Гроссенберг невольно попятился. Молодая женщина взглянула на него с недоумением… Тогда, овладев собой, он с профессиональной любезностью указал ей на стул. А сам уселся за письменный стол.

Должно быть, та самая, вряд ли в Польше сыщутся две Барбры, подумал он. Да и лицо молодой женщины соответствовало описанию Вахицкого: полные, как будто негритянские, губы, темно-кремовая пудра и яркие сероголубые глаза. Только волосы, довольно короткие, не были схвачены сзади золотой ленточкой, а легкими волнами обрамляли щеки.

— Слушаю вас, — сказал адвокат. И записал в блокнотике: п. Барбра Дзвонигай.

— Скажите, господин адвокат, если муж застигнут in flagranti[44] в гостиничном номере, это достаточное основание для развода? — деловито, без колебаний и типично женских недоговорок спросила она.

— Смотря в каком случае…

Адам Гроссенберг, как автор, чувствует себя обязанным сделать в этом месте небольшое признание, приоткрыть завесу своей профессиональной кухни. Это, впрочем, не означает, что он намерен очернить свою прежнюю профессию или бросить тень на давних коллег. Просто veritas vincere necesse[45]. В противном случае фигура автора покажется читателям плоской и неубедительной.

Что же это за признание? Его суть можно изложить в нескольких фразах, звучащих афористически.

Ближайшим родственникам и даже жене известно о душе консисторского адвоката меньше, чем его жаждущим развестись клиентам. Если вам захочется узнать всю правду о каноническом праве, обращайтесь не к нему (специалисту по бракоразводным делам), а к знакомой разведенной даме или к кому-нибудь из старых знакомых, которые вторично женились или вышли замуж. Вот, собственно, и все.

Консисторский адвокат былых времен с крылышками за спиной и нимбом над головою, когда бы ни зашел разговор на эту тему, ничего не мог сказать о тернистых тропках, ведущих к успешному разрыву супружеских отношений. Побеседовав с ним за чашкой чая, вы скорей бы подумали, что развод вообще невозможен. Для развода нужны веские основания, а примеры, которые он станет приводить, — скажем, у девушки был жених, но родители заставили ее выйти за другого, или брачный союз заключен между дочерью жены от первого брака и ее бывшим отчимом — далеко не всякому подойдут: много ли подобных исключений! А между тем число разводов непрерывно увеличивалось, и основания для них (вероятно, какие-то другие) находились. Проще всего, естественно, изменить вероисповедание. Но консисторские адвокаты, по привычке еще помахивающие крылышками, в своей невинности достигали таких высот, что в частных беседах со вздохом… осуждали разводящихся — своих кормильцев. Осуждали ли они их в своих кабинетах — другой вопрос. Вряд ли бы в таком случае между Варшавой и Вильно курсировал поезд под названием "поезд-развод". Мы уже упоминали в свое время о "бридж-поездах" — изобретении, придуманном управлением наших железных дорог для увеличения своих доходов и популярности. В Вильно стремящиеся развестись супруги меняли вероисповедание, принимая протестантство пли православие, и желающих, видимо, было столько, что забитый распадавшимися супружескими парами курьерский поезд прямого сообщения Варшава — Вильно в кругах заинтересованных лиц получил название "поезд-развод"…

Только… тут мы подходим к самому щекотливому пункту настоящего признания. Ибо каково автору — после всего того, что он написал о Конраде, и — уж тем более! — расхвалил его читателей, — каково ему признаваться, что у него самого на письменном столе среди папок частенько лежит тот или иной роман Конрада! Вы скажете: а какое отношение это имеет к разводам? Ответим (причем попросим отнестись к сказанному серьезно), что писатель этот, "который писал по-английски популярные романы", способствовал тому, что адвокат, чье бы дело он ни вел, никогда не был полностью беспристрастен. Симпатии его всегда оказывались на стороне жен, то есть на стороне женщин.

— Вы, конечно, знаете, что католику получить развод практически невозможно, — вздохнул адвокат. — Выиграть процесс удается чрезвычайно редко. Протестанты — другое дело. Католическая же церковь рассматривает супружескую измену просто как нарушение заповеди.

Автор выделяет разрядкой те слова, которые, даже если были брошены мимоходом, произносились с расстановкой — чуть заметной, но привлекающей внимание. И сейчас все зависело от сообразительности клиентки.

— Протестанты?.. Хорошо. Но ведь подобное происшествие в гостинице должно быть зафиксировано в протоколе?

Это уже смахивало на дерзость. В разговоре адвоката с клиентом не полагалось ставить точек над "i" — все строилось исключительно на догадках.

— Ну, если бы такой случай произошел, то конечно…

— А если муж-протестант хочет облегчить жене развод и взять вину на себя, можно для доказательства измены подстроить, чтобы его застали in flagranti?

— Подстроить? — Охватившее Гроссенберга удивление граничило с возмущением. — Кто ж это станет делать? Я вас не понимаю…

Он заметил, как в лице Барбры что-то дрогнуло. Ему даже показалось, что во взгляде ее серых глаз мелькнула тоска. И тогда он вспомнил Конрада. Перед ним была женщина.

— Я не хочу, чтобы вы меня считали каким-то Тартюфом, — сдержанно произнес он. — Но, право, не знаю, что вам ответить. Конечно, я могу себе представить, что для некоторых это способ… облегчить свое положение…

— Это должно непременно произойти ночью?

— Что произойти, не понимаю? — опять удивился адвокат. — A-а, вы, верно, все о том же. Не знаю. — Он пожал плечами. — Я могу говорить только предположительно. Да, я полагаю, что лучше ночью… такие дела не делаются… при свете дня. Так мне кажется… Когда постояльцы гостиницы увидят в коридоре свидетелей, может разразиться настоящий скандал…

— Вы хотите сказать, что дверь данного номера должна открыться в присутствии свидетелей?..

Гроссенберг посмотрел в пространство, словно впервые в жизни над чем-то задумавшись.

— Пожалуй… — неуверенно проговорил он. — Пожалуй, да. Если уж такой случай произойдет.

— А служащие гостиницы, к примеру, годятся в свидетели?

— Честно говоря… м-м-м… Полагаю, для этого существуют специальные люди…

— Которые участвуют в инсценировке и знают о ней заранее?

— В инсценировке? — возмутился Гроссенберг. — Мы ведь говорили о случайности.

— А если женщина? — спросила Барбра, не сводя с него глаз.

— Не понимаю. Что — женщина?

— Нельзя ли все организовать так, чтобы in flagranti застали женщину — допустим, меня?

Ну и ну! — подумал Гроссенберг. В своей адвокатской практике он еще ни с чем подобным не сталкивался. Губы Барбры дрогнули, словно сдерживая улыбку.

— Видите ли… Ни один адвокат не возьмется организовывать такие вещи из опасения полупить дисциплинарное взыскание либо даже вылететь из коллегии! — воскликнул он, уже не сдерживая возмущения. — Впрочем… мне бы хотелось услышать побольше… м-м… подробностей. Может быть, тогда бы я сумел предложит" вам другой выход.

— Побольше подробностей? Что ж… Но я бы предпочла этот вариант. Вы представляете, где на улице Видок дом номер три?

— Минутку… Это, должно быть, где-то возле Брацкой?

— Именно. Там на втором этаже есть меблированные комнаты.

— И что же? — спросил Гроссенберг, еще не понимая, к чему она клонит.

— Это не пансионат. Просто комнаты, меблированные комнаты, как я сказала. Постоянных жильцов там нет. Останавливаются главным образом приезжие из провинции, на одну-две недели. Цены умеренные. Весьма подходящие для обедневших помещиков, которые наведываются в столицу по делу либо чтобы разок-другой сходить в театр.

Она замолчала и вопросительно посмотрела на Гроссенберга.

— Слушаю, — сказал он, — я вас слушаю.