Больше Барни говорить не мог. По щекам его катились слезы.

В клинике Барни регулярно, раз или два в неделю, вел прием льготных больных. И его наблюдения подтверждали мнение Генри Дэйвида Торо, что большинство людей живет в тихом отчаянии.

В учебниках говорилось, что до двадцати процентов человечества страдает от депрессивного синдрома. Но подавленное состояние его клиентов свидетельствовало о заниженное™ этой цифры. Он видел настоящую эпидемию отчаяния — во всяком случае, в Нью-Йорке.

У отдельных счастливцев наблюдались двоякие симптомы. Они балансировали между беспричинной эйфорией и столь же немотивированным отчаянием.

С другой стороны, учебники были правы в том, что депрессия чаще поражает женщин. У них больше «факторов уязвимости». Для многих дом, даже если в нем нет детей, становится камерой одиночного заключения, и это не компенсируется никакими «доверительными отношениями».

Временами, после целого дня путешествий по чужим кошмарам, Барни приходил к заключению, что счастливого брака не существует в природе. Правда, напоминал он себе, довольные своей семейной жизнью к психотерапевту не идут.

Он обнаружил, что наиболее глубокое объяснение депрессии содержится в работе Фрейда «Меланхолия и скорбь». Ибо большинство страдающих от депрессии людей в каком-то смысле скорбят по утраченному самоуважению и интересу к жизни.

И он поведал доктору Бауману, что эта проблема его очень занимает, потому что он тревожится за Лору.

— У этой девушки есть все. Она красивая, умная, добрая, у нее прекрасное чувство юмора. И при всем этом она позволяет своему поганцу мужу вытирать о себя ноги, потому что считает себя никчемной личностью. Ей обязательно надо проконсультироваться с врачом!

На самом же деле у Лоры был свой врач. Точнее сказать, она встречалась с неким Робби Уолдом, психологом, консультировавшим в их больнице кого-то из детей. Он напомнил ей Барни своим обаянием и оптимизмом, а кроме того, обладал и собственными достоинствами. Он, в частности, был талантливым пианистом и преподавал в консерватории Новой Англии.

И всякий раз, когда они вдвоем ходили в джаз-клуб, он, уже под занавес, садился за рояль и играл вместе с ансамблем.

Робби был внимательным и душевным. Он появлялся в больнице во время Лориных ночных дежурств, чтобы угостить ее свежими бубликами «Кенз» или мороженым «Баскин-Роббинс».

Однако душа ее не была спокойна. Во времена долгого ухаживания Палмера она не испытывала ни малейших угрызений совести по поводу своих связей с другими мужчинами. Но сейчас, будучи замужней женщиной, она чувствовала, что не должна этого делать. Она верила — вернее, ей хотелось верить — в святость данного ею обета.

И все же Робби совершенно покорил ее своей манерой ухаживания. А кроме того, ей было очень одиноко. Если не считать телефонного общения с Барни, ей совсем не с кем было поговорить. Даже почта чаще всего состояла из счетов и редких открыток от Палмера да еще иногда письмеца от Греты.

С Робби она могла болтать о чем угодно и, в частности, заговорила как-то раз о проблеме Греты.

— Ее самая большая проблема, — заметил Робби, — это ее врач. Энди Химмерман хоть и является крупнейшим мировым специалистом по подростковому возрасту, да и внешностью не хуже Кэри Гранта, но сам он тоже не без комплексов.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Лора.

— Могу предположить, что он не уверен в своих мужских достоинствах. Но зачем ему систематически злоупотреблять своим положением и соблазнять пациенток — это выше моего понимания.

Лора опешила.

— Откуда тебе все это известно?

— Это врачебная тайна. Будем считать, что у меня была одна больная, которую он обхаживал. И с медицинской точки зрения наломал много дров.

— Но Грета клянется, что он хочет на ней жениться!

Робби хохотнул:

— Если он вздумает жениться на всех, кому обещал…

— Робби, это не смешно! Грета — легковерное существо. Иначе она не стала бы встречаться с этим Химмерманом.

— О господи, — вздохнул Робби. И замолк.

Лора забеспокоилась:

— И как, удалось тебе эту пациентку привести в норму? Все у нее выправилось?

Робби поморщился:

— Она была серьезно больна.

— Была?!

Робби сумрачно кивнул:

— Я даже хотел продиктовать судмедэксперту причину смерти: Эндрю Химмерман, доктор медицины.

— Боже мой! — вскричала Лора. — Почему ты его не заложил?

— Я пытался, — упавшим голосом ответил Робби, — но единственная свидетельница ничего подтвердить уже не могла.

Беннет не верил своим глазам.

Небольшая, увешанная плакатами гостиная на верхнем этаже двухквартирного коттеджа рядом с Диксвелл-авеню была набита людьми. Он насчитал больше двух десятков негров, из которых половину составляли женщины с прическами «афро». Большинство мужчин были одеты во все кожаное, словно штурмовики. Это была официальная форма «Черных пантер» — черная кожаная куртка, берет, рубашка и брюки. И конечно, черные сапоги.

Комнату украшали портреты непримиримых борцов — Малькольма Икса, Че Гевары, Стокли Кармайкла и Рона Каренги, самого воинственного негритянского националиста. Плакаты призывали: «Разобьем мерзавцев!», «Убей белого!»

Беннет вошел, смущаясь, но приободрился, увидев Джека. Санитар приветствовал его, потом подошел и вывел на середину комнаты со словами:

— Это брат Беннет.

В свитере с университетской эмблемой, расстегнутой рубашке и джинсах Беннет чувствовал себя не в своей тарелке.

Он изо всех сил пытался настроиться на волну этих людей; которые, несмотря на явную приверженность к насилию, все же руководствовались стремлением искоренить существующую несправедливость.

Джек приготовился говорить речь, и Беннет обратил внимание, что окружающие обращаются к нему не по его «рабскому» имени, а «брат Джамал».

— Среди нас есть братья, служившие в армии и способные обучать наших людей методам партизанской войны. Тех, кто еще не дорос до ружья, мы научим приемам карате. Мы также организуем курсы боевых действий в условиях города. Раз белый человек готовится к войне, он свое получит!

Раздались аплодисменты и одобрительные возгласы: «Правильно!»

Брат Джамал попросил задавать свои вопросы.

Беннет поколебался, но потом все-таки поднял руку.

— Могу я вас спросить, какими вы располагаете фактами, свидетельствующими о подготовке… э-э… «белого человека» к войне?

Джамал, он же Джек, ответил:

— У меня есть письменные доказательства того, что армия США ведет подготовку семи оперативно-тактических групп — вы слышите? семи! — к подавлению «вспышек нахальства», которых они от нас ждут. Только будет все наоборот: не они нас, а мы их сокрушим!

Эти слова вызвали у слушателей новый прилив энтузиазма.

— Между прочим, — продолжал оратор, глядя в упор на Беннета, — мы бы хотели, чтобы ты взялся руководить курсами первой медицинской помощи и, поскольку ты хирург, готовить медперсонал для лечения получивших огнестрельные ранения. А теперь скажи: ты с нами, брат?

Беннет растерялся, а Джамал-Джек продолжал на него давить:

— Ну же, ведь ты помнишь, что сказал Элдридж: «Ты или часть решения, или часть проблемы». Так с кем ты, брат Беннет?

Аудитория загудела. Беннет поднялся и ответил по возможности спокойно:

— Я здесь, пожалуй, самый старший, поэтому, мне кажется, я могу рассмотреть борьбу за равенство — нашу борьбу — в перспективе. В маленьком городке в штате Джорджия, где я вырос, была прекрасная школа для белых и жалкая лачуга для ниггеров. С тех пор кое-что изменилось, и в школах и даже университетах Юга белые и черные учатся вместе. В сенате есть чернокожий сенатор, он представляет Массачусетс…

— Остановись-ка, дядя Том! — раздался сердитый голос.

Он принадлежал Джомо Симбе (что на языке суахили означает «лев»).

— Мы поняли, мистер, куда твоя голова клонится — к заду белого хозяина!