Богоматерь Ченстоховская, должно быть, вняла ее мольбе: почти в ту же минуту Ягуся почувствовала облегчение. Она встряхнулась, собралась с мыслями, и ей даже стало интересно. Вы спрашиваете — почему, господин адвокат? Все очень просто. Существует такая вещь, как интуиция. Если хорошо знать человека и вдобавок обладать интуицией, отыскать ключ к загадке ничего не стоит.

В самом деле. Поскольку Ягуся хорошо знала полковницу, она должна была, должна — рано или поздно — понять, что означают эти медоточивые речи. Полковнице она зачем-то понадобилась. Полковница старалась завоевать ее расположение. И Ягуся, навострив ушки, начала с любопытством прислушиваться к словам гостьи.

Вот оно что, значит! Своим трубным голосом, ничуть не беспокоясь, что ее могут услышать в кухне и что окна на улицу открыты, супруга полковника произнесла фамилию "Вахицкая", от себя добавив, что у этой отшельницы огромные, огромные связи. Мы здесь, в Ченстохове, даже не знаем, с кем рядом живем. Впрочем, пан полковник все знает! Связи эти ведут на Вежбовую, туда, где за латунными витыми воротами виднеется площадка перед дворцом Брюля, в котором, как известно, помещается МИД. Они протянулись через Саксонский парк прямо к памятнику Неизвестному солдату, по обеим сторонам которого, как известно, есть тяжелые дубовые двери, ведущие в генеральный штаб. И еще дальше тянутся связи: в Уяздовские Аллеи, к многоэтажному зданию ГИВСа — Генеральной инспекции вооруженных сил, — в котором, как известно, иногда ночует Пилсудский и где поэтому стоит его походная кровать. Связи, как нетрудно заметить, весьма разветвленные и куда только не ведут! Но сейчас речь пойдет о ГИВСе. У пана полковника есть одно дело, с которым он никак не разделается, но — увы! — когда в связи с этим делом он поднялся по лестнице на второй этаж, то не встретил там должного понимания и надлежащего приема. Короче говоря, некая двустворчатая, тоже дубовая и тяжелая, дверь на этом этаже перед ним не открылась. А между тем полковнице доподлинно известно, что одна записочка, один телефонный звонок, одно "послушайте", а то и "послушай" пани Вахицкой повлияли бы на эту дверь, и она, повернувшись на смазанных (Вахицкой) петлях, послушно распахнулась бы настежь.

Ах, и только-то? Какое счастье! У пани Ласиборской отлегло от сердца.

— Ну конечно же! — легкомысленно ответила она. Конечно, она рада услужить полковнице и как-нибудь сводит ее к Вахицкой. Конечно, это можно сделать.

Сказала и — испугалась. Ну почему язык иногда выходит из повиновения и начинает ворочаться сам по себе! А полковница между тем удовлетворенно задвигала усиками, и уста ее снова принялась источать мед.

— Деточка! Доченька единственная, ну кто ж, как не ты, в нужную минуту поддержит маму своими рученьками, — затрубила она.

Пан полковник никогда этого не забудет, да и у мамочки хорошая память. От деточки ведь многого и не требуется. Полковницу удовлетворит один коротенький визит, чтоб она могла за чашечкой чая изложить пани Вахицкой свою крохотную просьбу. Пани Вахицкую даже не обязательно предупреждать заранее. Пускай Ягуся как-нибудь просто зайдет к ней в дом — разумеется, под руку со своей мамочкой — и скажет, что привела ее почитательницу. Почитательницу, желающую воздать должное патриотическим заслугам старой ветеранши. Впрочем, фамилия командира 7-го полка тоже не пустой звук, тоже кое-что значит! А кроме того, пани Вахицкую и супругу командира полка роднят общие убеждения, общая идеология. Ченстохова — город патриархальный, люди здесь живут проще, чем в столице, почти одной семьей. Нанести неофициальный визит можно безо всяких церемоний — запросто, по-соседски. Тем более что полковница не собирается навязываться пани Вахицкой, а только хочет, чтоб та поняла, что у нее есть еще один друг.

Труба полковницы гремела, не считаясь с тем, что в кухне слышно было каждое слово, а под окнами наверняка останавливались прохожие.

— Ах да! — напоследок воскликнула она. — Все забываю спросить. Откуда, собственно, вы ее знаете и почему вдруг решили к ней зайти, а, пани Ягуся?

Майорша почувствовала, что кусочек пирога застрял у нее в горле. Она поспешно поднесла к губам салфетку. Но никакая ложь, никакая отговорка не пришли ей в голову — там было пусто.

— Этого я вам не могу сказать, — услышала она собственный голос. (Опять язык заворочался сам собой.)

— Мне, своей мамочке? — удивилась полковница.

Положение было просто ужасное. Ягуся ни за что не хотела давать волю языку, а между тем чувствовала, что вот-вот он развяжется. И уж тогда пиши пропало. Она все время говорила совершенно не то, что хотела.

— Потому что я поклялась в костеле, — ни с того ни с сего вырвалось у нее.

— Как? Вы что, траппистка[34]?

Полковница окаменела, и рык резко оборвался. Воцарившаяся в крохотной столовой тишина по контрасту показалась Ягусе просто невыносимой. Полковница же — о чем свидетельствовал тупой блеск в ее глазах — почувствовала себя крайне озадаченной.

— В костеле? — протяжно повторила она. — Это, пожалуй, сходится…

— С чем сходится, пани Мария? — спросила Ягуся.

— Я слыхала, ее посетил какой-то… ксендз…

— Ксендз?!

— Ох, детка, детка! Ох, колокольчик ты мой!

Полковница уже пришла в себя. Ее материнское сердце чует, что деточка хочет что-то от нее утаить. Недаром так заволновались золотистые локончики. Но она уже напала на след, уже догадывается. Речь наверняка идет о дарственной записи в пользу Ясногорского монастыря. Я угадала? Вахицкая хочет что-то отписать костелу. (К своему удивлению, Ягуся утвердительно кивнула.) Отлично, охватившее было полковницу недоумение рассеялось. Ну конечно, так оно и есть: милой деточке не хочется распространяться о чужих благочестивых намерениях, тем более что ее, возможно, просили помалкивать.

— Это совпадает с тем, что рассказала моя кухарка. Только… только… с другой стороны, почему к ней не пришел сам генерал ордена паулинов, почему какой-то жалкий ксендз, каких в Ченстохове сотни… Да, пожалуй бы, самому настоятелю в белоснежном облачении надлежало лично посетить старую ветераншу, которая, послужив всенародному делу, теперь желает послужить костелу. Впрочем, моя Пустювна могла что-нибудь перепутать… хотя… опять же, с другой стороны…

"Моя Пустювна", то есть пятидесятилетняя панна Пустий, была, как нетрудно догадаться кухаркой полковницы. Опять ее дух принялся описывать круги над сидящими за чашкой чая полковыми дамами. Ягуся была удостоена чести выслушать сенсационное сообщение. У полковницы в рукаве ее наглухо застегнутого черного кружевного платья всегда была припрятана масса подобных сенсаций.

Так вот, панна Пустий узнала, что в прошлую субботу поздним вечером из дома пани Вахицкой вышел ксендз — вышел, закрывая лицо ладонью правой руки! Прислуга Вахицкой Кася, которая иногда заглядывает к полковнице на кухню, как раз возвращалась с канониром 7-го полка легкой артиллерии с прогулки по берегу Варты, а затем по аллеям парка Третьего мая. Они с кухаркой подружки. Лунный свет заливал тополя, липы и клены, выбеливал фасады домов и размазывал ли светящиеся белила по тротуарам. Служанка Вахицкой, хихикая, остановилась со своим кавалером возле самого дома. Вдруг она услышала, что открывается дверь, и увидела выходящего на крыльцо ксендза. Касю это очень удивило: хозяйка живет замкнуто, она не помнит, чтобы когда-нибудь кто-нибудь ее навещал, а уж тем более "вечерней порой". Ксендз был служанке незнаком, даже по виду, хотя, будучи особой набожной и приметливой, к тому же коренной жительницей Ченстоховы, она знала в лицо чуть ли не всех жителей города, независимо от того, носили ли они мундир, гражданское платье или сутану. Может, это хозяйкин родственник? — подумала она. Шляпа ксендза с широченными полями смахивала на черный блин. Сутана на тощенькой, хилой и низкорослой фигуре прямо-таки болталась и спереди была как будто много длинней, чем сзади. Очень странно: гораздо, гораздо длинней!.. Возможно, это был молоденький священник, а возможно, и пожилой: волос не было видно под шляпой, а лицо… Вот именно, лицо! Почему, почему он закрывал его правой рукой, а в левой держал огромный букет сирени! Странно, как не споткнулся, спускаясь с крылечка, казалось, и глаза он прикрыл рукою. Служанка стояла так близко, что слышала его дыхание — неровные, прерывистые вздохи: будто испорченный насос всасывал воздух. Она очень подробно об этом рассказывала, много раз повторяя одно и то же: панна Пустий в подобных случаях требовала от своих собеседниц детального изложения — к деталям она питала особое пристрастие. Ну и Кася вспомнила, что однажды в пригороде Ченстоховы была свидетельницей драки двух пьяных мужиков и один из них, тяжело раненный, вдруг задышал хрипло и неровно — точь-в-точь как испорченный насос. Он не закричал, нет! — верно, еще не почувствовал боли — но в груди у него словно что-то застряло, мешая дышать; только эти странные звуки и были слышны, пека, взмахнув еще раз-другой ножом, он не повалился на тротуар лицом в лужу. Господи Иисусе! Так вот — поверьте, золотая моя, чтоб мне не сойти с этого места, — ксендз, который вышел от пани Вахицкой, дышал и вздыхал в аккурат так же. А ведь никто его ножом не пырял! Свернув направо и выписывая по тротуару зигзаги, он удалялся мелкими шажками, все быстрее и быстрее, пока чуть не побежал, но налетел на каких-то прохожих, те от неожиданности даже воскликнули: "Что такое, Ченстохова, что ли, горит?" Потом стволы лип заслонили удаляющуюся фигуру в сутане; уменьшаясь на глазах, она вскоре превратилась в точку.