Конечно, обидно, что герцог Уинтерстон считает Сесили заодно с отцом, но обвинение в убийстве было страшнее. Не будь так расстроена тем, что ее выставили из клуба, она могла бы лучше ответить на его упреки. К тому, что обсуждают се особу, Сесили привыкла. Она знала, что ее называют Синим Чулком, и даже гордилась этим прозвищем, поскольку оно подразумевало, что ее интересуют более важные вещи, чем оборки и рюши, но сплетни об отце были ей внове и больно ранили. Редко кто открыто осуждал его, но когда это случалось, как сегодня утром, то было еще больнее. Особенно учитывая ее отношения с отцом, которые иногда бывали сложными.

Сесили еще в детстве убедила отца, чтобы тот научил ее читать на латыни и греческом, как умел сам, но лорд Херстон боялся, что она слишком увлечется делом, которое он считал причиной смерти своей супруги, и не поощрял интерес дочери к подобным занятиям. Мать Сесили умерла, когда девочка была еще маленькой. Сесили ее почти не помнила, но знала, что мать была талантливым ученым, а не только женой ученого. Однажды ее нашли мертвой на вересковой пустоши в окрестностях загородного дома Херстонов. Об этом случае предпочитали не упоминать, но из разговоров слуг Сесили узнала, что первая леди Херстон в то время трудилась над переводом «Одиссеи» Гомера. Полагали, что от излишнего умственного напряжения у нее развилось воспаление мозга. Все, что Сесили узнала из латыни, греческого или египтологии, было заслугой крестной, леди Энтуистл, которая была близкой подругой ее покойной матери и пробудила в осиротевшей девочке такую же тягу к знаниям, какой отличалась сама. Теперь Сесили свободно говорила и читала на нескольких языках и к тому же обладала удивительной способностью расшифровывать всяческие коды и шифры.

Если учесть, что лорд Херстон решительно возражал против ее интереса к его путешествиям, было даже странно, думала Сесили, что она стремилась, чтобы данные о последней экспедиции стали частью его научного наследия. Но несмотря на все их споры и разногласия, Сесили любила отца. И если не считать его отношения к ее ученым занятиям, между ними существовала сильная взаимная связь. Сесили умом понимала, почему отец не хочет, чтобы она участвовала в его работе. Его опасения, что ее стремление к знаниям превратится в такую же одержимость, как у ее матери, были беспочвенными, но происходили от любви. Теперь, когда он заболел и превратился в бледную тень себя прежнего, ей особенно хотелось поговорить с ним и уладить все разногласия. И хотя это вряд ли удастся, Сесили была полна решимости добиться, чтобы правдивый отчет о египетской экспедиции был составлен и сведения основывались на фактах, изложенных в записях виконта Херстона.

Кроме того, оставалось еще дело Уилла. Сесили была уверена, что, если ей удастся заполучить дневники экспедиции, она докажет, что отец не имеет никакого отношения к исчезновению секретаря. Но как их раздобыть? Ведь женщин не допускают в библиотеку Египетского клуба! Сесили рассчитывала обойти это препятствие, объяснив ситуацию, но, судя по поведению швейцара, клуб строго придерживается правил, введенных ее собственным отцом. Если она не может нарушить это правило, значит, придется его как-то обойти. Ей ведь известно — и она сообщила это Уинтерсону, — что есть женщины, которых в клуб все-таки пускают: это супруги членов клуба. Сесили подумала про Руфуса и его противную жену. Они сейчас остановились в Херстон-Хаусе, явно ожидая, когда Руфус станет новым лордом Херстоном. Сесили с ужасом представляла, во что превратится ее жизнь, если отец умрет и ей придется жить за счет благотворительности этих родственников. А еще хуже будет, если он умрет, не доказав, что не убивал Уилла Далтона. Эта мысль отрезвила Сесили. Одно дело, когда у тебя за спиной шепчутся, потому что кто-то распускает слухи, и совсем другое — стать изгоем общества, потому что твой отец — убийца.

Сесили всей душой надеялась, что ей удастся избежать замужества. Единственный раз, когда она собиралась выйти замуж, закончился плохо, очень плохо. Но с тех пор она стала старше и, как ей казалось, сильнее. Так что, возможно, жизнь в браке будет не такой уж трудной. За время короткой помолвки опыт Сесили ограничился несколькими головокружительными поцелуями, но из античной литературы она знала, что и супружеская постель может сулить удовольствия. Ей вдруг вспомнилось лицо и глаза герцога Уинтерсона, когда их взгляды встретились. Это было, когда она выходила из клуба. Сесили вспомнила, как восхищена она была в тот момент его красотой, и ее сердце учащенно забилось. «Не отвлекайся, — сказала она себе, — герцог даже не член клуба». Выйдя за него замуж, она могла бы получить доступ к бумагам мистера Далтона, но эта мысль показалась ей неприемлемой. Намного лучше выйти замуж за кого-нибудь из членов клуба. У нее есть связи и качества, которые сделают этот брак разумным, во всяком случае с виду. Вряд ли у герцога есть острая нужда в переводах с греческого или латыни, и, уж конечно, он может найти себе более блестящую партию, чем Синий Чулок, дочь виконта. Сесили решительно запретила себе думать о герцоге и постучала в потолок кареты, давая понять кучеру, что ей нужно с ним поговорить. Для того чтобы вскружить голову члену Египетского клуба и женить его на себе, нужна серьезная подготовка. Здесь не обойтись без помощи фельдмаршала Веллингтона светского общества. Мачеха Сесили полностью подходила под это описание, но прежде чем обращаться к Вайолет, нужно было обсудить свой план с теми, кто хорошо изучил жизнь светского общества, наблюдая ее с дальних позиций танцевального зала. Ей нужны кузины Мэдлин и Джульет — гадкие утята.

Лукас вернулся в Уинтерсон-Хаус в дурном настроении, поскольку все еще корил себя за то, что сбежал от мисс Херстон перед Египетским клубом. Он же солдат, черт подери, а удрал от нее поджав хвост, словно какой-нибудь сопливый новобранец в первой битве. Эта мысль раздражала Лукаса, а когда он увидел в кабинете свою невестку, его настроение нисколько не улучшилось. В роскоши городского дома Уинтерсона Лукас чувствовал себя неуютно, но его радовало, что хотя бы эта комната избежала вмешательства того, кто оформлял весь дом. Конечно, здесь тоже стояла дорогая мебель, но стены, обшитые простыми деревянными панелями, и темные тона отделки были приятны глазу человека, который большую часть последних десяти лет прожил в военном лагере. Присутствие здесь миссис Уильям Далтон резало его глаз так же, как если бы вдруг появился Принни — регент — и переделал его кабинет на манер своего павильона в Брайтоне.

— Кларисса, — судя по тому, что перед ней стоял чайник, она ждала уже довольно долго, — как я понимаю, вы хотите со мной поговорить.

Лукас никогда не понимал, почему его брат женился на мисс Клариссе Ливингтон. Она была довольно красива, но ее холодность наводила на мысли об айсбергах и сугробах. Это была не та женщина, которая способна вызвать страсть. Что до Лукаса, то он скорее обнял бы один из мраморов Элгина. Но Уилл всегда жил по собственным правилам, и к тому времени, когда он представил мисс Ливингстон семье, они были уже помолвлены.

При появлении герцога невестка поднялась и присела в реверансе. Ее утреннее платье вишневого цвета казалось праздничным и не вязалось с мрачной атмосферой, повисшей в доме, с тех пор как пропал Уилл. Она соблюдала правила этикета формально, следуя букве, а не духу. Если какая-то женщина даже реверанс способна сделать высокомерным, то это Кларисса.

— Да, ваша светлость, я действительно хотела с вами кое-что обсудить.

Она так плотно сжала губы, что они стали почти незаметными.

Лукас зашел за массивный письменный стол красного дерева, подождал, пока Кларисса устроится в кресле, потом сел сам, мысленно радуясь, что ей не вздумалось говорить стоя. После быстрой ходьбы этим утром у него чертовски болела нога.

— Так что вы хотели обсудить?

Лукас еще не знал, что она собирается сказать, но предчувствовал, что ему это не понравится. Кларисса любую ситуацию поворачивала так, чтобы удовлетворить свое желание управлять. И ее классическим маневром было нападать на льва в его собственном логове.