— Это очень великодушно с вашей стороны, — заметил тот.

— Сэр, он хороший парень. Мне он нравится.

— Рад это слышать. Обычно он испытывает проблемы в общении со сверстниками. Так чем я могу быть вам полезен, мистер Ливингстон?

— Помощь нужна не мне, а Мори, сэр.

— Не понимаю.

В голосе психиатра появились раздраженные нотки.

— Доктор Истман, — не унимался Барни, пытаясь сохранять самообладание, — вы знаете, что вашему сыну прописана шоковая терапия?

— Разумеется.

— Простите мне мою прямоту, сэр, но я только что был у вашего сына. И насколько я мог заметить, его состояние заметно ухудшилось с тех пор, как мы виделись в последний раз.

— Доктор Каннингем дает мне совсем другую информацию, — возмутился Истман. — К тому же на каком основании студент-первокурсник считает себя вправе комментировать работу дипломированных специалистов?

— Доктор! — с жаром взмолился Барни — Единственное, о чем я вас прошу, — поезжайте и посмотрите сами, как это лечение испепеляет вашему сыну мозги!

— В этом нет никакой необходимости, Ливингстон. Я отлично знаком с данной методикой, и в моем представлении именно это показано в таких случаях депрессии, как у парня.

Барни отчетливо осознал, что доктор Истман намеренно избегает выражения «мой сын». Как будто для того, чтобы избавить себя от всякой ответственности за удручающее состояние Мори.

— Доктор Истман, я вас умоляю! Пожалуйста, не позволяйте им больше поджаривать Мори. Он поправится. Только дайте ему это сделать в тишине и покое.

Наступило недолгое молчание, нарушаемое лишь потрескиванием на линии.

— Ливингстон, я признателен вам за участие и непременно обсужу этот вопрос с доктором Каннингемом. Надеюсь, вы хорошо провели День благодарения…

Барни онемел.

— Всего доброго, — ледяным тоном попрощался доктор Истман.

Барни повесил трубку и, как боксер после проигранного боя, привалился к стенке кабины.

В свою казарму для будущих медиков он вернулся в начале девятого. Библиотека была еще открыта, и он пошел поискать новые материалы по ЭСТ. Выяснилось, что даже самые рьяные сторонники этой процедуры всячески подчеркивали, что к ней следует прибегать только в случае, когда счет идет на часы и минуты. «Какая спешка в данном случае? — недоумевал Барни. — Мори сидит себе на крылечке и плетет свои метафоры, как старушка вышивальные узоры».

Сообщалось и о неизбежных побочных эффектах, например, о потере памяти, по крайней мере частичной, хотя, по данным некоторых исследований, она носила временный характер. Но что, если Мор не впишется в статистическую норму? Что, если его память будет непоправимо ослаблена?

Кажется, Томас Манн определил гениальность как дар беспрепятственного мысленного проникновения в опыт прошлого. Разве память для художника не самое ценное его достояние?

Мори Шумный, тонко чувствующий, творческий парень, который заслуживает хотя бы того, чтобы ему дали шанс развиться в полноценную личность. А эти убийцы лечат душевную болезнь так, словно это была гангрена мозга. Выжигают каленым железом. «И для этого никакого человеческого мастерства не требуется, — подытожил Барни. — Когда я стану психиатром, я буду стараться лечить душевные раны, возвращать людям их внутреннюю целостность. А этого не может ни один механизм».

— Половой член у человека…

Профессор Лубар прямо-таки смаковал никогда не надоедающую ему тему. На столе перед ним красовалась увеличенная модель органа, о котором шла речь. Среди студентов сей предмет вызывал немалое оживление, а некоторые даже пришли на сегодняшнюю лекцию пораньше.

Лубар поднял макет полового члена и стал демонстрировать отверстие мочеточника, крайнюю плоть и животворящее содержимое мошонки.

После небольшой паузы он с насмешливой ухмылкой спросил:

— Кто-нибудь может мне сказать, что происходит, когда кровь приливает к пещеристому телу полового члена?

На мгновение все замерли. Неужели он имеет в виду это?

И вот, по одному ему известной причине, профессор повернулся к Лоре.

— Итак, мисс Кастельяно, результатом прилива крови является — что?

— Эрекция, сэр.

Аудитория облегченно вздохнула.

— Интересно знать, — спросил Лубар, — почему, несмотря на преобладание в этой группе студентов мужского пола, одна мисс Кастельяно знакома с таким широко известным феноменом, как эрекция полотого члена?

Все молчали.

Никогда не упускавший возможности поддеть ту или иную студентку, Лубар пытливо посмотрел на Лору.

— Может быть, вы знаете тому объяснение, мисс Кастельяно?

— Возможно, я просто видела их больше, чем другие, — ответила та как ни в чем не бывало.

Ошеломленный профессор углубился в «Анатомию» Грея и призвал студентов начать препарировать орган, который был темой сегодняшнего занятия.

— Ну, Кастельяно, — выходя из аудитории, с восхищением пробормотал Барни, — ты сегодня и дала!

— Пустяки! — отмахнулась она. — Интересно, почему ты не ответил?

В этот момент к ним подошла Грета.

— Какая гадость, правда же? — скривившись, сказала она.

— А что такое? — поинтересовалась Лора.

— Все эти грязные намеки… Лубар этой штукой размахивал, как каким-то священным идолом.

— Вообще-то, — небрежно заметил Барни, — у древних греков и римлян это и был священный идол. Они даже поклонялись ему на своих празднествах…

— Барни, умоляю тебя! На сегодня с меня хватит! Если честно, я думаю, что этот профессор Лубар — настоящий…

— Хрен поганый? — подсказала Лора.

Грета бросилась прочь, вспыхнув от негодования и смущения.

Задолго до первой зимней метели обитатели Вандербилт-холла засели за книги. Время для них измерялось не в днях, оставшихся для поисков подарков, а в часах, оставшихся до первой сессии. Экзаменов было четыре — анатомия, гистология, физиология и — четвертый всадник Апокалипсиса — биохимия.

Окна в общежитии не гасли до утра. Случайные прохожие вполне могли решить, что в нем происходят некие ритуальные празднества в честь огня, вроде тех, какими у древних народов сопровождался период зимнего солнцестояния — самое темное время года. Однако внутри здания не только не веселились, но даже почти не спали.

Положение дел было таково, что паника охватила даже Питера Уаймана.

Палмер Тэлбот, поневоле разделявший тяготы студентов-медиков, тоже был вынужден идти на определенные жертвы.

— Лора, что же, и в субботу не получится?

— Пожалуйста, постарайся понять! Мы тут как на осадном положении. Народ от напряжения с ума сходит. Поверь, такого со мной еще не было.

— Так зачем подвергать себя такой муке, Лора? Насколько я понимаю, все, чем ты до сих пор занималась на медицинском, исполнено сплошного ужаса. Как ты, здравомыслящий человек, можешь с этим мириться?

— Считай, что так полагается. Это своеобразная плата, которую я должна заплатить.

— А я, значит, тоже! И ты считаешь возможным при таком образе жизни поддерживать нормальные отношения?

Она вздохнула:

— Палмер, на данный момент меня волнует лишь соотношение между химическими соединениями, черепными нервами и гистологическими слайдами. Я теперь не человек, я — робот, изучающий человеческий организм.

— Ну, если тебе это так противно, почему ты не бросишь?

— Палмер, я никогда не говорила, что мне это противно.

Хотя наукой неопровержимо доказано, что человек не может без сна сохранять ясность рассудка, обезумевшие студенты-медики полностью игнорировали этот факт. Конечно, помогал кофеин, и многие мерили ночи количеством выпитых пластиковых стаканчиков кофе.

Некоторые могли себе даже позволить такую роскошь, как новейшие фармацевтические препараты. Если, на свое счастье, они были знакомы с кем-нибудь из старшекурсников, а еще лучше — из интернов, то получали возможность раздобыть «взбадривающие» таблетки для стимулирования нервной системы и борьбы со сном. Слишком погруженные в учебные материалы, они не удосуживались прочесть еще один короткий текст — листовку-вкладыш к препарату. Даже такая дотошная барышня, как Элисон Редмонд, игнорировала вопрос безопасности таблеток, которые, как ей казалось, помогают сохранять ей полную ясность мысли.