— Сама я тебя со всех учетов сниму!

— Нет, — решительно проговорил Митя. — Может, ты это неплохо придумала — уехать. Уеду. Только по-человечески.

— Боюсь я подлеца этого, — сказала Дарья.

— Ничего, — сказал Митя. — Не бойся.

Мужская уверенность послышалась Дарье в Митином голосе.

— Мне бы всех вас от невзгод уберечь, — сказала Дарья. — Ничего мне больше не надо.

Митя медленно поднял руку и осторожно, неумело тронул жесткой ладонью Дарьины волосы. То была едва ли не первая ласка сына за всю Дарьину жизнь. Но за короткий миг этого горького счастья все свои муки простила она Мите, и такой ощутила прилив нежности и доброты, что, казалось, на всю жизнь хватит ей тепла, неожиданно согревшего душу.

После Митиного отъезда Дарья вдруг как-то сникла. Анютина свадьба близилась, дел не оберешься, а ее полежать тянет, руки-ноги вялые, ни за что нет охоты браться. «Да что ж я? — корила себя Дарья. — Самый большой праздник в жизни — свадьба. У меня не получилось, ни гостей, ни стола не было, в недостроенном доме кружкой самогонки отметили перемену в жизни. А у Анюты пусть по-настоящему...»

Пересилив душевную усталость, принималась Дарья хлопотать. Договаривалась с соседями, чтоб дали столы и посуду, посылала Анюту с Костей в магазин заранее закупить, сколько надо, вина и водки, спешила на рынок выбрать мяса на котлеты. Спохватившись, бежала на работу. «Скорей бы уж сыграть свадьбу, — думала Дарья, уморившись в предпраздничной суете, — да и пусть живут, как знают».

Анюта и Костя с проворством и послушанием выполняли все ее распоряжения. Только из-за гостей поспорила Дарья с дочерью. Когда сказала, что собирается пригласить на свадьбу всех своих подруг, Анюта фыркнула:

— Столько назовешь, что молодежи негде будет ни потанцевать, ни повернуться.

— Ты что же, считаешь, что праздник — твой, а мои только заботы? — с обидой спросила Дарья. — А я, может, больше тебя твоему счастью рада. И не хочу в одиночку радоваться. Мы смолоду в горе друг друга поддерживали и радости по углам не прятали.

— Что ж теперь — ползавода звать на свадьбу?

— Ползавода не стану, а кто мне дорог — приглашу. И не перечь ты мне в этом.

Свадьба у Анюты задалась богатая и многолюдная.

Дарья сумбурно потом вспоминала свадебный пир. Состояние душевной растроганности, охватившее ее еще до того, как сели за стол, усиливалось с каждой рюмкой.

— Где ж и погулять, как не на дочкиной свадьбе? — говорил Угрюмов и все подливал ей столичной.

— Славный сегодня день у тебя, Дашенька, — задушевно сказала Дора. — А мои голуби улетели, так и женятся где-нибудь за глазами.

— Где ни женятся, а внуков нам привезут, — утешил Угрюмов.

— За Сережку боюсь, — со вздохом проговорила Дора.

Сергей уехал в летное училище, Кузьма учился в Тимирязевской академии. На короткий срок приезжали к Угрюмовым в гости, взрослые, самоуверенные, немного чужие. Ни родной сын не увлекся химией, ни приемный. Одного в небо потянуло, другого хлеба выращивать повлекло.

Из Дарьиных сверстников больше всех постарели Кочергины. Михаил сильно пил, за прогулы и пьянку его уволили с завода, и года два уже он жил без работы. Теперь он, лысый, с отечным лицом, с приметно трясущейся головой, почти автоматически растягивал баян и нажимал пуговки. Дарья подосадовала на себя, что попросила его играть. Можно было магнитофоном обойтись, принес Костя магнитофон и целую стопку колесиков с музыкальными лентами.

Анюта в белом платье и с легкой, убранной цветами фатой на пушистых волосах, смущенная и счастливая, сидела в центре стола. Костя, красивый, смуглый, мужественный, не отрывал взгляда от невесты, и в глазах его ловила Дарья восхищение и добрую заботливость. «Любит он ее, — с грустноватой растроганностью думала Дарья, — зря я тревожилась, хорошо будут жить».

На свадьбу из деревни приехала мать Кости. Была она толстая, неуклюжая и веселая. Сидя рядом с Дарьей, сватья не проносила рюмочку мимо рта. Наклонившись к Дарье, пьяно шептала:

— Давно ли я у него из штанов ремнем пыль выбивала? И вот тебе: женится.

— Годы птицами летят да назад не возвращаются, — сказала Дарья.

Бойкая девчонка звенящим голоском давала жениху совет:

— Не попадай, Костя, жене под каблучок. Теперь шпильки — насквозь проткнет.

Галя дергала Дарью за рукав.

— Мама, я люблю, когда свадьбия!

Обрывки разговоров долетали до Дарьи словно откуда-то издалека.

— Что, — кричала через стол Настя Мусатову, — что, Борис Андреевич, — молодым или старым слаще жениться?

— На хорошей невесте всегда хорошо.

— Мой пьянчуга замерзнет где-нибудь под забором — я тоже замуж выйду, — заявила Настя.

— Горько! — орала компания. — Горько!

И сквозь застилавшие глаза слезы глядела Дарья, как с лаской в глазах наклоняется к дочери Костя и бережно целует ее.

— Жена да убоится мужа-а!.. — насмешливо басит белобрысый парень.

И вдруг резкая, отрывистая музыка забивает голоса. Кто-то включил магнитофон.

— Танцевать! Давайте танцевать!

«Заполошная, — думает Дарья о девчонке, орущей про танцы. — Не дала за столом посидеть».

Но уже повскакали гости. Парни сдвигают к стене столы. «Плясовую бы сейчас, — думает Дарья... — И я бы сплясала...» Но Михаил Кочергин спит, умостив голову на подоконнике. А магнитофон расплескивает странные, режущие слух звуки. Ощипанная девчонка, которую приметила Дарья на защите дипломных проектов, первой выскакивает на середину комнаты и начинает так бойко дрыгаться, словно человек десять дергают ее в разные стороны за невидимые ниточки. Белобрысый парень, встав напротив, выгибает спину назад, приседает и опять поднимается, успевая в то же время двигать животом и руками. Другие парни и девушки подключаются к танцу, и Нюра с Костей, встав друг против друга, тоже елозят руками, как бы подманивая друг друга, и под музыку выламываются в нелепой трясучке.

— Где ж Алена? — вдруг спохватилась Дарья.

Алена за столом сидела печальная, улыбалась через силу. А теперь и вовсе исчезла. Дарья распахнула дверь и на веранде, при тусклом свете маленькой лампочки увидала Алену.

В накинутом на плечи пуховом платке, Алена стояла, обняв почернелый деревянный столбик, глядела вдаль. Речка тускло блестела в ночи, несколько огоньков в окошках ближней деревни светились на черном склоне холма. Было холодно, снег уже выпадал, да растаял.

— Ты что, Алена? — спросила Даша. — Что ушла?

— Фросю вспомнила, — грустно отозвалась Алена. — Поглядела на твою Анюту и вспомнила. Столько же лет ей было, когда погибла, как сейчас Анюте.

Алена подняла платок, накинула одной половинкой на Дашины плечи. Стояли, прижавшись плечом к плечу под одним платком. Из-за двери доносилась музыка и топот.

— И я войну не забываю, — сказала Дарья. — Прошлую не забываю и новой боюсь. Гляжу на Нюрку — радостная она, светлая, сердцем к жизни открытая. На нее гляжу, по себе примеряю. А ну-ка ей, думаю, на мою похожая доля выпадет? Обкорнала война мое счастье. Долог ли будет мир? Все бомбы да ракеты изобретают, бомбы да ракеты...

— Да не думай ты про них. Пусть умные люди думают.

— Она, бомба-то, ни умной, ни глупой башки не пощадит. Моя жизнь на закате. А Нюркина — в расцвете. Галя подрастает. Митю, если что, в первый же час воевать пошлют. Как же мне о них не думать? Ведь мать я! Не хочу я, чтоб Митю, как Василия, в молодые годы в братскую могилу сволокли. Не хочу, чтоб Нюрка вдовью долю познала. Горька она, вдовья жизнь, мы с тобой знаем, Алена, как горька. Так неужто детям нашим похожая судьба выпадет?

— Не надо, Даша... В светлый день о светлом загадывай.

— На свету черные пятна ярче в глаза бьют. Ничего я от судьбы не хочу. С любыми невзгодами справлюсь. Только бы мир... Господи, только бы мир царил на земле!

Завод готовился к двадцатипятилетнему юбилею. На щитах и плакатах гордо объявлял он свой возраст, и Дарья, глядя на эти цифры, дивилась скорому бегу времени. Двадцать пять! Давно ли первый вагон каучука, украшенный кумачовым полотнищем, уходил в Москву? Выходит — давно. В первую пятилетку начали строить. А ныне календарь отмахивал шестую.