— Я по дороге заметила, тут недалеко есть закусочная. Хотите, я вас подвезу?

— Нет-нет, — поспешила отказаться Рози. — Я не могу оставить Говарда так надолго. Сделай одолжение, привези мне что-нибудь небольшое.

— Тогда что привезти? — уточнила Джуди.

— Да нет, ничего. Что хочешь. Я правда не голодна. Если честно, мне нужна только чашка крепкого кофе.

— В таком случае пойду налью вам стакан из автомата в вестибюле, — предложила Джуди, — Может, пойдем вместе — хотя бы ноги разомнете?

Рози вздохнула.

— Вообще-то небольшая разминка мне не повредит. — Она оперлась на подлокотники и встала. — Идем, девочка, — сказала она. Потом повернулась к младшему сыну: — Сет, побудь пока с Говардом. Чуть что не так, сразу звони сестре.

— Хорошо, мам, — ответил Сет сдавленным голосом. Потом порылся в кармане и вынул горсть мелочи. Он сунул деньги Джуди и попросил: — Если там будет еще какой-нибудь автомат, возьми мне бутерброд, что ли…

— Вот это правильно! — одобрила Рози. — Тебе тоже надо поесть, Сет. Ты худой как щепка.

Едва обе женщины покинули палату, как Сет торопливо закрыл дверь и бросился к сумке Джуди.

После этого он приступил к делу, которое тысячу раз обдумывал в своих фантазиях. А больше всего — прошлой ночью.

Сет отошел к дальнему концу кровати, где его руки будет закрывать аппарат искусственного дыхания, — на случай, если неожиданно войдет кто-нибудь из сестер или врачей.

Он открыл сумочку, сунул в нее руку и замер, прислушиваясь к шагам в коридоре.

Слышно было только, как работает аппарат.

В капельнице, подсоединенной к вене Говарда, была бюретка — маленькая стеклянная трубочка, по которой можно было видеть, сколько лекарства введено.

Сет быстро открутил эту трубочку, вставил в нее свой шприц и опустошил его. Потом дрожащими руками он торопливо вернул капельницу в прежнее положение, шприц сунул назад в сумочку Джуди и сел подле постели брата.

Он знал, что вскоре сердце его брата остановится. Но аппарат будет продолжать вентилировать легкие. А поскольку Говард уже и так был без сознания, то медики, скорее всего, обнаружат его смерть не раньше чем минут через пять. А может, и через час.

Сет не знал, что лучше для его матери — присутствовать при этом моменте, чтобы сказать последнее бессмысленное «прости», или не видеть агонии сына.

Сам он не мог оторвать глаз от лица брата, с которым ни разу за всю жизнь не имел возможности поговорить.

«Прощай, Говард, — мысленно произнес он. — Если каким-то чудом ты знаешь, кто я такой, ты поймешь, что я это сделал из любви к тебе».

Похороны Говарда были под стать его жизни: на них присутствовали только родители и Сет. Даже Джуди не было. Ибо, как сказала Рози, «мы должны в последний раз быть только своей семьей».

Сет безучастно стоял у края могилы и слушал, как священник унитарианской церкви, к которой относилось кладбище, превозносит добродетели Говарда. Единственным, что показалось ему уместным в этой речи, были слова о том, что Говард теперь «пребудет с миром» и «обретет покой».

В машине на обратном пути Рози без конца пересказывала объяснения врачей, безуспешно пытавшихся разбудить Говарда:

— По крайней мере, он, слава богу, не мучился. Он не чувствовал боли. Просто у него остановилось сердце. Здесь никто ничего не смог бы сделать.

Джуди дожидалась их у дверей лавки. Она выразила свои соболезнования Рози и Нэту, оба молча кивнули и, держась за руки, двинулись к задней двери.

Сет с Джуди остались одни.

— Ну как ты? — спросила она.

Он хотел сказать, что отлично, но тут его охватило чувство вины, и он пролепетал:

— Джуди, что же я наделал! Что я наделал!

Следующий этап практики проходил у Барни и Беннета в разных клиниках, так что виделись они редко, иногда поздно вечером спускаясь в спортзал, чтобы поразмяться у баскетбольной корзины. Счет бросков в их соревновании был 2568 на 2560 в пользу Барни.

Но однажды, заканчивая утреннюю пробежку, Барни увидел Беннета, охваченного безумием. Подобно Джин Келли из «Поющих под дождем», Бен как сумасшедший скакал через стойки парковочных автоматов на авеню Луи Пастера. Барни ускорил бег и догнал его.

— Эй, Ландсманн, у тебя крыша съехала? — запыхавшись, крикнул он.

Оставив без внимания прозвучавший вопрос, Беннет восторженно выпалил:

— Ливингстон, я это сделал! Я только что принял настоящего живого младенца!

— Ого! Здорово. — Барни улыбнулся и протянул ему руку. — Поздравляю. Еще одиннадцать родов — и диплом твой.

— С удовольствием приму еще миллион. Ты можешь себе это представить, Барн: кровь, слизь — и вдруг крохотное человеческое существо!

— Ты что же, по-настоящему принимал роды?

— Мне просто повезло: пять часов утра, дежурный ординатор проводит срочную операцию, а стажер всю ночь делал переливания крови одной роженице с сильным кровотечением и велел мне управляться самому.

— Класс!

— Само собой, — продолжал Беннет, — сыграло роль и то, что мамаша была безработная из Роксбери. Тем не менее я это сделал, хотя должен признать, сестры мне немного помогли. Да и роды у женщины уже не первые. Но ты не поверишь, что было дальше!

— Ландсманн, я готов верить всему, что бы ни вышло из твоих уст, — хмыкнул Барни.

— Тогда слушай! Женщина взглянула на меня и говорит: хотя это у нее уже девятый ребенок, роды у нее впервые будет принимать, как она выразилась, «настоящий доктор». Поэтому она настояла на том, чтобы назвать ее в мою честь.

— Ее? Так это девочка?

Беннет со счастливым видом развел руками.

— Вот так-то! Теперь в родильном отделении госпиталя «Бет-Израиль» появилась трехкилограммовая маленькая леди по имени Беннетта Ландсманн Джексон.

— Даже «Ландсманн» в придачу? Хорошо еще, что ты не назвал свое полное имя, включая «Авраам Линкольн».

— Вообще-то назвал. Но ребенок с таким именем у нее уже есть.

— Как идут роды, Лора?

Врач родильного отделения Уолтер Хьюлетт заглянул в родильную палату, чтобы проверить, как Лора управляется со своей больной — тридцатишестилетней пожилой первородкой Марион Фелз.

— Схватки с интервалом четыре-пять минут, раскрытие шейки — шесть сантиметров.

— Страшно?

— Нет, я в порядке.

Она, конечно, лгала.

То, что касалось положения ребенка и хода родов, не вызывало у Лоры тревоги или сомнений. Но сама она была далеко не в порядке.

Уже было определено, что у ребенка головное предлежание, то есть, подобно девяноста пяти процентам новорожденных, он выйдет из материнской утробы головкой вперед. Но те данные, которые она только что доложила Хьюлетту, означали, что малыш родится не раньше чем через два часа.

И она боялась, что Хьюлетт найдет себе тихое местечко и ляжет вздремнуть.

— Послушай, Лора, — сказал врач, — ясно, что времени у нас еще вагон. Отлучусь-ка я ненадолго…

«Все в порядке, — сказала она себе. — Сходит, как обычно, покурить во двор, только и всего».

Но тут она услышала продолжение:

— …и перекушу. Без сэндвича с мясом с Блю-Хилл-авеню я не выживу.

«Блю-Хилл-авеню? Тысяча миль отсюда! Ради бога, Уолтер, ты не можешь меня тут бросить! Я знаю, тут полно медсестер, но из врачей — я одна, да к тому же я еще и не врач».

— Как думаешь, выдержишь осаду? — улыбнулся Хьюлетт.

Она решила не показывать своего малодушия.

— Конечно, доктор, какие проблемы? — Она сама удивлялась, откуда взялись силы и голос так беззастенчиво врать.

— Отлично! — обрадовался Хьюлетт. — Тебе что-нибудь привезти? Еда там вполне сносная.

Она помотала головой.

— Спасибо.

А сама подумала: «Мне бы квалифицированного акушера!»

— Как себя чувствуем? — спросила старшая сестра.

— Хорошо, спасибо, — ответила Лора.

— Я спрашивала у мисс Фелз, доктор Кастельяно, — покачала головой сестра.