Ксения высказала лишь некий возможный вариант судебной ошибки, но Дарье уже казалось, что все так и было, как она говорит. Не убивал Митя! Ей ведь и сразу не верилось, что он убил. Но и такого, чтоб взял на себя чужую вину, не пришло на ум. А теперь Ксения словно кол забила ей в голову. За чужое злодейство Митя пострадал.
— Когда делать-то будем? — тронув Дарью за руку, спросила Ксения.
Дарья подняла на нее непонимающие глаза. Увидела хищно нацеленные глаза, вспомнила, зачем пришла.
— Да я... лучше уж скорей... Хоть сейчас.
— Деньги у тебя с собой?
— С собой не взяла. С завода я. Но деньги у меня есть, приготовлены, завтра же отдам.
— Нет, — хмуро проговорила Опенкина. — Меня одна обманула. Так же вот: завтра. Я ей сделала, а она мне — шиш. Жаловаться ведь не пойдешь... Да и полежать тебе надо будет... Ты вот чего... Ты под выходной приходи. Когда у тебя выходной?
— Еще три дня работать.
— Ну вот через три дня и приходи.
Дарья не находила себе места. То верила предположению Ксении, что Митя взял на себя чужую вину, и даже оправдание ему находила: застращал Хмель неразумного парнишку. То отвергала эту бессмыслицу... Чтоб ради такого подлеца на десять лет добровольно идти в колонию?
Надо было с кем-то поговорить, посоветоваться. К Угрюмовым кинуться? Нет. Не разбираются они в этих делах. Надо, чтоб разбирался человек.
И вдруг спохватилась: защитник! Вот же к кому надо идти. К Митиному защитнику.
Дарья воспрянула духом. Ей нравилось самое слово: за-щит-ник, человек, у которого такая удивительная, добрая должность — защищать людей, допустивших ошибки или даже совершивших злодейство. И выступление его на суде вспомнилось Дарье. Казалось, лучше всех понимал он и Митю, и Дарью, и всему суду очень толково объяснил, что Митя не так уж виноват. Он и против Хмеля в своей речи высказывался — о том, что Хмель завлек Митю на дурную дорогу. Вот только не пришло ему в голову, что не Митя убил Татарникова. Да кто бы мог это подумать? Одна Ксения Опенкина сообразила, будто сама все видела.
Дарья спокойно, с ощущением давно не испытанной уверенности в своей власти над судьбой, отправилась к защитнику. Увидела на двери знакомую табличку: «Адвокат И. И. Демин». Слово «адвокат» показалось ей сейчас неприятным. Она знала, что слово это означает ту самую должность, которая в народе именуется «защитник», но от него веяло холодом и тайной. Что бы не написать попросту: защитник. Так нет: адвокат... С чуть подпорченным настроением, но не потеряв своей уверенности, Дарья постучалась и вошла в кабинет.
Кабинет был маленький. Книжный шкаф со стеклянными дверцами стоял в углу, и солидные книги в немом единстве прильнули друг к другу на его полках. Дарья сперва скользнула глазами по корешкам книг, а потом уж перевела взгляд на самого Демина, с невольной гордостью за свое превосходство и перед адвокатом, и перед его книгами, ибо знала то, чего он ни сам собой, ни через книги понять не сумел.
Демин узнал ее.
— Проходите, Дарья Тимофеевна.
Он указал ей на стул напротив себя, а сам снял очки и потер пальцами покрасневшие и припухшие веки. На столе перед ним лежала толстая папка с печатанными на машинке бумагами — видно, опять разбирался в чьем-то деле, готовясь защищать виноватого перед судом. И, может, опять не догадается о самом важном.
— Митя-то, — негромко, но значительно проговорила Дарья, — не виноват. Не убивал он.
Демин воспринял ее слова без волнения, что несколько обескуражило и обидело Дарью. «Ну, да и то, — подумала она, — кто ему Митя, чтобы переживать? Одного оправдают, другого засудят, а третий готов, за решеткой сидит, суда ждет...»
— Вы узнали что-нибудь новое? — сдержанно спросил адвокат.
— Узнала. Хмель убил, не Митя. А Митя на себя вину принял, поскольку малолеток.
— Откуда у вас такие сведения? — сурово, как на допросе, поинтересовался адвокат.
— Ниоткуда. Своим умом дошла, — малость приврала Дарья.
Адвоката не поразили аналитические способности Дарьи.
— Я предполагал такую версию, — сказал он.
Дарья не поняла, что такое версия. Но общий смысл этой коротенькой фразы она уловила. Получалось, что защитник, как и Опенкина, допускал, что Митя не совершал убийства. Но как же тогда его осудили? И почему Демин так спокойно говорит о том, что Дарью в первый миг потрясло?
— Я говорил с Митей. Без его помощи я не могу доказать его невиновности даже в том случае, если сам в ней уверен.
Дарье вдруг припомнился случай с Митей летом прошлого... нет, позапрошлого года. Принес Митя неизвестно откуда десятка два ранних свежих огурцов. На базаре их не решался еще купить из-за непомерной цены даже главный инженер — подошел, поглядел, потрогал, да прочь направился. Дарья как раз у соседнего продавца лук торговала. А пришла домой — огурцы по всему столу раскатились. «Откуда?» — «Ребята угостили». Так и стоял на своем, хоть Дарья ни на секунду не поверила в щедрость его приятелей. Да один ли такой был случай...
— Упрямый-то он, упрямый, — подавленно проговорила Дарья. — Выходит, сам себе плеть свил.
Она еще поговорила с адвокатом, но не оправдал этот разговор недавних ее надежд. И тайной осталось для Дарьи — за что Митя получил срок: за тяжкую ли свою вину или за то, что спас подлинного преступника от заслуженной кары.
Накануне выходного, вечером, как договорились, Дарья отправилась к Опенкиной. Хибара стояла темная, и крохотного лучика не просачивалось на улицу из окошек. «Может, завесила окошки?» — подумала Дарья. Она постучала в дверь кулаком. Никто не отозвался. Дарья долго и безуспешно барабанила по двери ногой.
В соседнем дворе кололи дрова. Сильный, уверенный звук топора, вонзающегося в дерево, с легким щелканьем разлетающиеся в стороны поленья... Дарья подошла к невысокому заборчику из штакетника, увидала широкоплечего мужика, коловшего дрова, несмотря на изрядный морозец в распущенной поверх солдатских брюк темной рубахе.
— Сосед! — окликнула его Дарья. — Не знаешь, где Ксения Опенкина?
Человек разогнулся, держа топор в опущенной руке.
— Ногу сломала, — объяснил Дарье. — Вчера на «скорой» в больницу увезли.
«Все! — растерянно подумала Дарья. — Ничего теперь не сделаешь. Родить придется... Мало ли она со сломанной ногой в больнице пролежит? А он и то уж торкается. Живой уж...»
Дарья в морозной мгле шла по городу, возвращаясь домой. Ею вдруг овладело холодное безразличие. Родить так родить... Люди будут говорить, что родила без мужа. Да пускай говорят, кому охота приспеет.
Под новый год всколыхнула страну отмена карточек и денежная реформа. Кто радовался, что продуктов можно будет покупать вволю, кто горевал, потеряв большие деньги. Поразвелось за войну порядочно спекулянтов и жуликов, скоропалительно наживали мошенничеством деньги, каких честному человеку не заработать за всю жизнь.
Дарья от реформы не пострадала. Не было у нее сбережений. Только и отметила перемену денег, что бумажки стали другие. А Нюрка навалилась на баранки. Белые баранки стали в хлебном без нормы, и Нюрка таскала их связками. Пили чай вдвоем, и горевала Дарья, думая, что Митя не скоро досыта поест вкусного.
— Вот получу зарплату, и соберем ему посылку, — делилась с Нюркой.
— Баранок надо послать, — советовала Нюрка.
— Посохнут, поди, баранки — далеко...
— Мама, а правда, что ты маленького родишь? — спросила Нюрка.
— Кто тебе сказал?
— Девчонки во дворе.
— Правда.
— Я нянчиться буду! — охотно пообещала Нюрка.
Перед новым годом Ксения Опенкина выписалась из больницы. Дарья встретила ее на улице. «Приходи, — сказала Ксения, — сделаю выкидыш». Но Дарья отказалась: что ж живого губить. Мало ли теперь ребят без отцов растут. И мой вырастет.
Месяца не прошло после этого разговора — услышала Дарья в цехе, что Опенкина повесилась. Всю жизнь Ксения прожила в Серебровске, многие ее знали, и подробности ее смерти по всему городу разошлись через устное бабье радио.
