— У, Бармалей какой!

— Дикки, я тебя опять вызову!

— Ах, Гжесь, он ведь прав, я его прощаю… Как же здорово все устроилось!

— Вместе!

— Опять вместе, ребята! Меня, меня благодарите, ручки мои лобызайте золотые…

— А чего, я готовая…

— Галка, не смей, возревную!

— А вы знаете, что нашим рейсом летит Дахр? Я его видел сам. В седьмом секторе, кажется, его каюта. Ей-богу, у нас будут какие-то особые задачи!

— Уважаемые пассажиры! До перехода остается десять минут. Просим вас занять места.

— Ребята, — сказал во мраке и тесноте голос Галки из переговорного устройства. — Слышите, ребята? Я волнуюсь ужасно…

— Ерундень, — раздался солидный голос Дикки. — Глупая ты женщина. Мы вместе, и мы летим на Терру. Не волноваться надо, а буйно ликовать!

Капитан звездолета нажал кнопку стартера, и двенадцатикилометровый корабль на несколько секунд запылал, словно маленькая звезда.

Диск солнца коснулся иззубренной кромки леса. Ринальдо смотрел прямо на этот диск. Глаза слезились. Но он смотрел слепыми от сверкания, ненавидящими глазами, хотя животворное мертвое солнце не было виновато ни в чем.

Раздвинулись двери диспетчерской, и голос Чжуэра сказал:

— Шифрограмма на ваше имя.

— Положите на стол, — ответил Ринальдо, не оборачиваясь. Ему было все равно. Дахр улетел, и теперь на этой планете некого стало спасать.

Раздались осторожные шаги и шелест.

— Срочная, — предупредил Чжуэр.

Долг пересилил. Не отрывая глаз от медленно опрокидывающегося за шипастый горизонт светила, Ринальдо спросил:

— Откуда?

— Из Координационного центра, от Астахова.

— Что там?

— Зашифровано вашим шифром.

Чжуэр выжидательно замер. Он знал, что Ринальдо будет читать сейчас. Он работал с Ринальдо не первый год.

— Дайте. — Ринальдо выставил ладонь у себя над головой. Чжуэр вложил в нее бланк. — Ага, спасибо.

Порывшись у себя в карманах, Ринальдо вынул дешифратор и наложил толстую прозрачную пластину на чистый, безупречно белый бланк. После секундной паузы как бы где-то в глубине пластины проступили слова, и от этих слов можно было умирать молча или с коротким предсмертным криком: «Координационный центр — Комиссии. При включении нейтринных запалов звездолет аннигилировал».

— Ну, ладно, — сказал Костя, — уже ночи первый час. Пойду я. Но повторно прошу: не обижайся на шефа за вчерашнюю критику. Я поговорил с ребятами… большинство, в общем, считает, что он перехватил. Давайте будем любить друг друга и не будем нервничать друг друга. — Он улыбнулся, поднимаясь с краешка дивана, на котором сидел. — Отчего бы тебе не возобновить прекрасную привычку убирать ложе по утрам?

— Хлопотно, — застенчиво улыбнулся Мэлор в ответ. — Вечером же все равно обратно стелить.

— М-да… А Бекки что же не следит за порядком?

— Ну, Бекки… ей тоже дел хватает. Вот мы тут сидим с тобой, приятно беседуем, а она сегодняшний материал обрабатывает.

Костя всплеснул руками:

— Эксплуататор! Завтра, что ли, не поспеете?

— Завтра еще не скоро, — пробормотал Мэлор, и в этот миг дверь растворилась, выплеснув из коридора в сиреневый сумрак каюты короткий вал света.

— Привет! — удивленно, но обрадованно сказала Бекки Косте. — Опять полуночничаете?

Концы толстых рулонов, пестрых от чисел и многоярусных формул, свешивались, покачиваясь, с ее рук. Мэлор вожделенно сглотнул.

— Привет, коли не шутишь. С чем пожаловала-то?

— Ни с чем, ребята. Результат прежний, — со вздохом ответила она. В ее голосе так и слышалось: вы уж не бейте меня за это. — Вот, — жалобно сказала она и, как фокусница, начала поспешными зигзагами расшвыривать на пол ленту, наспех всматриваясь в то, что пробегало у нее между пальцами. Расшвыряла метров семь, остановилась, протянула Мэлору. Тот замотал головой:

— Да верю я!

— Засим я, пожалуй, откланяюсь, — сказал Костя негромко. — Не горюй, Мэл.

Он нерешительно потоптался, опять разгладил примявшееся под ним покрывало и вдруг, нырнув лицом во всклокоченные рулоны, поцеловал руку Бекки. Она, заулыбавшись, попыталась ему помочь, как-то выпростав ладонь из колышущихся витков, и уронила один рулон — тот мягким, но увесистым комом рухнул вниз и, чуть подпрыгнув на полу, замер.

— Наверно, забыл уж, какого цвета глаза у жены, — укоризненно сказал Костя.

— Карие, карие, — пробормотал Мэлор, с отсутствующим видом глядя на лежащий рулон. Бекки засмеялась и показала Косте язык. Костя хмыкнул.

— Вот, ей-богу, имеем связь, но не ловим, — вдруг внятно проговорил Мэлор. — Пространственные деформации имеют не ту структуру, что мы ожидали по большой теории. Смех и слезы — переселение началось вслепую. Куда спешат? Загорелось вдруг. Не понимаю я их… Завтра третий корабль пойдет, сто тыщ народу, уверены, что их встретят на готовеньком, — а если там заминка какая-то?

— Ну, разумеется, — проворчал Костя. — Твоих прозрений не подождали. Ох, Мэл…

— Но ведь это дело дней! — воскликнул Мэлор. — Надо еще чуть подумать. Я же чувствую — вот-вот что-то сдвинется в мозгу…

— Если так пойдет — у тебя там и впрямь сдвинется.

— А, тебе бы только шутки шутить.

— Мэл, — осторожно спросила Бекки, — ты из-за этого и не просился?

— Ну, в общем, — сразу сникнув, буркнул Мэлор.

Пусть всегда так и знает, подумал он. Она же не терпит, чтобы из-за нее кто-то чем-то жертвовал. Да и разве это жертва? Сдалась мне эта Терра без нее!

Но в душе он все время ощущал: сдалась.

Стало тихо.

— Ну, я пошел, — сказал опять Костя. — Доброй ночи.

Столб света прыгнул из коридора и выпрыгнул обратно.

— Кофе согреть? — спросила Бекки.

— Да нет, какой уж кофе. Спать пора.

— Давай, — сразу согласилась она и стала краснеть. Пошел второй месяц, как они жили вместе, — и все равно краснела. Мэлор отпихнул ногой рулон и шагнул к Бекки. Рулон, шелестя, петляя и разматываясь, укатился к двери.

— Ей-богу, из-за этого, Бекки, — убеждающе сказал Мэлор. — Ведь моя же установка была на очереди, ты подумай… Я же чувствую, что прав… и ты чувствуешь, правда?

Она взяла его ладонь свободной рукой и, по-котеночьи щурясь, потерлась об нее горящим лицом.

Долгие годы индустрия планеты ориентировалась на переселение. Разработаны были принципы гиперсветовой коммуникации. Построены и испытаны корабли, они продолжают создаваться — молниеносные города, способные перебрасывать на другой край Галактики до ста тысяч людей за рейс. Найдена землеподобная планета. И теперь, когда вот уже, вот уже спасение, когда казалось — успели все-таки и близок был блаженный миг расслабления, счастливого отдыха от трудов, вдвойне невыносимых оттого, что о них и о их смысле непозволительно говорить вслух… Что это? Почему, за что? Ведь гибель…

Ринальдо на ощупь сунул руку в карман и вытащил ампулу с лекарством, приложил к тыльной стороне ладони, нажал на донышко. Лекарство с легким зудом пронизало кожу.

Удушье отпустило почти сразу. Ринальдо осторожно впустил воздух в легкие. Смог увидеть, как Астахов тревожно смотрит на него, перегнувшись через стол.

— Позвать врача? — спросил он опасливо.

— Нет, нет. — Ринальдо попытался улыбнуться. — Пустяки. Уже все. Спасибо, Валя.

Врача… Хоть об пол черепом бейся.

Адмирал молчит и безнадежно глядит в стену. Ему худо. Ведь не кто иной, как он, кричал вчера: я знаю эти машины! Он забыл, что когда вторгается непредсказуемое, конкретные знания пасуют. А неконкретное, вкусовое неприятие не доказывается… почему-то. И адмиралу теперь худо. Настало время этических абстракций — оно всегда возвещает о своем приходе катастрофой, перед которой пасуют конкретные знания, — и он, страдая, ждет, что скажет Ринальдо, который болтает, но выручает: в детстве, когда знойный мальчик не успевал с уроками, потому что надо было целоваться с девочками или драться с другими мальчиками; в Школе астронавигации, когда знаменитый курсант до одури бесился на тренажере, выковывая мужское тело предельными нагрузками, дрессируя себя до полного автоматизма реакций, уводя в неразмышляющий инстинкт каждое движение каждой мышцы и каждой мысли…