказать.

— Внимание! — раздалось с потолка. — Просьба ко всем пассажирам приготовиться к переходу в надпространство. В центральных салонах ваших секторов найдите нейтрализационную камеру, индекс которой совпадает с индексом вашей каюты и вашего жетона. Переход будет осуществлен ровно в шестнадцать часов.

— Идем? — спросил Гжесь. Она кивнула.

— Ой, мама! — Гжесь уставился на человека, шедшего по коридору мимо открытой двери каюты. — Смотри! Это же Дикки!

Они встретились, как два вихря.

— Ты как здесь?! — кричал Гжесь, приплясывая вокруг друга.

— Дикки! — визжала Галка и чмокала его в обе щеки.

— Да тише вы! — важно отвечал Дикки, не стараясь отбиться от поцелуев, что было в какой-то степени изменой принципам. Но в такой день можно слегка поступиться принципами. — Я на нелегальном положении, — загробным шепотом произнес он, и Гжесь с Галкой остолбенели.

— На чем? — Гжесь переспросил с ужасом и завистью, потому что такое он слышал доселе лишь в старом кино и в кино о старых временах, а чтобы можно было с полным правом применить к себе эти великолепные, наполненные героизмом и гордостью слова, — такого ему не доводилось встречать.

— Пока вы миловались на бережку, я еще ночью подкопался под биоблокиратор и прошел под лучом, а потом мне зверски повезло: какая-то тетка в последний момент сдрейфила лететь, я ее приметил и под шумок выклянчил жетон.

— Ай да ты!

— Да уж я такой; — самодовольно ответил Дикки.

— И как это я в тебя до сих пор не влюбилась?

— А вы все чувствуете, что я сам по себе. Вы в тех влюбляетесь, кто с вами сю-сю, му-сю-сю, а мне некогда, я дело лечу делать!