Литмир - Электронная Библиотека

А может, это из больницы, вдруг подумал Леон. Теперь он уже точно знал, что эта мысль пришла к нему наяву, а не во сне. Открыв глаза, он с удивлением и вместе с тем с облегчением увидел пронизанные солнечным светом шторы, которые, как живые, шевелились в окнах. В комнате был уже ясный день. А между тем Леону казалось, будто он только что заснул и весь этот кошмар продолжался от силы полчаса. Он быстро схватил трубку. Действительно у его изголовья самым настоящим образом и довольно давно звонил телефон.

— Слушаю.

— Пан Леон Вахицкий? — спросила телефонистка коммутатора "Бристоля".

— У аппарата, ха!

— Простите, я вас, кажется, разбудила. Говорите, пожалуйста!

И тогда он услышал показавшийся ему знакомым мужской голос, доносившийся откуда-то издалека.

— Что?.. Что?.. Капитан Вечоркевич? — почти крикнул Леон, прикрыв трубку ладонью.

— Я звоню, чтобы вас поблагодарить. Большое спасибо, — услышал он.

— За что? — остолбенел Леон.

— Ici Varsovie, parlez, s'il vous plaît![77] — ответил ему юный, но недовольный и еще сонный голос телефонистки.

— Барышня, барышня, нас разъединили! — закричал Леон.

— Paris! Paris! Parlez![78] — почему-то рассердились в трубке. И опять что-то звякнуло.

Глава шестнадцатая

Певец тропических островов - i_018.png
I

Дальше события покатились, как снежный ком с горы… Около семи вечера адвокат Гроссенберг вернулся домой после прогулки в Лазенковском парке. Открыв своим ключом дверь, он сразу понял: что-то произошло. В переднюю, вероятно услышав скрежет ключа, вышли горничная и хозяйка дома — его мать. Щеки пани Гроссенберг пылали. У адвоката чуть не вырвалось удивленное восклицание, но мать торопливо подошла к нему, приложив палец к губам, и указала на дверь гостиной. После чего, взяв за руку, провела через столовую в свою спальню, то есть в другой конец квартиры. Горничная же осталась в передней, словно на страже.

— Что случилось, мама? — невольно понизив голос, спросил Гроссенберг.

— Пришел твой знакомый, тот, про которого ты рассказывал… Он и вправду выглядит как лорд Джим… — прошептала в ответ мать.

В спальне пахло валерьянкой. Гроссенберг всегда считался хорошим сыном и боялся за сердце матушки. Он обхватил запястье старческой мягкой руки и почувствовал под пальцами биение пульса — ровное, но учащенное.

— Нельзя вам так, мама, — сказал он.

— Лорд Джим… — повторила пани Гроссенберг, прерывисто дыша. — Говорить с ним — все равно, что читать Конрада… — Вдруг она повысила голос и чуть ли не закричала: — Но мне кажется… ты должен ему поверить, Адам…

— Как, неужели здесь этот Вахицкий?

— Ждет тебя уже полтора часа…

— Напрасно вы его впустили… Я ведь просил…

— Поверь ему… — словно маленького мальчика, перебила Гроссенберга мать. На ней было домашнее платье, если не сказать — халат, на котором лилии переплетались с китайскими драконами; строгая, всегда безукоризненная прическа потеряла форму — пышный седой пучок на затылке сбился набок. Пани Гроссенберг теребила висевший на шее маленький овальный медальон. Властность, много лет проявлявшаяся лишь в делах, связанных с хозяйством и месячным бюджетом, проглядывала сквозь старческие и теперь казавшиеся слегка надменными черты, молодя ее и напоминая сыну о давно минувших временах.

— А в чем дело? — спросил он, взволнованный происшедшей с пани Розой переменой. — Почему вы считаете, что я ему не верю?

— Он это почувствовал… и дал понять…

— Мне он кажется скорее Изгнанником, чем лордом Джимом…

Мать Гроссенберга, необходимо пояснить, была родом с Гродненщины, где ее родители владели земельным участком. Там она в свое время познакомилась с некоей баронессой Брунов, родственницей Шимановского, немолодой уже, но очень красивой женщиной, которая, как гласила окрестная молва, была некогда первой неразделенной любовью одного недоросля по фамилии Коженёвский, который спокойной деревенской жизни предпочел приключения на морских просторах. Написанные им книги из рук адвоката, имевшего обыкновение делиться с матерью наиболее интересными новинками, перекочевали в розовую спальню пани Розы, и спальня эта заполнилась их героями… А поскольку пани Гроссенберг принадлежала к старшему поколению читательниц, то и прореагировала на это вторжение (капитанов в белых тропических костюмах) — с нашей точки зрения — весьма своеобразно. Дело в том, что Конрад вызывал у нее страх. Целую неделю она не могла дочитать до конца "Ностромо". "Тайфун" — прежде чем одолеть — много раз откладывала в сторону, а после "Победы" плохо спала несколько ночей. "Это ужасно, — говорила она сыну, — это так страшно…" Впоследствии адвокат узнал, что ее пугало не столько содержание этих книг, сколько их яркая образность. "Я как будто вижу все… сквозь неплотно прикрытую дверь в соседнюю комнату, — объясняла она. — Это страшно".

— Видно, ты недостаточно внимательно читал "Лорда Джима", — сказала она теперь. — А передо мной он стоит как живой. Человек, который ждет тебя в гостиной, словно сошел со страниц этого романа… Он… он сломался!.. И хочет, хочет… но не может выпрямиться…

— А он хотя бы… трезв?

— Тре-е-зв? — возмутилась пани Роза. — Нетрезвого я бы не впустила…

— А как получилось, что он сюда явился и столько времени меня прождал?..

— Сначала он позвонил по телефону… А когда я ответила, как ты просил, что тебя нет дома и не будет до поздней ночи, как-то неприятно засмеялся. "Понимаю, — сказал, — по-ни-маю…"

Что ж, ладно. И все-таки — почему он сюда пришел, как это произошло? А так: примерно через полчаса раздался звонок; слышно было, как прислуга разговаривает с кем-то в передней — чересчур долго, по мнению пани Розы. Тогда она выглянула из дверей. Весьма оригинально — по нашим понятиям — одетый господин, в почти белом костюме и с панамой в руке, стоял возле вешалки и что-то втолковывал ошарашенной горничной.

— Еще раз повторяю, — говорил он. — Я не могу назвать свою фамилию…

— Но почему?

— Потому что тогда пани Гроссенберг меня не примет…

Горничная вытаращила глаза.

— Но… минуту назад вы сказали, что пришли к господину адвокату?.. Господина адвоката нет дома!

— Знаю. Только… только я пришел к его матери.

Как всегда исполненная твердости и решительности, пани Роза смело переступила порог.

— Что здесь происходит? — недовольно спросила она. — Вы, простите, по какому делу?

Незнакомец посмотрел на нее так, словно пытался что-то прочесть по ее лицу.

— Сходство, ха! — воскликнул он. — Понятно, с кем имею честь. Господин адвокат чрезвычайно на вас похож…

Вахицкий не поклонился — видно, ни времени, ни сил для соблюдения светских приличий у него не было. Присутствие горничной явно его стесняло. Какой-то невыносимой надменностью веяло от высокой костлявой фигуры, по-тропически белеющей в полумраке прихожей. Ходячая гордыня с панамой в руке. Но пани Розе фигура эта вдруг показалась знакомой — знакомой благодаря своей колоритности, яркости образа. Гость продолжал коситься на прислугу, словно желая ей провалиться сквозь землю. И вдруг вытащил из-под мышки книгу в белом бумажном переплете и, не вдаваясь в объяснения, показал пани Розе обложку.

Она увидела красные буквы названия. И тогда сказала:

— Войдите.

II

В гостиной было еще светло, но адвокат, переступив порог, повернул выключатель. В оконной нише спиной к нему стоял Леон и смотрел на улицу. Он обернулся.

Гроссенбергу показалось, что перед ним воплощение не столько гордыни, сколько своего рода пристыженности — пристыженности, пронизанной болью. Избегая его взгляда, Вахицкий заговорил, не поклонившись и не извинившись за вторжение.

вернуться

77

Варшава на проводе? Варшава на проводе, говорите, пожалуйста! (франц.)

вернуться

78

Париж? Париж! Говорите! (франц.)

113
{"b":"266098","o":1}