Та точка зрения, на которую стало правительство, передавая свои законопроекты в законодательные учреждения, сама по себе составляет отрешение от союза государства с Церковью и от какой бы то ни было идеи «господства» Православия. Чтобы быть логичным и избежать дебрей, государство в этих законопроектах должно бы было поставить исходным пунктом прекращение союза с Церковью и какое бы то ни было попечение о господстве Православия. Тогда законодательство пошло бы ясно и гладко. Но раз решено было совместить плюс и минус, то самое счастливое окончание дела может дать только нуль. В действительности же дело не окончится даже нулем, а огромным преобладанием минуса.
Во что действительно превратится Церковь при завершении законопроектов? В чем будет ее «господство»? В получении казенных денег, испрашиваемых у неверующих, у евреев, магометан и т. д. Но ведь это не господство, а рабство самого худшего свойства. Уж лучше бы откровенно разойтись, предоставя Православной Церкви жить в материальном отношении, как ей Господь пошлет, чем обвязать ее путами денежного соблазна. Тогда, по крайней мере, она бы не теряла нравственного престижа среди других исповеданий, не имеющих такого покровительства, но зато свободных…
Не нуль, а тягчайший минус для Православия готовится в тех дебрях, в которые вступили мы на вероисповедной почве. И если в Государственном Совете желают поступить по-православному, то должны просто отвергнуть проекты по своей некомпетентности решать дело без предварительного заключения Поместного Собора Православной Церкви, о созыве которого и должна ходатайствовать правительственная власть. Это единственный исход.
Правда, для России есть и еще исход, о котором мы думаем столь же с надеждой, сколько со страхом и со жгучими упреками всем, которые доводят до такого исхода. Допустим, что эти законопроекты пройдут все законодательные инстанции и поступили на утверждение Государя Императора… Допустим, что Высочайшая Воля признает невозможным утвердить законопроект. Мы спрашиваем: какова окажется роль всех тех, которые всю тяжесть такого решения возложили на Высочайшую власть? Но они ли сами были обязаны вникнуть в дело, и, поняв ненормальность пути, на какой попали законопроекты, взять на себя отвержение их по прямому своему долгу?
Мы знаем, что они — верные слуги Государя Императора. Не сомневаемся в отношении огромного большинства. Но тем печальнее их роль, тем яснее, что они запутались в самые страшные дебри. Да, тонкое чувство подсказало И.А. Гофштеттеру ощущение «дебрей», но они гораздо более широки, чем он, может быть, представляет по сознанию. Но разве же такого же чувства нет больше ни у кого? И разве в среде государственных мужей мы не имеем права ждать более глубокого сознания, чем у хотя бы и талантливого и честнейшего публициста?
Роль церковной власти в освободительных реформах
Помещаемые у нас очерки современного положения Русской Церкви по отчету обер-прокурора Св. Синода[158] воскрешают в памяти воспоминания о днях очень тяжких, и едва ли нужно говорить, что их картина в нашем воображении восстает далеко не в том освещении, какое дает ей всеподданнейший отчет гражданского правителя Церкви. К сожалению, очень многое, в чем г-н обер-прокурор усматривает какой-то свет, нам представляется погруженным в глубокий мрак. Отчетные годы (1905–1907) — это годы развала исторического союза Церкви и государства, годы, когда и в самом государстве заложен подрыв той Царской власти, при которой только и возможно осуществление союза Церкви и государства, без превращения союза в подчинение Церкви земным властям. Как же держали себя в эту годину испытания иерархи, коим выпало на долю стоять у кормила церковного?
Всеподданнейший отчет г-на обер-прокурора придает деятельности Св. Синода характер как бы похвальный. Но фактически мы видим лишь беспредельную послушливость иерархов, их готовность служить предначертаниям власти, каковы бы ни были эти предначертания. Это ли может составить похвалу епископа? Не для охраны ли интересов, прав и спасающей роли Церкви поставлена высшая иерархия на чреду высокого служения? Похвала ей может состоять только в осуществлении служения Божьему делу.
Даже и в среде правительственных учреждений нет ни одного, в котором бы единственным долгом служащего почиталось беспрекословное послушание. Требуется еще проникновение духом своей обязанности. Перечисляя требования от лица, состоящего на службе, те обязанности, «которые должны быть всегда зерцалом всех его поступков», Устав о службе дает такой их список: 1) здравый рассудок, 2) добрая воля в отправлении порученного, 3) человеколюбие, 4) верность к службе Его Императорского Величества, 5) усердие к общему добру, 6) радение о должности. 7) честность и бескорыстие, 8) правый и равный суд каждому, 9) покровительство невинному и скорбящему (статья 705). Вот как идеальны и высоки требования, далеко не исчерпываемые послушанием. Требуя послушания, Устав о службе, однако, напоминает, что иногда нужно нечто иное: «священный долг каждого служащего есть предостерегать и охранять по крайнему разумению, силе и возможности, все к высокому Его Императорского Величества Самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества» (статья 706).
Статья 707 Устава объявляет, что «нерадение по части блага общего, им вверенного», составит для служащих «главнейшее поношение». А статья 712 указывает, что если данное от начальства приказание кажется «противным интересу Его Императорского Величества», то усомнившийся «неопустительно обязан» исполнить все предосторожности, на сей случай предписанные.
Вот какой высокий дух требуется от службы, а не простое исполнение буквы послушания. Что же сказать об управлении церковном, где иерархи служат не только одному Государю Императору, но самому Главе Церкви, Господу Иисусу Христу? В описании же деятельности Св. Синода при тяжкой буре, закрутившей корабль Церкви, не находим ничего, кроме робкой консультации о том, как властям будет удобнее исполнить их намерения. Гражданская власть все решает, церковная же только одобряет, ограничиваясь теми поправками, отсутствие которых было бы невыгодно для планов самой власти. Но так действует только секретарь при начальнике. И эта роль высшего церковного управления покрывается будто бы соблюдением Воли Государя Императора…
Но, во-первых, для церковного иерарха, кроме Воли Государя Императора, есть еще некоторая другая священная Воля, выше всякого сравнения. Во-вторых, даже и соблюдение Воли Государя Императора требует, чтобы служащий не забывал указанных в статье 712 предосторожностей. В-третьих, в деле освободительных реформ Св. Синод имел перед собой не непосредственно Волю Государя Императора, а волю самых обыкновенных гражданских властей, графа Витте и прочих, на тот или иной час у власти находившихся. Мы, однако, не видим в отчете обер-прокурора, чтобы святительствующие власти Св. Синода искали непосредственного убеждения в Воле Государя Императора и обращали Его внимание на какие-либо несообразности реформ, предлагаемых властями на их обсуждение. Церковная власть в этой картине постоянно имеет дело с исполнительной гражданской властью, а следовательно, никак не могла прикрываться подчинением Воле Государя Императора.
Так, например, что сказала Государю Императору церковная власть на Высочайший Указ 17 апреля 1905 года? Она, как видим из отчетов, озаботилась лишь способами приведения в исполнение того, что было составлено графом Витте. Что сказала церковная власть в отношении Высочайшего Манифеста 17 октября 1905 года? Ее поведение оказалось совершенно такое же. Она восхвалила Волю Государя Императора и не принесла Государю Императору никакого другого вспомоществующего дара, кроме славословия.
Мы видели суровое осуждение статьей 707 в служащих «нерадения по части блага общего, им вверенного». Основа же блага общего, вверенного архипастырям, в отношении гражданском состоит несомненно в охране чистоты и святости государственно-церковного союза.
