— Лора! Ты меня слышишь?

— Отлично слышу, Палмер. Как будто ты из соседней квартиры звонишь. А ты где?

— В не очень интересном для тебя месте, — уклончиво ответил он. — Звоню, чтобы узнать, как у тебя дела.

— Все хорошо. Я написала тебе подробное письмо.

— Хорошо. Прости, что я редко подавал голос, но меня тут крепко впрягли. У тебя точно нет для меня новостей?

Она отлично понимала, на что он намекает, но виду не подала.

— Рассказываю. Встаю в пять, еду в госпиталь. Смотрю, как больные поправляются или, наоборот, слабеют. Затем прихожу домой и валюсь в постель. Единственная моя новость — это то, что мне предложили место ординатора в отделении неонатологии. Это помощь новорожденным.

— А, замечательно! Небось ждешь не дождешься, когда доберешься до своих малышей?

— Да, это ужасно интересно. Хотя треволнений хватает.

— Понимаю. Хм… Раз уж мы заговорили о детях… Ты, случайно, не…

— Нет, Палмер, — мягко ответила она.

— А-а.

— Я же тебе говорила, это не происходит автоматически. Все факторы работали против.

Палмер вдруг перешел на деловой тон:

— Вообще-то я не могу так долго занимать телефон. Линий здесь мало, а народу в очереди полно.

— Палмер, обещай мне, что будешь писать. Хотя бы сообщать, что у тебя все в порядке. Иначе у меня возникает такое чувство, что я замужем за почтовым ящиком.

— Лора, я всегда о тебе помню. Надеюсь, ты мне веришь?

— А я — о тебе.

Лора пришла в большее смятение, чем когда бы то ни было. Она даже стала винить себя за то, что так и не сумела забеременеть. Что, если Палмер искренне хочет укрепить их отношения? Она тосковала по прошлым временам, когда он так ее любил!

— Ну что ж, тогда до свидания.

— Да, конечно. Пока.

Анонс книги Барни, появившийся в «Издательском вестнике», привел Билла Чаплина в такое возбуждение, что он уговорил коллег по издательству увеличить тираж книги Барни с десяти до пятнадцати тысяч.

Было также принято решение выделить средства на небольшое авторское турне и устроить рекламный прием, который имел все шансы стать гвоздем сезона.

Билл был крайне разочарован тем, что Барни отнюдь не запрыгал от радости.

— Билл, сколько раз мне вам говорить, что я работаю на Зигмунда Фрейда, а не на издателя П. Т. Барнума. И я не хочу, чтобы мною торговали, как новым моющим средством. Я написал серьезную книгу и хочу, чтобы ее воспринимали серьезно.

— Барни, ты ведь хочешь, чтобы твою книгу читали? А для этого ее нужно разрекламировать. Мы же не предлагаем ничего сверхъестественного. Выступишь пару раз по телевидению, съездишь в Вашингтон и Бостон…

Барни перебил его:

— Билл, я — психиатр, поймите вы наконец! Моих пациентов и так трудно разговорить, а вы еще хотите, чтобы они лицезрели мою физиономию с телеэкрана во время завтрака!

Чаплин вздохнул с досадой:

— Но ты хотя бы позволишь нам запустить кампанию и устроить приличный прием в «Сент-Реджисе»? И дашь несколько интервью уважаемым — я подчеркиваю, уважаемым! — журналистам?

— А с чего бы это их потянуло брать интервью у никому не известного автора?

— Ага! — подхватил Билл. — Вот как раз этим я сегодня и занимался. Мы дадим прием не только в честь выхода книги, но и в честь описываемых в ней людей. Разве не интересно будет собрать в одном зале все эти легендарные личности?

Эта мысль Барни увлекла, но одновременно несколько испугала.

Прикрыв трубку ладонью, он повернулся к Эмили:

— Билл хочет, чтобы я…

— Знаю. Он так громко говорил, что я каждое слово слышала.

— И что скажешь?

— Думаю, он прав. Тебе необходимо засветиться в прессе. Только поставь условие, что будешь просматривать материал перед печатью.

Барни снова заговорил в трубку:

— Ладно, Билл, мой духовный наставник говорит, что тебе видней. Только сделай так, чтобы мне давали посмотреть текст. И пусть все будет благопристойно. Короче, желтой прессе интервью я не даю!

— Предоставь это мне, — с радостью пообещал Билл.

Барни повесил трубку и посмотрел на Эмили:

— Хорошие новости, как считаешь?

— По-моему, фантастические! Почему ты совсем не радуешься?

«Я радуюсь, — подумал Барни — Но кое-что удерживает меня от бурного ликования».

Хотя после того, как Эмили переехала к нему, он и обещал больше не поднимать вопроса о браке, но все же нет-нет да и ронял довольно прозрачные намеки.

Во время пробежки по парку он мог показать на играющих с надувным мячом детей или на мамаш с колясками и сказать:

— Когда-нибудь и у нас такой будет. И тогда тебе придется выйти за меня замуж.

Но Эмили всегда отвечала одинаково:

— Барн, нам с тобой и так хорошо. Давай продлим это счастье как можно дольше!

Поскольку эту фразу она повторяла как заклинание, Барни стал задумываться, что же кроется за этим «как можно дольше». Что их счастье будет длиться до первого ребенка? Ведь появление малыша означает новую ответственность. А может — нет, это невозможно! — она имеет в виду, что они не всегда будут вместе?

Улицу Тю-до в Сайгоне каждый американский солдат знал как Веселую улицу. Узкий проход между заведениями под кричаще-розовыми и синими неоновыми вывесками обещал все самые невероятные виды чувственных наслаждений, которые только могут приити в голову уставшему от заточения монаху.

Капитан Хэнк Дуайер, доктор медицины, ощущал себя словно в чувственном Диснейленде, где чудесам не видно конца. И он приходил в этот плотский рай, как только выдавалась минута.

Девочки здесь были изумительные — изящные статуэтки из слоновой кости, одним прикосновением нежных ручек доводящие мужчину до экстаза.

Да, за свое общество они брали деньги, но взамен предлагали больше, чем просто физические наслаждения. Они понимали, что мужчины ищут их компании не только для утоления полового голода, но и чтобы скрасить одиночество. А здесь они находили утешение, общение и — по-другому не назовешь — обожание.

А в то самое время, когда они сражались во Вьетнаме, на родине шла другая война. Только в той войне сжигались не деревни — там сжигались бюстгальтеры.

Вести о размахе Движения за освобождение женщин несколько обескураживали солдат. Как можно сражаться за освобождение чужой страны, когда дома тебя ждет угроза нового плена?

И вот на Веселой улице они искали утешения в объятиях самых пленительных женщин, каких они когда-либо видели. Невозможно было устоять перед черными как смоль волосами и глазами, обольстительными улыбками и какой-то детской чувственностью, ибо многие из этих женщин были похожи на девочек-подростков в самом начале цветения.

А деликатесы и напитки! Откуда в стране, где повсюду (за пределами столицы) шла кровопролитная война, брались лучшие французские вина и блюда? Крестьяне в деревнях голодали, а в Сайгоне не было недостатка в паштете из гусиной печенки и шампанском. По сути дела, здесь было все, что есть в Париже, — за исключением мира.

В каких-то десяти милях от Веселой улицы восемнадцатилетние солдаты — дети фермеров из Дакоты, темнокожие парнишки из городских гетто Чикаго или Детройта — гибли от пуль или оставались калеками, так и не сумев понять, за что они проливают свою кровь.

И в то же время на родине многие поносили их за то, что они встали под знамена отчизны и пошли за нее умирать.

У врача есть только два способа постоянно выносить зрелище искалеченных людей — это загнать эмоции вглубь или заглушить их острыми ощущениями.

Хэнк Дуайер пошел по второму пути. Бои становились все ожесточеннее, и бывали дни, когда к нему на операционный стол попадало до десяти парней, лишившихся ног из-за мины-ловушки. У Хэнка, насквозь пропитанного кровью, притуплялись все чувства, и только в объятиях Мейлин он вновь оживал.

Они познакомились на Веселой улице, где каждый исполнял свою, традиционную для этого места роль. Он быстро убедил себя, что эти фарфоровые богини из образованных семей, которые разбросала или уничтожила война, тоже пришли сюда, на Веселую улицу, в поисках человеческого общения. И после недели ежевечернего посещения «квартала любви» Хэнк позвал Мейлин жить к себе, на виллу с кондиционерами, которую он делил с двумя другими офицерами. У обоих уже имелись азиатские «невесты».