— Лукас, смотри! — Сесили осветила содержимое ящика. — Голубая кошка!

Лукас прищурился и увидел, что Сесили права. Перед ними был саркофаг, он лежал на боку вдоль длинной стороны ящика, и они смотрели на его дно. И на деревянном дне саркофага было с мельчайшими подробностями вырезано декоративное изображение кошки. Хорнби пододвинулся ближе, чтобы понять, о чем они говорят. Лукас приказал ему:

— Помогите!

Вдвоем они сумели ухватиться за узкий конец саркофага и вытащить его из ящика. Несколько минут на складе было слышно только, как мужчины тяжело дышат от напряжения.

— Он не должен быть… — проговорил, ловя ртом воздух, Хорнби, — таким тяжелым.

Клерк достал из кармана носовой платок и стал вытирать лоб.

— Наверное, там внутри довольно большая скульптура или с ней захоронено много украшений. Выходит, голубая кошка крупнее, чем мы думали.

Сесили уже подошла к боковой стороне саркофага и принялась ощупывать, в поисках механизма, который должен отпирать крышку. Наконец ее попытка увенчалась успехом.

— Нашла.

Она с громким щелчком освободила зажим и вместе с мужем подняла украшенную резьбой крышку саркофага.

Сесили оглянулась на мистера Хорнби и обратилась к нему:

— В конце концов…

Она снова повернулась к саркофагу и посмотрела внутрь. Но то, что храбрая Амазонка собиралась произнести, осталось несказанным: конец фразы оборвался громким визгом.

Они нашли голубую кошку.

Но они также нашли и Уильяма Далтона.

В тот день они вернулись домой далеко за полночь. Лукас, сообщив матери и невестке новость ровным, успокаивающим тоном, дал обеим возможность поочередно поплакать у него на плече и заверил женщин, что, по-видимому, Уилл умер быстро и не страдал.

Но Сесили, видевшая тело, знала, что определить это было невозможно. Как сказал им сыщик с Боу-стрит[3], вполне могло быть, что Уилл скончался легко. Сесили понимала, что с такой же вероятностью он мог провести последние мгновения жизни, задыхаясь в темной гробнице, но, конечно же, ничего подобного не сказала мужу. Когда они остались одни в спальне, Лукас разделся и умылся, двигаясь словно механический. Сесили смотрела на него, и у нее разрывалось сердце. С тех пор как умерла мать Сесили, прошли годы, но она до сих пор помнила, какой несчастной себя чувствовала. Сейчас, став взрослой, она отчетливо сознавала, что хотя ее скорбь была настоящей, потеря близкого человека переживается куда больнее, когда тебя не защищает барьер особенностей детской психологии. Дети, как она не раз убеждалась, существа довольно эгоистичные. Они не ведают такого глубокого сопереживания, которое в эту самую минуту заставляло ее задаваться вопросом, испытывал ли Уилл предсмертные муки. И уж если об этом задумывается она, будучи едва знакома с Уиллом, то что же говорить о Лукасе? Она могла только представить, какие невыносимые мысли терзают сейчас ее мужа.

Пока Лукас раздевался, она быстро прошла через межкомнатную дверь в свою спальню. Горничная помогла ей раздеться. Сесили торопилась, и как только горничная набросила на нее через голову тонкую ночную рубашку, сразу ее отпустила.

Сесили заметила, что, пока была в своей спальне, кто-то закрыл дверь в комнату Лукаса. Она помедлила. Возможно, Лукас хочет побыть сегодня ночью один. Леди Уинтерсон еще не приходилось оказываться в такой ситуации, когда она обязана утешить мужа, и она была не уверена, стоит ли нарушать его одиночество или лучше дать ему побыть наедине с самим собой. Но вспомнив, какое у Лукаса было выражение лица, когда он обнимал мать, какая безутешная тоска застыла в его глазах, она решилась, повернула ручку двери и шагнула в комнату.

Его лакей уже ушел, и Лукас, обнаженный по пояс, в одних кожаных бриджах, стоял у камина лицом к огню. Локтем он опирался на каминную полку. Некоторое время Сесили просто стояла и смотрела на великолепного представителя рода человеческого, который стал ее мужем. Она любовалась его широкими плечами, красивым торсом, сужающимся к талии, радуясь возможности разглядывать его, когда ее никто не видит. Было тихо, и Сесили слышала только потрескивание пламени да звук собственного дыхания. Находясь в одной комнате, они были одновременно и вместе, и порознь. Сесили все не решалась дать знать о своем присутствии, а когда собралась было заговорить, по телу Лукаса вдруг прошла дрожь, и раздался тихий низкий звук. Он плачет, поняла Сесили. Сильный и нежный мужчина, который сегодня вечером обнимал мать и невестку, пока они изливали свое горе в слезах, оставшись один, дал выход собственной скорби. При одной мысли об этом у Сесили рыдания подступили к горлу. Она была готова упасть на колени, страдая за него, но не стала сдаваться, а осторожно, стараясь не испугать, направилась к нему.

Сесили робко дотронулась до его спины. Лукас вздрогнул, но не повернулся сразу же и не приказал выйти из комнаты, а так и остался стоять к ней спиной.

— Сесили, с твоего разрешения я хочу сегодня ночью побыть один, — сказал он.

— Правда? — мягко спросила она. — Ты действительно так решил, чтобы я не видела тебя в скорби? Уверяю вас, ваша светлость, что бы вы сегодня ни сказали, что бы ни сделали, это не уронит вас в моих глазах.

Лукас сделал глубокий вдох.

— Прошу тебя… — Его голос был напряжен. — Пожалуйста, просто оставь меня в покое.

— Лукас, не отгораживайся от меня, прошу! Я хочу тебе помочь.

После этих ее слов он повернулся. Его глаза горели.

— И тебе хватает наглости просить меня не отгораживаться? Ведь это ты решила держаться от меня на расстоянии, после того как нас соединила самая интимная близость, какая только может быть! Это ты отказывалась дать мне хоть на йоту больше нежности сверх необходимого минимума из страха, что можешь влюбиться в мужчину, который, между прочим, является твоим мужем. Прошу прощения, мадам, если не прыгаю от радости из-за этого милостивого предложения, но я с таким же успехом могу предаваться горю в одиночестве, как и разделить его с тобой, чтобы только утром ты снова спряталась в свой кокон.

В его голосе прозвучало столько боли, что Сесили была ошеломлена. По сути, все, что сказал Лукас, было правдой. Стараясь защитить свое сердце, она все время держалась на расстоянии от мужа, но оставить его горевать в одиночестве сейчас… на это она была способна не больше, чем бросить раненое животное умирать на дороге. Нравится ей это или нет, но их влечет друг к другу какая-то неумолимая сила, и Лукас еще не закончил свою гневную тираду, а Сесили уже обнаружила, что невольно пододвигается к нему ближе.

— Мне очень жаль, — просто сказала она, и слова ее были искренни.

Она сожалела, что подвела Лукаса — дала ему надежду поверить, что у них может быть настоящий брак, а потом ночь за ночью отталкивала его. И больше всего ей было жаль, что он потерял брата.

— Очень жаль.

Сесили обняла мужа, желая утешить его своим прикосновением, своим телом.

— Сесили, сегодня обратного пути не будет, — резко сказал Лукас. — Если этой ночью ты останешься со мной, то так и будет продолжаться. Ты больше не будешь прятаться в свою спальню, когда тебе захочется. Ты больше не будешь убегать.

Сесили встретилась с напряженным взглядом его голубых глаз, в которых еще блестели остатки слез, и поняла, что у нее нет выбора. За то время, что они женаты, он дал ей так много, и сегодня ночью она должна вернуть ему долг.

— Да. — Она приняла решение, и это придало ей смелости. — Я обещаю.

Лукас отрывисто кивнул и, как в первую брачную ночь, поднял ее на руки и понес к кровати. Но в отличие от той ночи сегодня было не время для разговоров, только для наслаждения. Лукас набросился на ее рот с жадностью, порожденной скорбью. Целуя ее с яростной страстью, так что ей стало не хватать воздуха, он положил ее в постель на живот и почти одновременно расстегнул на себе бриджи. Не тратя времени даже на то, чтобы снять с нее полупрозрачную ночную рубашку, он подтянул ее к краю кровати и задрал подол до бедер. Сесили ошеломила сила его страсти. А когда Лукас опустил ее ноги и бедра так, что они свисали вниз, ощущение его власти не только возбудило Сесили, но даже немного испугало.