Солт хрипло рассмеялся.
Значит, выбрать логически нельзя в принципе. Для этого нужно заранее знать либо универсальные аксиомы — это невозможно, даже если они есть, — либо конечный результат обусловленных выбором действий. Это тоже невозможно.
А ведь если я не могу понять, что делать, значит, я… не вполне верю в моральные аксиомы моего народа… значит, в городе что-то неладно! Так это могут понять Сокровенные!
Но разве это, напротив, не доказательство перспективности — отсутствие тупой самоуверенности, критический подход к себе и к миру?
У тебя нет времени! Пауза в тупике — не в твою пользу! Думай быстро и правильно!
Значит, брось думать!
И зачем только я полез в этот сундук.
Для Сокровенных любопытство — достоинство?
Не смей думать об этом!
Может ли быть так, что тот не заинтересовался сундуком?
Не смей, не смей об этом думать, слышишь? Этого нельзя знать!
Зачем я только в него полез…
Ну вот. Не можешь справиться с ситуацией и, как плохо воспитанный малыш, вместо того чтобы искать выход, начинаешь жалеть о содеянном. Уклонение от действий, пусть не обязательных, но расширяющих знание о мире, — признак трусости, нищеты духа!
Или организованности?
Надо идти. Пока я не сошел с ума, надо идти вперед.
А ведь тот, быть может, не колеблется. Идет с карабином на изготовку, уверенный, что поступил правильно и что я поступил так же… а если не так же, то и очень даже удачно, в противники дурак попался…
А ведь это недоверие — неоправданное, необоснованное, немотивированное недоверие к нему — тоже не в мою пользу. Почему это, собственно, я решил, что тот подлее меня? В глубине души, значит, я сам подлец? Не иду на подлость только боясь, что Сокровенные накажут…
Но разве не достоинство — осторожность?
Но разве не недостаток — трусость?
Если бы только смерть! Город!..
Солт уже знал, как это будет. Это будет вдруг. Но в короткое ускользающее мгновение, прежде чем мир погаснет, он успеет понять, что проиграл, что город его обречен, и все уже ясно, и все уже непоправимо.
Что станется с Жале во Внутренних мирах?
Почему ты задумался о Внутренних мирах? Ты, кажется, уже собрался проигрывать? Уже решил, что проиграл? Уже проиграл в душе?
А может, взять карабин с собой, только батарейку вынуть? Можно пугнуть, а повредить — нет…
Кого ты хочешь обмануть? Себя? Сокровенных? Это верх трусости, гнусности, бессилия: отказаться не хватает смелости, но и решиться нет сил, и начинаешь мелко, пакостно, половинчато изворачиваться…
Мне что за дело, как поступит мой враг? Мне не выгадывать надо, а жить, быть собой. Разве может быть одна мораль для друзей, другая — для тех, кого не знаешь? Не может. Значит, я должен доверять ему как другу. И ему будет хуже, если он обманет это доверие.
Пусть он меня убьет. Это подлость, я уверен. Его подлость погубит его город. Его, а не мой. Пусть он меня убьет!
Разве не достоинство — равный подход ко всем, соблюдение принципов всегда, с кем бы ни столкнула судьба?
Но разве не недостаток — неспособность к маневру, из-за которой распрекрасные принципы обращаются в благоглупость, порядочность в подлость, добро в зло — потому что приводят к поражению?
Это какой-то кошмар! Зацепиться не за что! Любое человеческое качество — любое! — в зависимости от ситуации может оказаться и хорошим, и плохим. Но ведь не мы выбираем ситуации, жизнь выбирает!
А почему, собственно, не мы?
И в самой грязной ситуации главное — не запачкаться, не изменить себе, остаться честным.
Хороша честность, если она отдает меня на милость чужака. Это не честность, а уход от ответственности — пусть думают, пусть действуют другие, я честный, эта ситуация не для меня!.. Дайте мне другую, поблагороднее, или я палец о палец не ударю… В гробу я видал такую честность!
Если бы я был умнее, я, быть может, придумал бы, как поступить. Если бы я был глупее, я, быть может, вообще бы не задумался. Но я такой, как есть! И мне, мне решать!
А может, все мои муки — это лишь доведенная до предела растерянность раба, не могущего отгадать, чего желает хозяин? Как бы угодить? Как бы не проштрафиться? Чего изволите? А он не отвечает, усмехается молча и только поигрывает плетью…
В окно струились, влетали запахи леса — волна смолистого, волна медового…
Тут Солт вдруг понял, что как мишень стоит у окна.
Бревенчатая стена, казалось, рухнула на него — так стремительно прянул он в дальний угол, заросший лохмотьями паутины. Больно ударился плечом. Сполз на пол. Затравленно озираясь, вжался в стену спиной.
Далеко сундук! Если сейчас заскрипят ступеньки крыльца… и распахнется дверь… и кто-то… с оружием… с оружием!
Внезапно он как бы увидел себя откуда-то сверху, представил, как жалко и нелепо выглядят его метания для того, кто знает ответ, и едва не застонал от унижения и стыда.
Что за мерзость! Почему в городе всем это кажется нормальным — эта дьявольская пытка… это издевательство… Разве нет иного выхода? А неизбежность гибели городов — не одного, так другого?.. Я ничего не знаю, но я чувствую, что ситуация эта подла и грязна с самого начала. Раз она обращает честность в подлость — она не имеет права существовать! Я и выигрывать-то не хочу такой ценой! Я не хочу проиграть, но и выиграть не хочу тоже. Кто все это измыслил, зачем?!
Да провались они, Сокровенные эти! Нет мне дела до них! Поди угадай, что им взбредет в головы! Надо быть собой, и все. Это же так просто.
А что такое — я? Я — это честный, но не решающий? Или я — решающий быть честным? Или я тот, кто способен отказаться от победы, лишь бы не замарать ручки? Или я не считаю грязную победу победой? Или я — трус? Как же быть собой, не зная, что, собственно, я такое? Вот в чем надо разобраться прежде всего! Может, еще не поздно! Не в том, что от меня хотят, — в том, что я сам от себя хочу! И ошибиться нельзя! Нельзя ошибиться!!
Цепляясь за стену, он встал. Словно в бреду, двинулся к двери; распахнул ее, отчаянно оттолкнув от себя изо всех сил. На ватных ногах сделал по скрипучему крыльцу еще шаг и остановился, щурясь от жарко упавшего на лицо солнца.
Зеленое ликование, согретый покой. Беззвучный и невесомый перепляс бабочек над кипящей радугой луга. Басовитыми всплесками — пролетающее гудение шмелей. Выстрел медлил.
— Ну!! — срывая голос, крикнул Солт.
Шумно захлопав просторными крыльями, две большие птицы сорвались с вершины вяза и толчками, бок о бок пошли в голубой свет.
Первый вариант этого рассказа был написан в 80-м году. Хотите — верьте, хотите — нет, но навеян он был тем, что моя жена ждала ребенка. Пусть связи между двумя этими событиями ищут психологи или самые рафинированные литературоведы, если им станет уж очень невмоготу.
Хотя все сложнее, конечно. Дела семейные — это одно, а вот, например, то, что героя зовут Солт… В 80-м у всех на слуху была аббревиатура SALT — Strategic Armaments Limitation Treatment… Помнится, когда я об этой интерпретации имени персонажа рассказал своему ближайшему тогдашнему другу после того, как прочел ему рассказ вслух, друг ехидно ухмыльнулся и заметил: «Ну да, а на другом краю леса небритый, нечесаный, ошалелый Оэсвэ сидит в такой же избе и точно так же в репе чешет…»
Летом 84-го я рассказ улучшил. Поскольку переработка производилась мною по собственному почину, а не в виду чьего-либо обещания его опубликовать после таких-то и таких-то доработок, рассказ действительно стал лучше. Стилистически выверился, усох на три, а то и четыре совершенно лишние, размазанные страницы, ушло лишнее и никчемушное петляние героя по лесу (в первом варианте он все же находил в себе силы выйти из домика, потом, весь в поту от страха, возвращался и опять начинал мучиться). В новом виде я уже стал пытаться его предлагать. И все, буквально все — и редакторы, и даже друзья — в один голос твердили, что рассказ не закончен. Например, из «Химии и жизни» мне его вернули (не обольщайтесь, не по почте — я сам за ним в редакцию ходил) с пометкой в конце: «Чего-то не хватает? Утеряна страница? Две?» Но и замечательный Боря Руденко, например, тоже мне советовал: «Ну пусть они с противником хотя бы увидятся как-то. Ну пусть ничего так и не будет ясно — просто хоть поглядят друг на друга и одной человеческой фразой обменяются, ну вот хотя бы один другому крикнет через поляну: «Мужик, у тебя того… комар на щеке!» Я самодурствовал и отказывался.
