– Это в-пятых, – сказал он. – Нам с тобой обоим не нравится, когда нас трогают – в этом смысле. Я не против того, чтобы ко мне прикасались сестры. И ты. Но не выношу, когда меня тискают девушки. Мне не нравится, как они на меня смотрят. Не нравится, как гладят по рукаву, или всячески норовят прикоснуться к плечу, или встать поближе. Мне это просто не по душе. И я знаю, что никогда не женюсь, если мне придется за кем-то ухаживать, целовать и тискать.

Я его понимала. Я сама была такой же колючей и независимой, только, наверное, для молодого человека дело обстояло еще хуже: от него ждали, что он будет ласкаться, и ластиться, и получать пощечины за труды.

– Если мы поженимся, нам нужен будет наследник, – выпалил он. – Но когда у нас будет сын, мы сможем жить как друзья. Я подумал, тебе это понравится, Сара.

Я подтянула колени к животу, где билась боль, и обняла себя, чтобы утешить.

– Не знаю, – тихо сказала я.

Перри закрыл глаза и поднял лицо к солнцу.

– Я думал, это был бы выход для нас обоих, – сказал он. – Я знаю, ты боишься выходить в свет, даже если рядом будет мама. А так все будут знать, что ты моя невеста и мы помолвлены. Тебе не придется столько разъезжать. Мужчины не будут тебе досаждать. Мама или сестры всегда будут рядом. И я всегда смогу прийти.

В глубине души я боялась лондонского сезона и проклинала себя за упрямство, с которым настаивала, что хочу вращаться в лучшем обществе, хотя утонченности для него во мне было не больше, чем в верховом акробате.

– Я бы этого хотела, – согласилась я.

– И ты сможешь сама управлять поместьем, – напомнил Перри. – Как хотела, и не придется так долго ждать.

Я кивнула. Пять лет, с точки зрения моих шестнадцати, были невообразимо долгой жизнью. Я не могла представить, как стану дожидаться двадцати одного года. А моя деловая жилка подсказывала, что пять лет – слишком долгий срок, чтобы оставить поместье в руках Уилла Тайяка и Джеймса Фортескью.

– Мы ведь соседи, – сказал Перри. – Если ты выйдешь замуж за кого-то другого, он увезет тебя к себе в дом. А он может жить где угодно. Ты сможешь приезжать в Широкий Дол, только когда он тебе позволит.

– О нет! – внезапно воскликнула я. – Я об этом не подумала!

– А надо было, – сказал Перри. – Твой муж назначит собственного управляющего, а он может вести дела еще хуже, чем сейчас.

Я протянула руку и развернула к себе его лицо. Он открыл глаза.

– Поцелуй меня, – попросила я.

Его поцелуй был нежен и холоден, как прикосновение пальцев его матери к моей щеке. Он едва дотронулся до меня губами – и сразу отодвинулся.

– Ты мне нравишься, правда, – сказал он. – Я хочу, чтобы мы были друзьями. Мама хочет, чтобы мы поженились, и, думаю, она права. Но я все равно хочу, чтобы мы были друзьями.

Одиночество и печаль, которые я вечно носила в себе, вдруг разрослись и стали меня душить, когда он предложил мне дружбу.

Поцеловал он меня так легко и прохладно, как, бывало, чмокала на ночь Дэнди, и я вдруг подумала, как давно ко мне не прикасался никто, кому бы я нравилась. Я застонала, закрыла лицо ладонями и перекатилась ничком, уткнувшись в вереск.

Я не плакала.

Я пообещала себе в тот день, что больше не буду плакать. Я просто лежала, одеревенев, и слушала, как у меня вырвались три или четыре стона, словно сердце мое рвалось от одиночества.

Перри ничего не сделал.

Он просто был рядом, как прекрасный цветок, и ждал. Когда я перестала корчиться и легла тихо, он протянул руку и положил ее мне под затылок. Ладонь у него была прохладная и мягкая, как женская.

– Я тоже несчастлив, – тихо произнес он. – Поэтому я и пью. Я не тот сын, который нужен маме. Джордж был таким. Она никогда не полюбит меня так, как любила его. Я подумал, что, если бы нам пожениться, мы оба были бы не так одиноки. Мы могли бы быть друзьями.

Я повернулась к нему.

Глаза мне жгли невыплаканные слезы, они горели, словно в них надуло дорожной пыли. Я потерла их тыльной стороной руки, затянутой в перчатку, и сказала:

– Да.

Я произнесла это со всей глубиной своего одиночества и с отчаянием понимания, что больше никого никогда не полюблю.

– Да, это может сработать. Я подумаю, – сказала я.

Ничего не могло быть хуже этого палящего ожидания, пока пройдет боль. Мы с Перри были детьми, которых бросили. Моей сестры больше не было, его талантливого, блестящего брата Джорджа – тоже. Мы двое остались, чтобы унаследовать все богатство, землю и дома. Мы могли помочь друг другу освоиться со всем этим.

– Да, – сказала я.

– Тогда хорошо, – сказал Перри.

Мы поднялись на ноги, он тщательно отряхнул сюртук, надел его, расправив полы и рукава.

– Теперь мама выплатит мои карточные долги, – довольным голосом произнес он. – Скажем ей за ужином?

– Да, – ответила я.

Казалось, прошли годы с тех пор, как кто-то принимал со мной вместе решение и просил меня о помощи. Хорошо было опять стать частью «нас», даже если это были всего лишь глупый Перри и я.

– Мы можем пожениться, когда составят контракт, – сказал Перри. – В Лондоне, если хочешь, или здесь.

– Я не против, – ответила я. – Мне все равно.

Перри кивнул и сложил руки, чтобы подсадить меня в седло.

– Мама будет мной очень довольна, – сказал он, улыбнувшись мне.

Он боялся своей мамы с той же силой, что любил ее, а может быть, и больше.

– Она нами обоими будет довольна, – сказала я и ощутила радость оттого, что я – член семьи, пусть даже такой хладнокровной знатной семьи, как Хейверинги.

Я на мгновение улыбнулась, подумав о ней и о ее надеждах на брак с господином, на то, что она поймает в свои сети какого-нибудь молодого сквайра. Кто бы в те дни мог подумать, что маленькая грязная Меридон скажет «да» лорду, который сделал ей предложение! Улыбка моя превратилась в печальную гримасу, я тронула Море, и мы последовали за лошадью Перри вниз по склону. И кто бы мог подумать, что я соглашусь на брак не из нужды, не из желания, не из надежды. А просто потому, что ни нужды, ни желания, ни надежды больше не было, и я желала теперь власти, богатства и возможности управлять своей землей.

О любви я не думала вовсе.

Мы сказали леди Кларе в тот же вечер за ужином. Думаю, выкажи она хоть малейшее удовольствие, я бы тут же насторожилась. Но она только посмотрела на меня поверх стола и сказала:

– Ты еще очень молода, Сара, а это серьезный шаг. Ты не думаешь, что лучше подождать, чтобы понять, что может предложить тебе лондонское общество?

Я замялась.

– Я думала, вы этого хотите, леди Клара, – сказала я.

За моей спиной открылась дверь, и вошел дворецкий, чтобы убрать со стола. Леди Клара сделала один из своих изящных жестов, он тут же поклонился и удалился.

Я поняла, что и за миллион лет не научусь такому.

– Безусловно, я хочу, чтобы наши поместья управлялись совместно, и не могу себе представить двух более подходящих друг другу молодых людей, – сказала леди Клара. – Ты получила необычное воспитание, Сара, но Перри – единственный знатный молодой человек из тех, кого я знаю, кто полностью лишен снобизма. Он легко сносит недостатки, и вы оба явно привязаны друг к другу.

Она помолчала и одарила Перри, сидевшего по правую руку от нее, между нами, легкой улыбкой.

– И вы подходите друг другу по темпераменту, – тактично сказала она.

Перри угрюмо смотрел в свою тарелку, а я едва не прыснула при мысли о том, что леди Клара предлагает его мне, потому что он был настолько же холоден, насколько я не женственна.

– Но я не знаю, что скажет мистер Фортескью, – сказала она. – Ведь это означает, что ты немедленно примешь у него управление поместьем.

– Он ничего не может сказать, – резко ответила я. – Дело уже не будет его касаться. Он не может решать, за кого мне выходить замуж, и никто не может возражать против того, что я выйду за Перри: он – лорд, сосед и мой родственник.

– Голос, – уронила леди Клара.