— Свое собрание я намерен передать государству.

Что бы ни говорил Теть, все у него звучало двусмысленно. Леон сделал вид, будто не понял.

— Ха! А что же вы собираете? Первые издания? Или занимаетесь определенным периодом?

С удивлением, перешедшим в некое неприятное чувство, он увидел, как библиофил вдруг растопырил большой и указательный пальцы правой руки. Рука у него была крупная, крестьянская, расстояние между большим и указательным пальцами превышало, пожалуй, четверть метра. Он медленно сближал пальцы, пока они не сомкнулись.

— К чему вы это? — спросил Вахицкий. — Ничего не понимаю… Что вы хотите этим сказать?

Теть снова фыркнул.

— Я хочу сказать, что собираю книжки только малого формата. Вот как раз такие. Но есть у меня издания, например "Декамерон", величиной в два сантиметра — книжки-малютки. Чем меньше, тем ценнее.

Он отыскал глазами глаза Леона и как бы погрузил свои в них.

— Если кто-то устраивает вот такую продажу по мелочи, я тут как тут. Кто-то продает — а я всегда при сем. Раньше всех, тут как тут. Это моя специальность.

Кто-то продает… Почему после слова "продает" он сделал паузу? — подумал Леон, не отводя своих ясных, светящихся доверием глаз и стараясь выдержать взгляд Тетя.

— А если продают по-крупному?

— О, тогда это обходится слишком дорого. Известно, что при солидной сделке, когда, скажем, продают собрания полностью, и плата другая. На них найдутся свои коллекционеры, — объяснил Теть.

"При солидной сделке и плата другая". Плохо, что не привычный к двусмысленностям человек обычно относится к таким вещам брезгливо и желает поднять перчатку — на намек ответить намеком. Впрочем, кто его знает? Матери моей тоже казалось, будто люди перешептываются у нее за спиной, а знакомые обмениваются многозначительными взглядами. Не надо преувеличивать, сказал он себе. Превозмогая смутное чувство отвращения, Леон спросил:

— Стало быть, вы коллекционер? И много у вас было удач?

— Достаточно…

— Ну, например?

— Четыре.

Стало быть, в переводе на нормальный язык, библиофил Теть четыре раза присутствовал при продаже неких миниатюрных изданий. И в этих четырех случаях ему везло. Но, спрашивается, в чем? И какой вид имели потом те, кто продал что-нибудь крупно или по мелочи?

— Только четыре? — удивился он. — Всего четыре раза… Так сколько у вас книг? Что же это за собрание?

Ничего не понимаю.

— Не-ет? — протянул Теть. — Я хотел сказать, четыре тысячи томиков — это моя коллекция! — и радостно фыркнул в конце разговора.

Вот оно что! Леон был полностью разочарован. Честный человек в таких случаях оказывается ослом, не замечает подоплеки в репликах подлеца. Он глядит на здание снаружи, не заглядывая в его дурно пахнущие закоулки. Как же могло случиться, что он, будучи честным человеком, заметил подоплеку, которой, быть может, не было вообще! А впрочем, ой ли, подумал он. А откуда взялось вдруг инстинктивное отвращение? Нет уж, тут что-то есть, есть наверняка.

Тем временем библиофил неожиданно вдруг проявил интерес к "Спортивному" — впрочем, не столько к самому ресторану, как к его крыше. Показал на нее рукой.

— Вы бывали там, наверху?

— А зачем бы мне туда ходить? — удивился Леон.

— Посмотреть, как все оттуда выглядит.

Казалось, еще немного — и Теть снова фыркнет.

— Как? Да ведь там просто-напросто цементная крыша… А вы? Вы там бывали когда-нибудь?..

— Быть может, и был. Один раз. Но зато какой! Да, именно на крыше, — рассмеялся Теть и неожиданно поднялся. — Пойдемте, я вам кое-что покажу!..

Дальнейшая история шведа Гейста и музыкантши Лены из "Победы" была такова: Гейст спас Лену от назойливых домогательств владельца отеля Шомберга и увез на далекий остров Самбуран, где, после краха Угольной акционерной компании, он жил почти в полном одиночестве. Южная природа была благосклонна к разорившемуся предприятию, кое-где сохранились еще следы поселка — домики, скрытые в траве, разросшейся за два последних сезона дождей. Царившую вокруг тишину нарушали лишь отголоски далекого грома, шум дождя, хлеставшего по листьям деревьев, и рокот волн, ударявшихся о берег. Именно на этот остров и высадились заговорщики: худой, похожий на привидение женоненавистник мистер Джонс со своими подручными — не то слугой, не то секретарем Рикардо и с уродливым, похожим на обезьяну дикарем-оруженосцем. Они долго плыли по жаре в самой обычной лодке, всю дорогу им пришлось грести. И, обессиленные, умирающие от жажды, наконец-то пристали к берегу. Гейст чуть ли не каждого за руку вытащил из лодки и тут же на причале, отвернув кран с пресной водой, напоил их. А потом отвел всех троих в один из пустовавших домиков, чуть в стороне от большого дома с многочисленными верандами, в котором жил сам вместе с Леной. И почти сразу же после появления заговорщиков из ящика его письменного стола исчез пистолет. Черная тропическая ночь… Предчувствуя угрожающую Лене опасность, Гейст велит ей снять светлый саронг, который приметен в темноте, переодеться в черное платье и закрыть лицо вуалью. Переодевшись, она, невидимая в темноте, должна уйти подальше от дома и укрыться где-нибудь в глубине острова. А тем временем он без оружия, стало быть — беззащитный, отправляется на переговоры с тремя "жертвами кораблекрушения" — со скелетоподобным Джонсом, с его секретарем и с его оруженосцем. Он идет прямо в пасть льва. Там, в одном из домиков, его ждет тощий, унылый мистер Джонс, ждет, стуча зубами от приступа тропической лихорадки и не вынимая руки из кармана длинного серо-голубого шлафрока, где у него спрятан револьвер. Разговаривая с Гейстом, он готовится к выстрелу…

И хотя плоская крыша "Спортивного" наверняка отличалась от крыши укрытого в высокой, выросшей за время тропических ливней, траве домика, где безоружного Гейста ждал мистер Джонс, Леон почему-то невольно вспомнил эту главу. Может, она маячила вдали за окнами его поезда.

Но хватит! Он встал, извинился перед Барброй и Надгородецким.

— Ха! Простите, что помешал вам, мои дорогие… — (Барбра повернула к нему голову, но он старался не глядеть ей в глаза, чтобы не навести никого на мысль о том, будто они заодно). — Пан… пан Теть хочет мне показать, как выглядит жизнь, если глядеть на нее с крыши… Ну и, стало быть, я иду исследовать "Спортивный", вроде бы как… — Он оборвал фразу и по-птичьи взмахнул рукой. — Вроде бы как Гейст, — воскликнул он вдруг. — Помните, как Гейст ночью шел к этому женоненавистнику, шулеру Джонсу?.. Ха! — Хоть убей, он потом не мог объяснить себе, с чего вдруг ему вообще вспомнился Гейст.

— Что? — услышал он. — Нет, не помню…

Но когда он уже отошел от столика, ему вдруг пришло в голову, что теперь за спиной у доктора можно и оглянуться: серые глаза внимательно смотрели ему вслед. На этот раз губы ее не дрогнули, и тени улыбки не было на них.

— Я вам покажу! — сказал Теть. — Я покажу, вы у меня запомните! — угрожал его голос, а при этом Теть словно бы невзначай указывал на ступеньки, ведущие на крышу "Спортивного".

Ступеньки, наолифенные, начинались сразу же за буфетной стойкой и были такие узенькие, что на них помещались только подошвы, а каблуки висели в воздухе. Леон поднимался первым, ощущая спиной, где-то промеж лопаток, чужой, назойливый и неприятный взгляд. Наконец он выбрался на крышу из четырехугольной, находящейся чуть сбоку дыры.

Заходящее солнце уже изрядно поостыло. Зеленоватое до сей поры небо быстро затягивалось грядой легких облачков и набегавших с севера туч. Их становилось все больше. С неба на землю спускался сумрак, нервными порывами дул ветер. Внизу лениво и сонно колыхалась Висла, и, хотя вечерние тени становились все длиннее, из воды то тут, то там высовывались головы и спины все еще жаждущих прохлады обитателей Чернякова и прочих предместий. Висла казалась чересчур ручной, присмиревшей, и словно бы вовсе не желала считаться со вкусами и привычками Леона. Если бы она с ними считалась, то давно бы стала светло-желтой от ила.