— Я хорошо знаю хозяйку этих меблированных комнат. Вы меня понимаете?

— Не совсем. Что с того, что вы ее знаете?

— Мне было бы проще.

Адвокат молча вертел в пальцах карандаш.

— Вы хотите сказать, — спросил он наконец, — что эта женщина… м-м… близкая знакомая вашего мужа?

— Ах нет, господин адвокат! Я говорю, мне было бы проще, если б это произошло у нее. Чтобы меня застукали именно там.

— Ага, — сказал Гроссенберг. — Да, это, разумеется, немаловажная деталь. Но меня интересует позиция вашего мужа. Хотелось бы побольше узнать о вашей супружеской жизни. И с мужем я бы тоже хотел повидаться. Может быть… может быть, дело обстоит не так плохо, как вам кажется? Путь из этого кабинета ведет не только к разрыву, но порой и… к полному примирению.

— Я все это знаю, господин адвокат, — ответила Барбра, и губы ее снова дрогнули. — Очень вас прошу не говорить со мной так… Спасибо большое, но… я бы предпочла, чтоб из этого кабинета вы меня вывели на путь… скажем по-мужски, прелюбодеяния.

Адвокат с минуту молчал.

— Мне ясно лишь одно, — сказал он наконец уже более решительно. — Вы совершенно не представляете себе, в чем состоит роль консисторского адвоката… — Он заметил, что лицо Барбры опять чуть заметно передернулось. — А пан… Дзвонигай, — добавил он, — по-вашему, согласится, чтобы его супруга… оказалась в подобной ситуации?

— У моего мужа другая фамилия, господин адвокат.

— Что-что? Мне показалось логичным предположить, что вы носите его фамилию… — Гроссенберг заглянул в блокнот. — Я ведь записал: пани Барбра Дзвонигай.

— Не пани, господин адвокат, а панна Дзвонигай, — поправила его она. (Теперь Гроссенберг посмотрел на нее вопросительно.) — В театральном мире так принято, — объяснила Барбра. — Чаще говорят, например, мадемуазель Марлен Дитрих, чем мадам.

— Ага… Я хотел только спросить, известно ли вашему супругу о ваших намерениях? Вы абсолютно уверены, что… что он не поступит так, как обычно в таких случаях поступают мужчины?

— То есть захочет взять вину на себя?..

Ее низкий голос зазвучал как-то… завлекающе! — отметил про себя адвокат. Может, так оно и есть. Кто знает? Может быть, она поощряет его к некоторому сближению?..

— Он хочет, чтобы виновата была я! — неожиданно закончила Барбра.

— Ага…

— К тому же… его нельзя застукать ночью в гостинице.

— Позвольте спросить — почему?

— Потому что свидетели будут чувствовать себя так, точно их самих застукали… короче говоря, не в своей тарелке.

Адвокат и на этот раз удержался от замечания и вообще никак своих чувств не проявил, только невольно посмотрел куда-то поверх ее головы. Ему показалось, что где-то в вышине, над сферой политики со всеми ее служителями, маячит тень этого будущего бракоразводного процесса.

— А не лучше ли все же, повторяю, мне поговорить с вашим мужем лично?

— У него уже есть адвокат…

— Как?

— Получив доказательства моей… неверности, его адвокат немедленно начнет подготовку к нашему разводу.

Гроссенберг почувствовал, что брови его сами собой полезли вверх.

— Иными словами… — начал он.

— Иными словами, я прошу вас только об одном, — кивнула головой Барбра.

— А именно?

— Посоветовать мне, как инсценировать это свидание… Мое свидание с мужчиной. Что нужно для этого сделать и к кому обратиться. Ну и так далее… Ничего больше.

С минуту они смотрели друг другу в глаза.

— Мне бы хотелось, господин адвокат, — добавила она, — чтобы перед этим… перед тем, как я проведу ночь на улице Видок, за мной была установлена… слежка…

— Кто станет за вами следить? — спросил адвокат, старательно сохраняя профессиональное отсутствие всякого выражения на лице. — Подскажите лучше эту идею своему мужу.

— Нет, нет, только не его люди!

— Простите, но у вас действительно превратные представления о роли адвоката… Впрочем, бог с ними. Мне не совсем понятно, зачем вам это нужно. Если можно обойтись без…

— Без слежки? — перебила она его. — Нет, без этого, пожалуй, не обойдешься.

— Да ведь самого факта… вашей неверности… достаточно, если речь идет о людях протестантского вероисповедания. Я вам уже говорит…

— Ну а если, допустим, существуют иные причины…

— Нельзя ли яснее?

— Ну, скажем, — заколебалась она, — если это нужно ей…

— Ей?

— Ей.

— А зачем?

— Ей нужны доказательства, что мой… назовем это флиртом… мой флирт — серьезный роман…

— Простите, но я не понимаю…

— Знаете, какие бывают женщины… Ей было бы приятно, если б потом по Варшаве разнесся слух… что…

— Что?..

Она покачала головой.

— Нет, господин адвокат. О ней мне бы не хотелось говорить… Я не за тем сюда пришла… Словом, я прошу вас только об одном: чтобы вы… Простите, не вы! — поправилась она. — Я хотела сказать: чтобы некто — человек, которого я пока еще не знаю, — начал следить за каждым моим шагом, ну и… знал бы, как я провожу время… почти каждый час…

— А как долго?

Гроссенберг перестал вертеть в руке карандаш и положил его на лежавшую перед ним кожаную папку. Серые глаза Барбры Дзвонигай, несмотря на порой сквозившую во взгляде беспомощность, излучали спокойствие, удивительным образом действовавшее на адвоката; он понял, что не только сочувствует своей клиентке, но и готов во всем с нею согласиться. Выходит, она достигла своей цели, к которой, похоже, стремилась с самого начала. Ее низкий завлекающий голос как бы подвел его к тому, чего она хотела.

— По крайней мере месяца полтора, — ответила она. — И хорошо бы прямо с завтрашнего дня.

Адвокат невольно взглянул на календарь.

— Круглые сутки?

— Да. Во сколько обойдутся сутки… в пересчете на злотые? Может быть, вы знаете?.. Разумеется, я спрашиваю совершенно неофициально… — Барбра опять слегка выпятила губы. Возможно, она таким образом сдерживала улыбку; хотя адвокат теперь уже не был в этом уверен. Во взгляде ее несмеющихся глаз по-прежнему сквозила беспомощность.

— Полагаю, это зависит от ряда вещей…

— Каких?

— Неофициально могу вам сказать, как я себе это представляю. Если, например, вы будете обедать в дорогих ресторанах, цена соответственно возрастет…

— Вероятно, поездки на такси тоже надо учесть? И так далее. Но ведь, наверное, существует какой-то тариф. Сколько?

— О господи! — вздохнул Гроссенберг. — Право, не знаю, что вам ответить… — Он задумался. — Ну, скажем, двадцать пять злотых в день… примерно…

— Стало быть, всего…

— Что — всего?.. — удивился адвокат. (Он почти чувствовал у себя за спиной те самые крылышки, о которых уже говорилось, да и нимб невинности, казалось, засиял у него над головой.) — Ах, вы все еще об этом? Хотите подсчитать? Сейчас… — И, взяв карандаш, стал записывать в блокнот: — Шесть недель по двадцать пять злотых в день…

— Не трудитесь, — перебила его Барбра. — Тысяча пятьдесят злотых!

Гроссенберг поднял голову:

— Что-о?

— Проверьте, если угодно…

Ну конечно, черт подери! Адвокат вспомнил, что ему рассказывал Вахицкий. Воистину — Эйнштейн! Он умножил на листочке шесть недель, то есть сорок два дня, на двадцать пять, получилось действительно 1050…

— Так что же вы мне посоветуете, господин адвокат?

— Видите ли, — начал он, поглядев в пространство. — Мне в самом деле жаль, что лично я ничем не могу вам помочь. — Он избегал ее взгляда. — Но у меня был помощник, который теперь работает у одного из моих коллег…

— Дайте мне номер его телефона.

— Пожалуйста… — И улыбнулся: — Я вижу, вы даже не записываете.

— Зачем? — Барбра выпятила губы. — Я и так запомню. — Она было поднялась, но снова села, положив на колени красную лакированную сумочку. — Простите, еще одно… Надеюсь, у моих хозяев… у которых я живу… не будет неприятностей?..

— Вы живете там с мужем?

— Нет, с мужем уже живет она… — Барбра отвела взгляд от адвоката и мрачно посмотрела куда-то в сторону. — Полагаю, им… то есть тем, кто будет за мной следить, неважно, где он живет. Им надо знать, где живу я. Я снимаю комнату на Мазовецкой, в семье пенсионера. Он, кажется, бывший инженер, работал когда-то на железной дороге… то ли на заводе "Урсус", не помню. У него есть жена, симпатичная старушка. Кажется, недавно они выдали замуж последнюю дочь… Попала я к ним случайно, по объявлению в газете. Они сдают кабинет хозяина… Там стоит его письменный стол, закрытый раздвижной крышкой, а на стенах висят фотографии каких-то локомотивов… Может быть, дизельных, не знаю.