— Ну вот. — Лукас опустился рядом с Сесили на пол, покрытый ковром. — Просто глубоко дышите. А еще попробуйте опустить голову между коленями — надеюсь, это поможет.

Он говорил с девушкой успокаивающим тоном, словно обращался к испуганному малышу, но вместо того чтобы возмутиться снисходительным отношением, она решила последовать совету Уинтерсона. Не думая о том, что эта поза не подобает леди, она согнула ноги и наклонилась вперед, чтобы сделать так, как сказал герцог. Пока Сесили выполняла все это, Лукас с удивительной нежностью гладил ее по спине.

Наконец она подняла голову и прислонилась к основанию длинного стола.

— Не хотите мне ничего рассказать? — спросил Лукас. — Я полагаю, мисс Херстон, если вы бледнеете при одной мысли о том, чтобы оказаться взаперти с таким красавчиком, на то должна быть серьезная причина.

Сесили фыркнула. Она все еще чувствовала себя неуютно, но, к счастью, уже не была в такой панике, как несколько минут назад.

— Я вижу, вы по-прежнему высокого мнения о себе.

— Вообще-то я говорил о нем.

Лукас указал на мумию.

Сесили плохо видела выражение его лица, но уже знала, что, раз он поднял бровь, значит, шутит.

— Ну разумеется, о нем.

Она нарочито округлила глаза, однако шутка его светлости возымела желаемый эффект — разрушила атмосферу паники, возникшую после ее срыва. Сесили притихла, возвращаясь мыслями к туманным воспоминаниям детства.

— Неужели это было так ужасно? — спросил Лукас.

Он потянулся к ее руке, но в последний момент, по-видимому, передумал и просто заправил ей за ухо выбившуюся прядь.

— Нет. — Сесили помолчала. — Вернее, я не вполне уверена. Я боюсь замкнутых пространств с самого детства, но так и не поняла, что именно случилось в тот день, из-за чего у меня появился этот страх. Я знаю, что там была мать: ее облик сохранился в памяти, хотя не очень отчетливо. Помню, что я плакала из-за любимой куклы и просила маму принести ее. Еще помню, как прячусь во что-то вроде ящика и мать говорит мне, что это игра. Но когда я попыталась вылезти, она не разрешила и велела сидеть очень тихо. А я так хотела выбраться наружу!

Вспоминая тот давний случай, Сесили почувствовала, что на лбу выступают капельки пота. Когда в последующие годы девушка пыталась осознать, что же произошло, она, пожалуй, до сих пор была не в состоянии понять наверняка, что действительно помнила, а что дорисовало ее воображение.

— Вам угрожала опасность? — спросил Лукас безо всякого выражения. — Это ощущение передалось вам от матери?

— Не уверена, — честно призналась Сесили. — У меня остались очень смутные воспоминания. Этот необъяснимый страх — почти единственное, что удержала память. Очевидно, я тогда не пострадала, — в конце концов, ведь осталась жива и здорова.

— Вы пострадали, — резко возразил Лукас. — Вы страдаете всякий раз, когда на вас нападает этот страх. Даже если, как вы говорите, это случается нечасто.

Сесили подумала, что он, наверное, прав, но почему-то его присутствие необъяснимым образом ослабляло ее тревогу. Словно по возвращении из долгого путешествия ее встретил любимый человек. Сесили испытывала совершенно непостижимое чувство облегчения и ощущение нужности кому-то. Конечно, не было никакой логической причины, по которой ее страх исчез только потому, что рядом был Лукас. Раньше для Сесили Херстон никогда не имело значения, есть ли кто-то рядом или нет, и никогда еще никто не успокаивал ее разговором в такой спокойной, почти деловой манере. До сих пор все или переживали за нее, или огорчались сами, потому что ее состояние вынуждало их заметить то, что их раньше не заботило.

Но Сесили не собиралась посвящать Лукаса в эти подробности своей жизни. Хватит того, что он видел, как она потеряла самообладание. И не важно, что она не могла управлять своим состоянием. Если бы она рассказала Лукасу, что его присутствие в этой крошечной комнате чудесным образом ее успокаивает, он бы догадался о своей власти над ней. А Сесили не готова была признать, что какой бы то ни было мужчина, и уж тем более этот конкретный, способен влиять на нее таким образом.

Вслух она сказала:

— Да, вы правы, я страдаю. Немного. Но я довольно быстро прихожу в норму. И эти приступы не оставляют никаких затяжных последствий. Это не похоже на хромоту, с которой вы вернулись с войны.

— Ловкий ход, — иронично бросил Лукас, подразумевая, что Сесили перевела разговор с себя на него. — Только мне хорошо известно, что не все ранения имеют долговременные физические последствия.

— Что вы имеете в виду? — настороженно спросила Сесили.

У нее возникло опасение, что находчивость обернется против нее самой.

— Только то, что рана в ноге была самой легкой из моих травм, с которыми я вернулся в Англию из битвы при Ватерлоо. Война меняет человека во многих отношениях, и не все можно заметить снаружи. Вот вы не любите закрытые помещения, а я точно так же не люблю толпу. Ни ваши симптомы, ни мои внешне не видны. Я не могу, посмотрев на вас, определить, что в маленькой комнате вы упадете в обморок. А вы, глядя на меня, не можете понять, что я скорее предпочел бы пройти по горячим углям, чем оказаться в толкотне душного зала для приемов. Но раны-то все равно есть.

Некоторое время Сесили молчала, потом спросила:

— Ваша светлость, вы в самом деле не выносите приемов?

— Да. — Лукас взял ее за руку, и она охотно позволила ему это. — Здесь нечего стыдиться, — мягко сказал он. — У всех нас есть свои слабости и недостатки.

— Да, но не все слабости мешают человеку заниматься делом его жизни. Я бы не смогла участвовать в экспедициях, даже если бы отец разрешил, потому что никогда не решусь войти в гробницу. Да что говорить о гробницах — я не смогла бы находиться в ограниченном пространстве корабля во время путешествия морем.

Сесили впервые признала этот факт открыто. С годами ей стало легче перекладывать на отца вину за собственную неспособность путешествовать. Что-то в атмосфере вынужденной интимности этой маленькой комнаты помогло ей, и она заговорила о том, что очень долго скрывала даже от самой себя.

— Ну мы и парочка, — невесело усмехнулся Лукас, качая головой. — Вы не можете поехать в Египет, единственное место на свете, куда бы вам хотелось поехать. А я не могу вернуться на войну, к единственному занятию, которому был обучен.

— Товарищи по несчастью, — заметила Сесили с напускной небрежностью.

— Говорите только за себя, моя дорогая, — учтиво возразил Лукас. — Я в данный момент далек от того, чтобы чувствовать себя несчастным.

От слов его светлости у Сесили участилось дыхание. Если честно, то она в эти минуты тоже была далеко не несчастна. Общество герцога давало ей ощущение безопасности. А Сесили не чувствовала себя в безопасности очень, очень давно. Она вдруг поняла, что должна срочно сменить тему.

— Как это случилось? Как вас ранило?

Лукас молчал так долго, что она уже приготовилась извиняться, но он наконец заговорил.

— Вы наверняка читали в газетах про битву при Ватерлоо, — тихо сказал он. — Или слышали рассказы тех, кто там побывал. Но ничто, даже самые подробные описания, не может передать, насколько это было чудовищно, и какой хаос царил там. Если на земле возможен ад, то это был он. Я не буду рассказывать вам подробности, потому что мне невыносимо возвращаться туда даже в воспоминаниях. Я получил это увечье, когда подо мной убили Мальволио — надежного кавалерийского коня, который прошел со мной несколько битв. Это произошло в тот момент, когда я отбивался от одного француза и уже был ранен в руку. Мои силы слабели, иначе мне удалось бы выйти из этой схватки невредимым. Но я был застигнут врасплох и к тому времени, когда Мал начал падать, было уже слишком поздно. Я не успел вовремя вынуть ногу из стремени, конь завалился на бок, и я оказался в ловушке. Я не смог выбраться, и весом лошади мне раздавило ногу.

Сесили едва сдержала вскрик. Она была так потрясена, что не удержалась и спросила: