Быть может, яснее всех кампания представляется фракциям оппозиционным. Их тактика, уже давно подготовляющая средства действия, состоит в разжигании страстей, в создании распаленного состояния умов, в заготовке сил боевых, крепко организованных. При помощи всего этого, с добавлением всяких способов избирательного притворства и обманов они, вероятно, рассчитывают отчасти увлечь, отчасти запугать умеренные элементы и таким образом захватить всеми правдами и неправдами возможно большее количество мест в Думе. Там уже маски будут сброшены, а в то же время, быть может, некоторый вид революционного движения должен повлиять на правительство и расположить его к такой перестройке учреждений, которая бы завершила в конституционно-демократическом смысле успехи, достигнутые революцией в 1905–1906 годах. Вероятно, при этом предполагается, что социалистические элементы снова сыграют роль вьючных животных, провозящих политический товар радикалов.

Так нам представляют вероятные планы радикальной оппозиции: на это указывали уже многие явления вроде прошлогодней вербовки революционных сил из молодежи, беспорядками выбрасываемой из учебных заведений и окончательно доделываемой в революционную силу посредством ссылок, побегов и нелегального положения. На эту тактику указывает и теперь агитация среди рабочих и распространение кем-то ложных слухов среди крестьян о будто бы предстоящем переделе земли.

Выйдет ли что из всех этих махинаций — это покажет будущее. Для нас важно теперь лишь представить себе вероятную общую схему тактики, которой могут держаться оппозиционные выборы и четвертую Думу.

Но что будут делать фракции всех оттенков государственности, законности и порядка?

В общем можно сказать, что они доселе действуют довольно слабо. Самое же главное: условия действия для них стали менее благоприятны, нежели в эпоху прошлых выборов в третью Думу. Тогда, как известно, 3 июня был изменен избирательный закон приспособительно к цели вызвать к действию наиболее государственные, наименее революционные элементы представительства. Насколько оказался целесообразен избирательный закон 3 июня 1907 года, — показала третья Дума. Хвалить ее мы, понятно, не станем, однако она все же поставила своей целью работать в государстве и с государством, а не разрушать его, как две первые Думы — «народного гнева» и «народной мести». Но в настоящее время избирательный закон 3 июня, по всеобщему мнению, является уже устарелым.

Эта быстрая устарелость, конечно, показывает, что он не отличался большими совершенствами. Но во всяком случае, теперь приходится задумываться о последствиях этих несовершенств, особенно при наличности революционных заговорщических групп, которые, конечно, постараются использовать все шансы, даваемые им слабыми местами избирательного закона.

Можно предвидеть на этой почве два существенных обстоятельства, вредных для выборов четвертой Думы. Прежде всего, закон 3 июня, стараясь дать должное место в представительстве консервативным избирателям, разумеется, исчислял их в таком количестве, в каком они представлялись в то время. Но за пять лет, с тех пор протекших, целый ряд условий совершенно изменил характер нашего землевладения. В губерниях повсюду до чрезвычайности ослабело среднее и крупное землевладение, и земский поместный элемент численно очень уменьшился. Во многих местностях мы найдем едва половину того консервативного избирательного элемента, который был в 1907 году. Имения пораспроданы, люди разбрелись по разного рода службам. Таким образом, с этой стороны статистическая подкладка закона 3 июня оказывается уже не соответствующей действительности.

С другой стороны, настроение мелких избирателей чрезвычайно изменилось с того времени — не в том смысле, чтобы стать революционным или оппозиционным, но в том, что в 1907 году мелкий избиратель нисколько не стремился быть избранным. Прежде охотников идти в Думу не оказывалось, и местами крестьяне посылали прямо самый «негожий» для деревни элемент. Ныне настроение совершенно не то. Огромное для бедных людей жалованье членов Думы стало золотой мечтой для массы избирателей. Заработать за пять лет 20 тысяч рублей, обеспечить себя на всю жизнь — это такая соблазнительная мысль, перед которой склонились все умы. Поэтому в среде мелких избирателей, по всей вероятности, должно предвидеть очень своеобразную картину. Едва ли ко вторичным избраниям они допустят много членов третьей Думы, которые «довольно попользовались», так что «пора и людям дать». Желающих попасть в законодатели окажется множество. Чуть не каждый избиратель будет расположен голосовать за себя. Вследствие такого напряженного стремления к депутатскому жалованью всякие воздействия на избирателей, бывшие крайне легкими в 1907 году, теперь, конечно, очень затруднятся, ибо обеспечение всей жизни — это такой аргумент, которого ничто не может преодолеть. Естественным последствием должно явиться весьма незначительное число голосов за каждого жаждущего законодательного кресла. Но при всем этом кто же окажется победителем на выборах? Конечно, тот, кто будет в состоянии распоряжаться хотя бы небольшими, но сплоченными и дисциплинированными группами. Самое большое количество дружных голосов может быть достаточно, чтобы решать участь выборов.

Но кто же у нас сплочен и дисциплинирован? Из кого будут составляться эти маленькие группки, решающие судьбы выборной кампании среди сотен тысяч избирателей? К сожалению, вопрос этот не требует ответа: он слишком ясен. Правые элементы едва ли подготовлены, и на выборах придется особенно пожалеть о раздорах, которыми правые организации ослабляли друг друга несколько лет.

Вот какие условия имеют перед собой фракции консервативные, умеренные, легально мыслящие и действующие. Как же и чем они парализуют всю неблагоприятность положения?

Есть, конечно, местности с особо напряженным состоянием национального чувства, как, например, на Западе; найдутся, может быть, местности, особенно жгуче настроенные против революции. Наконец, мы отделены от выборов еще почти годовым сроком, в течение которого может быть кое-что еще сделано, может явиться многое и благоприятное, и неблагоприятное для хорошего состава четвертой Думы. Но собственно в настоящую минуту, когда избирательные интересы так всецело озабочивают членов Государственной Думы, очень трудно делать для них благоприятные прогностики.

Тоскливое чувство охватывает вдумчивого человека при наблюдении нашей нынешней действительности. На вид, со стороны, все как будто кипит жизнью. Канцелярии трещат машинками, докладчики толпятся с папками, начальство не имеет минуты времени, все торопятся с заключениями, спешат к министрам, заготовляют законопроекты, спорят в межведомственных совещаниях, готовятся к думским запросам, парируют удары, побеждают и терпят поражения. В Думе — столпотворение вавилонское, в Совете — важная государственная мудрость. Машина на полном ходу, дела кипят и бурлят… Но для чего? Что достигается?

Один корреспондент как-то смотрел на рассвете в бинокль на наш броненосец в Порт-Артуре, только что изувеченный ночной минной атакой японцев. Вчерашний грозный гигант с зияющей пробоиной уже бессилен, ни на что не годен, но матросы суетятся, как обычно утром, над чисткой медных решеток, с голландской аккуратностью метут палубу, офицеры ходят туда и сюда, отдавая какие-то уже ненужные приказания. Стоит забыть о том, что это уже не корабль, и кажется, будто жизнь кипит на нем. Но для чего? Никто не размышляет. Каждый механически исполняет привычную работу, хотя она уже не имеет никакого значения, ибо нет того, для чего она была еще вчера нужна. Нет броненосца, и его гибель уже предрешила участь флота, а участь флота предрешила судьбы кампании. Но повар все-таки аккуратно выливает помои за борт, и матрос чистит блестящую медь, и офицер произносит команду.

Все эти бравые солдаты, конечно, исполняют долг. Нужно стоять, пока жив, на своем посту, хотя бы и бессмысленном. Но ведь это точка зрения исполнителя. А где же генерал? Ведь тому нужно нечто иное. Его дело думать о смысле целого, о пригодности корабля, о значении его в кампании, о всем том, что только и осмысливает чистоту палубы и мелкие приказания вахтенного. Вот именно этой мысли генерала не схватываешь в суетливой деятельности исполнительных частей нашего нынешнего механизма. Видишь солдат, иногда хороших, но не видишь генерала, видишь исполнителей и не видишь той идеи, для осуществления которой нужно нечто исполнять. Мы производим разные мелочные упорядочения, как бы не думая о том, что всякая мера может приносить действительное упорядочение только в том случае, если она соответствует некоторой общей цели, если же цели нет — то все мелкие отдельные меры только представляют множители, произведение которых при всех перестановках должно дать нуль.