Народу из всех бараков сошлось много, у конторы было шумно, говор, смех, звяканье лопат будоражили зимнюю ночь.

— Давай, девчата, кому лежа работать, кому стоя дремать, — крикнула Дора.

У крыльца высокой горой были навалены лопаты, отдельно стояли ломы и кайлы. Сверху земля мерзлая, одной лопатой не пробьешь. Но ломы с кайлами брали парни, а девушки — только лопаты, так уж было заведено, и Даша в свой черед подошла и, порывшись, выбрала себе лопату с удобным, нетяжелым и гладким черенком.

— Грянем нашу ударную, Дора? — сказал Наум, пристраиваясь рядом с ней в первый ряд колонны.

Даешь соревнование,

Даешь ударный план!

Мы — армия ударников,

Рабочих и крестьян!

Даша в лад с другими шагала в колонне, несла лопату на плече и пела песню, и новое, счастливое чувство общности с людьми захватило ее. Никогда не думала и не поверила б, сама не испытав, как славно, одолев лень и страх перед ночной нелегкой работой, идти и петь, словно не землю рыть, а праздновать свой, другим неизвестный праздник направляется молодежь.

Недальняя дорога — две песни и спели всего. А когда пришли на стройку — тут стало не до песен.

Не с пулеметами, не с ружьями, не с саблями, как отцы на гражданской, шли они на штурм. С лопатами. С кайлами.

Не города брали, не крепости, не высоты. Котлован рыли под фундамент будущего цеха.

Уже не докинешь землю с лопаты за стенку котлована. Уступами штурмуют земную целину, и котлован, черный в снежном поле, скупо освещенный электрическими лампочками на столбах-времянках, похож на парадную, уходящую в подземное царство лестницу с широкими ступенями. С самой глубокой части котлована кидают парни и девчата землю на первую ступень, там стоят другие — перекидывают на следующую, выше, выше, и так, пройдя через несколько лопат, оказывается талая, из глубины, земля на затоптанном снежном поле. Утром прислуг грабари и увезут ее прочь.

Ладони жгло и саднило. Не белоручкой выросла Даша, но не доводилось ей в жизни перекидать зараз столько земли. Воткнув в грунт лопату, сбросила рукавицы, подняла ком мерзлой земли, приложила к свежим мозолям, чтоб унять жар. Глянула вверх. Лампочки увидела на столбах и звезды на светлеющем небе.

— Когда из котлована на них глядишь — вроде ярче горят, чем так просто, с земли видятся. Ярче?

— Ярче, — сказала Алена.

Со стройки шли без песен. Ноги подгибались от этого штурма, руки болели. Никла к плечу голова, отяжелевшая от бессонной ночи. Но какое-то новое, веселое чувство пробивалось сквозь усталость в Дашином сердце. На штурм ходила с комсомольцами. Спасала стройку от прорыва. Пятьсот восемнадцать гигантов, сказал вчера на лекции Мусатов, строится по стране. Серебровский завод — один из пятисот восемнадцати.

«Сейчас бы Василий-то на меня поглядел, — подумала Даша. — А то увидал, как ложки выдавала...» Ей казалось, что она сегодняшней ночью перекопала горы земли, важнейшее дело делала на стройке. Кабы не она, и стройка бы не подвинулась. Даша внутренне усмехнулась: вишь куда занеслась — стройка бы без нее остановилась. И опять по-серьезному возразила себе: и остановилась бы. Один человек уйдет — беды не будет. А все разбегутся — кому землю копать, кому кирпичи класть? Мал колосок да вместе с другими мир кормит.

Подходили к баракам, колонна растеклась на ручейки. Заря чуть проступала розовым светом по краю неба.

— Ты как же, Даша, от Маруськи только ушла али из столовки вовсе? — спросила Ольга.

— Вовсе.

— И хорошо, — одобрила Марфа. — В столовке-то нужная работа, да Маруська ведь жуликоватая. С ней не жульничать, так не сладишь, а людей обкрадывать не всякая совесть вытерпит.

«Все знают про Маруську, — удивилась Даша. — И молчат. Не одна я глаза закрываю».

— Иди в нашу бригаду, — сказала Ольга. — У нас девчата дружные, работящие. Дора говорит — ударной бригадой объявимся, обязательство возьмем.

— Ударные карточки получим, — добавила Алена. — Худо, что ль? И ботинки ударникам чаще дают, и одежу.

— Мы, девчата, Красное знамя завоюем, — весело проговорила Дора. — Вот увидите: завоюем. И оркестр нам будет музыку играть.

Подходя к бараку, Дора чуть опередила других, и только было протянула руку к двери, как дверь отворилась изнутри, и вышла Глашка с мешком на лямках, закинутым за плечи. Дора остановилась, и все девчата остановились, так что загородили Глашке дорогу, и не могла она сразу пройти.

— Сбегаешь? — сказала Дора.

— Ухожу...

Глашка сейчас не бойка была на язык, как ночью, стояла растерянная перед девчатами, виновато отводила глаза в сторону.

— Ну что же, уходи. Раздвиньтесь, девчата, — скомандовала Дора.

Девчата расступились, образовав живой коридор, и Глашка Мохова, опустив глаза в землю, прошла сквозь свою бригаду. И как только вышла на чистое место, так, не оглядываясь, прибавила шагу. Может, боялась, что за ней погонятся и схватят за руку.

Никто за ней не погнался.

— Ну вот, девчата, — сказала Дора торжественным голосом, точно митинг тут устроила перед усталыми, ночь не спавшими девчатами. — Одну потеряли, а другую нашли. Доброму месту не пустовать. И взяла Дашу за руку.

«Да как же... Ведь я задумала к Василию ехать! Какая мне выгода землю копать?..»

Едва не выкрикнула она вслух эти слова. Но что-то удержало ее. Сегодня впервые испытала Даша возвышающее счастливое чувство слитности с другими людьми в большом общем деле, и ответственность за это общее дело, едва зародившаяся, еще не осознанная, отняла у Даши право распоряжаться собой. Пятилетка, размахнув по всей стране гигантские крылья, неодолимо влекла Дашу в свой поток.

Дора все еще держала ее за руку. И похоже, какого-то слова от Даши ждала.

— Я работы не боюсь, — сказала Даша.

Дора выпустила ее руку. Теперь Даша была накрепко связана с бригадой. Словами своими себя привязала.

«И ладно, — подумала она, — поработаю. Мы ж с Василием порешили, что летом приеду. До лета время недолгое. Подождем...»

Высоко вскинув тяжелую кувалду, Даша с силой ахнула по деревянному клину. Клин, вздрогнув, немного глубже вошел в мерзлую землю. И опять подняла Даша кувалду, замахнувшись, словно топором на суковатое полено. Гулко ударила кувалда в затылок клину.

Ватники кучей лежат в стороне. В ватнике на такой работе взмокнешь. В вязаных фуфайках, в кофтах, в пиджаках работают девчата, только головы укутаны теплыми платками, и на них от дыханья оседает плотный иней.

Разъярился напоследок мороз, земля затвердела, не то что лопатой — кайлой не возьмешь. Вот и приходится отбивать клиньями. Тепла ждать некогда. Каждый день дорог, каждый час.

На стройке вышла большая беда. Вырыли котлован под электростанцию, а грунт с одной стороны оказался слабый. Дубравин ходил хмурый, почернел, в кабинете его до утра не гас свет. От Дубравина и других инженеров заботы, как искры при пожаре, перекинулись на рабочих. Что ж будет с электростанцией? Неуж этакую огромную яму заново рыть? Сколько тяжкого труда впустую. А если построят на слабом месте да набок здание завалится — лучше будет? Не избушка в три окна... Электростанция!

Разные слухи тревожили строителей. Кто говорил — вредительство это, зазнамо вырыли не на месте котлован. Другие не верили. Какое вредительство? Дубравин не допустил бы вредительства. До революции в тюрьме сидел. В гражданскую с беляками бился. Теперь день и ночь на стройке. Да чтоб вредительство? От незнания все. Вырыли и увидали, что не так. Пока лису не убьешь, шкуру не потрогаешь.

В конце февраля вышло решение: рыть котлован на новом месте. Всех, кто мог справляться с лопатой, кинули на земляные работы. Тут Дора и объявила свою бригаду ударной.

Вот когда узнала Даша, что это такое — стройка. Вот когда поняла — за что они даются, лишние граммы хлеба по ударной карточке. Бывали у Даши минуты слабости, с досадой думала: «На свою глупость жалобы не подашь. Кто неволил на стройке оставаться?» Но глядела на тоненькую Ольгу с заиндевевшими бровями, на синеглазую Алену в мужских подшитых валенках, на других девчат, без жалоб исполнявших тяжкую работу, и стыдилась своих мыслей.