Необходимость династичности для монархии понятна. Прежде всего, представляя некоторую Высшую Волю, монарх, в идее, должен быть свободен от всякого личного стремления к власти и никому не должен быть обязан ей. Могут быть, конечно, особые, исключительные случаи, когда избрание, жребий или даже захват становятся по общему национальному сознанию лишь проявлением Высшей Воли. Но вообще, как правило, и захват власти, хотя бы из самых чистых побуждений, и народное избрание не свободны от предположения личных мотивов. Династичность, напротив, устраняет всякий элемент искания, желания, даже просто согласия на власть. Она предрешает за сотни и даже тысячи лет вперед для личности, еще даже не существующей, обязанность несения власти и соответственно с тем права на власть. Такая «легитимность», этот династический дух, выражают в высочайшей степени веру в силу и реальность идеала, которому нация подчиняет свою жизнь. Это вера не в способность личности (как при диктатуре), а в силу самого идеала. Если такой веры нет в нации, существование монархии уже затрудняется, и тогда она рискует понижаться через диктатуру и цезаризм в более доступный неверующему демократизм. Но когда напряжение идеала, способность веры в него достаточно сильны в нации, идея династичности является столь же неизбежно, как сама монархия.

Психологически неизбежная, династичность также является лучшей мерой сохранения монархической идеи в самом монархе. Династичность, выражая величайшее напряжение веры народа, в то же время в высочайшей степени обязывает самого Монарха быть не тем, что ему нравится, а тем, чего требует идеал.

Блюнчли посвящает превосходные страницы обрисовке того, что должность имеет свой живой дух, сообщаемый ей человеку. Человек, вступающий в общественную должность, говорит он, перестает быть просто самим собой, но невольно становится тем, чего требует идеал должности. Должность не есть нечто только механическое. Ее функции имеют духовный характер. Когда в какой-либо должности эта жизненность иссякает, заменяясь одной механичностью, то сама должность гибнет, и государство клонится к падению. В каждой должности есть особый характер, особый дух, оказывающий влияние на лицо, ею облеченное. Это психическое воздействие места всегда чувствуется должностным лицом. Так, человек, малодушный от природы, невольно становится выше самого себя, делаясь судьей, администратором или генералом, стараясь напрягать возможно более те стороны своей душевной силы, которых высота требуется для данной должности.

Это влияние «должности» в высочайшей степени достигается в монархиях посредством династичности. Много примеров этого представляет и наша история, в которой И. Аксаков отмечал «таинственную связь» Царя и народа, проявлявшуюся даже в условиях совсем неожиданных. Это влияние нравственной силы династичности, в которой дух предков, дух истории, дух целого подчиняет себе личные стремления монарха. Впрочем, такими примерами полна история всех монархий.

Династичность наилучше обеспечивает постоянство и незыблемость власти, и ее обязанность — выражать дух истории, а не только личные особенности Государя. Государь в глазах монархического народа есть наследник одной и той же династии, как бы вечно бывшей с народом. Если даже физически преемство прерывается, то идеально это не допускается, этого перерыва не признают. Династия остается во что бы то ни стало едина. Так, например, грамота об избрании Михаила Феодоровича составлена представителями народа так, чтобы в ней было возможно меньше элемента избирательного, зависящего от народных желаний, и как можно больше преемственного, связующего Царя и народ со всей прошлой историей. Грамота, проходя совершенно вскользь по вопросу о степени родства, подробно перечисляет зато всех наших великих князей и царей, даже ранее Владимира Святого, объясняя, что все «едиными устами вопияху, глаголюще», что быть на престоле «от их царского благородного корени… благоцветущей отрасли от благочестивого корени родившемуся Михаилу Феодоровичу Романову-Юрьеву». В этом отношении в династичности кроется глубочайший смысл, ибо благодаря ему преемственность действительно остается нравственно непрерывной. Государь является преемником всего ряда своих предшественников, он представляет весь дух Верховной власти, тысячу лет управлявшей нацией, как сами подданные представляют не свою личную волю данного поколения, но весь дух своих предков, Царям служивших. Духовное единство власти и народа получает, таким образом, в династичности величайшее подкрепление, какое только мыслимо в человеческих способностях что-либо увековечивать. Устраняя по возможности всякий элемент «избрания», «желания» со стороны народа и со стороны самого Государя, династическая идея делает личность Царя живым воплощением того идеала, который нация поставила над собой. Государь одновременно обладает и всей властью этого идеала, но и сам ему всецело подчинен.

Династичность создает вечное существование конкретного носителя власти. Для дальнейшего действия монархического начала прежде всего необходимо, чтобы народный дух продолжал иметь то же содержание, а именно, был полон идеального элемента, подчиняющего общественную жизнь нравственному идеалу.

Монархия возникает только в нации с таким содержанием народного духа и кончается с его уничтожением. Первая задача Верховной власти в монархии состоит, стало быть, в том, чтобы помочь нации сохранить и развить его духовное содержание. Его поддержание и повышение составляет первую задачу и обязанность как в отношении нации, так и в отношении самой монархии, ибо свое нравственное содержание Верховная власть черпает из нации. Когда оно есть в нации, оно передается неизбежно Верховной власти, если же совершенно иссякает в нации, то столь же неизбежно иссякает и в Верховной власти.

Второй ряд задач истекает из необходимости сохранять в Верховной власти постоянное пребывание национального духа. Затем выступает задача постоянного и непосредственного общения Верховной власти с нацией, постоянное и непосредственное участие Верховной власти в национальной жизни.

Анализ монархической идеи (в ее самодержавном проявлении), так же, как наблюдение эпох процветания монархии, одинаково показывают, что в достижении этих различных основных целей монархия, следующая собственной идее, а не какой-либо чужой (т. е. демократической или аристократической), имеет перед собой совершенно иной путь, нежели абсолютизм или конституционализм.

Так называемая абсолютная и конституционная монархия устремляют свое внимание исключительно на узко политическую сторону вопроса и стараются решить его различными способами устройства собственного государства. Отсюда развивается отделение государства от Церкви и усиление бюрократизма. Перед действительной монархией в ее самодержавном проявлении на первом плане выдвигается, напротив, нравственная сторона, требующая тесной связи с Церковью, а затем социальная сторона вопроса, устроение национальное, приводящее к сословности. Лишь на этих основах воздвигается уже устроение чисто государственное.

Абсолютизм, совсем не сознающий своей обязанности выражать народный дух и присваивающий народную волю, естественно развивает лишь внешние средства действия монархии, которая, по его идее, берет на себя все жизненные функции нации. Имея задачу и думать, и чувствовать, и хотеть за нацию, и исполнять все необходимое для существования всех этих миллионов и десятков миллионов разрозненных человеческих существ, абсолютная монархия, естественно, устремляет все силы на развитие государственного механизма, достаточно, по ее мнению, совершенного для выполнения этой невозможной работы. Таким образом, развивается бюрократизм, одна из важнейших опасностей всякой монархии. Сам по себе бюрократизм есть идея не собственно монархическая, а абсолютистская. Но монархия, как образ правления, очень способный к сосредоточению сил, легко впадает в эту болезнь, от которой избавляется только непосредственным общением с нацией.