Справа кудрявились облачка скромной, припорошенной пылью зелени луна-парка и зоосада, тут же возвышался металлический каркас сооружения под названием "американские горки", тут несчастные варшавяне за несколько мелких монет поднимались вверх только для того, чтобы низвергнуться вниз, то есть после минутного взлета вернуться к привычной для столицы будничной, умеренности. Прямо перед ним темнел застроенный берег — деревянные виллы и каменные дома, обычно в это время года пустовавшие. Люди победнее, у которых не было отпуска или же не нашлось средств, чтобы выехать куда-то на лето, наверняка в это время садились ужинать. За круглым столом восседал отец семейства, а рядом — жена и детки, и вместо креветок, посыпанных желтой жгучей приправой "кэрри" или еще каким-нибудь ароматным порошком, вместо запеченного в банановых листьях поросенка, словно бы назло Леону, они уплетали потроха.

Почему он вдруг спросил меня, бывал ли я в Ровно? — подумал Леон. Ровно. Ровно. Что я знаю про Ровно? Только то, что там живут украинцы.

— Так что вы мне хотели показать? — спросил он. — Пока я ничего не вижу.

Теть вытер носовым платком вспотевшее лицо, а потом и багровую, заросшую волосами шею. Библиофил по-прежнему казался величественным и спокойным. Но видно, сегодня его так и подмывало говорить двусмысленности.

— Ну что же, еще увидите. Время есть. Не сегодня, так в другой раз, — сказал он угрюмо.

— Почему же не сейчас? Висла всегда одинакова…

— Как сказать. Это зависит…

— От чего это зависит?

— От освещения.

— Ба, от освещения, — повторил Леон. — Вы говорите об уличных фонарях?

— Днем все вообще выглядит иначе, чем ночью. — И, непонятно почему, Теть опять фыркнул.

— А! Светотень…

— Глядите, глядите! Вот туда! — услышал Леон и тотчас увидел прямо перед собою короткий белый рукавчик спортивной рубашки и до локтя обнаженную, протянутую куда-то вправо руку. Они стояли на разогретой цементной поверхности крыши. Библиофил слева, Вахицкий справа.

Он посмотрел в ту сторону, куда был направлен указательный палец вытянутой руки.

Там виднелся мост Кербедзя, железный и темный. Время от времени, когда по мосту проезжал трамвай, ехали грузовики, легковые машины или извозчичьи пролетки, он урчал. Словно рассерженный ночной зверь, которому мешали днем отоспаться. Под мостом на песчаном мысу в тени стояли два рыбака, в обшарпанной одежонке, в белых, словно бы поварских, колпаках, они с угрюмой покорностью время от времени забрасывали в реку удочки, чтобы через час-другой вытащить из воды обыкновенную плотву.

— Куда? — спросил он. — Я и сейчас ничего не вижу. Что вы хотели показать?

— Ну вон там, под аркою, — фыркнул сосед.

— А что там такого под опорами? Рыбу ловят? И все?

— Улов что надо! Вот такая рыбина!

Судя по расставленным рукам Тетя, можно было предположить, что размерами своими выловленная рыба будет, пожалуй, с человека. Да, карп или сом, которых показывал библиофил, были никак не меньше человека (может быть, блондина?).

— Там водо-вороты!

Не человек, а сплошная аллегория, подумал Леон. Чувство инстинктивного отвращения постепенно угасало. Появилось совсем другое — новое и до сей поры ему незнакомое. А впрочем, нет! Пожалуй, нечто подобное Леон испытывал, когда стоял перед рулеткой в Сопоте. Как-то — с тех пор уже прошло немало лет — он, проводя свой отпуск на взморье, выбрался вечером в игорный дом. Казино. У него была при себе ничтожная сумма — пятнадцать-двадцать злотых, и он их, разумеется, проиграл, но проиграл после напряженной, продолжавшейся несколько часов борьбы. Удача отреклась от него не сразу, она улыбалась и гульденами, и жетонами, пока наконец ей это не надоело и она не повернулась к нему спиной. Но не это было важно. И в самом деле поразительно! — подумал он. Капитан Вечоркевич и правда в чем-то тонко, очень тонко разбирался. "М-да. Молодые дворяне, — говорил он, — едва дорвавшись до отцовского кошелька, в погоне за сильными ощущениями отправляются в Монте-Карло!.. Юные английские аристократы, напротив, путешествуя по африканским джунглям и влезая на увенчанные пышными кронами и всевозможными приключениями деревья или же совершая головоломные восхождения на какую-нибудь вершину (разумеется, духовного свойства), эти англичане, выпускники Итона или Кембриджа, преследуют иную цель — занимаются поисками ну, скажем, новой разновидности орхидеи.

"Орхидея орхидее рознь, — говорил капитан, — орхидеи бывают разные… разного цвета…"

— Водо-вороты? — повторил Леон таким тоном, словно ему сказали что-то приятное.

Взгляд соседа словно бы царапнул его по щеке.

— Еще какие! Уж в этом-то я разбираюсь, закрутит — и готово.

Вахицкий повернулся к библиофилу.

— Что вы говорите? — И, словно бы удивившись, приподнял брови. — Только не пугайте, прошу вас, не пугайте. Я как раз собирался пойти туда купаться.

— Не советую! — воскликнул Теть. — Ой, скорее! Я вам сейчас еще кое-что покажу!

— Что же? — На подбородке у Леона дернулся мускул.

Стайка серых облаков словно бы ускорила свой бег и теперь пожирала последние остатки солнечного света. Это порывы астматического ветра разразились неожиданным пароксизмом. Расстегнутые полы светлого пиджака залопотали на ветру. Север нагонял все больше туч, уже почти черных, на ходу менявших свои округлые очертания. Неожиданно стало совсем темно — вечер, видимо, был уже на пороге. И в самом деле, через минуту повсюду: и на той стороне Вислы, и на мосту — загорелись молочные огоньки фонарей. Освещенные электрическими лампами, "американские горки", буквально на глазах набравшись сил и жизни, заговорили голосами визжавших и пищавших варшавян, которые, потратив пару монет на обманчивое удовольствие взлетов, падали вниз, в прибежище скуки и прозы.

Впрочем, здесь, на крыше, вовсе не было скучно. Пожалуй, здесь было тревожно. Ха. Теть не протягивал больше руки, а то, что он теперь пытался изобразить, напоминало скорее тайный масонский знак. Большие пальцы обеих рук его сблизились, ногтем одной руки он надавил на ноготь другой.

— Вот видали?

— Что? — спросил Леон. — Ничего не понимаю.

— Вошь, — лаконично ответил Теть.

Ну конечно же, конечно, теперь-то он понял этот жест. Обыкновенный и вместе с тем вызывающий сострадание человеческий жест, главным образом жест нищих и других несчастных, давящих на себе насекомых… Леон весело рассмеялся.

— Как это понимать, в каком смысле?

— А в том, что вот она — цена человеческой жизни! — отвечал по-прежнему лоснящийся от пота Теть.

Он все пытался заглянуть Леону в глаза. Стало совсем темно.

— Ну, это разговор скорее философский. Разумеется, все мы превратимся в прах… и тому подобное… Но, собственно, с чего вы вдруг об этом… Не вижу связи.

— А как же, я все про водовороты! Попадет человек в омут вон там, под опорами, тут его и раздавят, как вошь!

Откуда-то снизу донесся деревянный стук поднимающихся по ступенькам ботинок, а потом в лестничном проеме появился смокинг официанта. Высунулась часть туловища с салфеткой под мышкой.

— Может, мне тут вам накрыть?..

— А это как ему будет угодно, — и Леон показал на библиофила.

— Отчего же, давайте. Мы тут еще немного побудем, совсем недолго, самую малость. А ну-ка, шеф, одна нога здесь, другая там, принеси-ка мне еще рюмочку и бутербродик.

Смокинг съехал вниз. Теть подошел к плетеному столику, опустился в шезлонг.

— Говорил я, что покажу, покажу… вот ей-богу! Вы еще увидите!

Становилось все ветренее и холоднее — где-то поблизости от Варшавы ярилась буря. Сразу в двух местах, над Мокотовом и примерно возле Вилянова, на потемневшем от туч горизонте то и дело, подобно коротким магниевым вспышкам, сверкали молнии. Вслед за ними доносилась барабанная дробь грома. Ветер оказался сильным, и ливень проходил стороной.

Листва в саду, окружавшем "Спортивный", зашелестела, словно бы в предчувствии далекой бури задрожали ветки. Впрочем, не такой уж далекой, все вокруг было окутано мраком. Справа от себя, внизу, Леон увидел белое пятнышко скатерти и две расплывшиеся, сидящие за столиком фигуры. Это были Барбра и Надгородецкий. Ага, и вот еще что. Из прямоугольного отверстия в крыше вылетали хриплые ноты — наяривал граммофон. Подталкиваемые ветром, звуки не успевали подняться вверх и раскатывались по поверхности крыши, чтобы на краю ее раздробиться и умереть.