Несколько мгновений он молчал, уныло уставившись в потолок.

— Они стыдятся, — наконец признался он.

— Чего? Вас?

— Того, во что я превращаюсь.

— То есть того, что вы становитесь человеком? Значит, они расисты.

— Да. Вам следует понять, Сьюзен, что армия не всегда привлекает лишь самых выдающихся личностей.

Сьюзен догадалась, что то ли действие лекарств, то ли осознание того, что смерть уже не грозит ему, помогли капитану преодолеть его привычную скрытность. Она оказалась в странной ситуации: ей доверяет командир оккупационных войск, неосторожный в силу своего нынешнего состояния. Попытка выведать военные или политические тайны однозначно стала бы нарушением медицинской этики. Но возможно, ей удастся разузнать какие-то сведения личного или культурного характера? Сьюзен однозначно решила для себя: не делать ничего, что может быть ему во вред.

— Я не знала, что вы, ватесуны, обладаете таким… талантом… способностью… к перемене внешности, — осторожно начала она.

— У нас получается это делать только по отношению к сходным с нами видам, — сонным голосом пояснил он. — Мы не были уверены, что ваша раса в достаточной степени с нами сходна. Но выходит, что это так.

— Как же вы это делаете? Он долго молчал.

— Однажды я вам об этом расскажу, — пообещал Гротон. — Эта особенность нам очень помогает приспосабливаться к жизни на других планетах. И на таких, которые еще меньше похожи на нашу, чем Земля.

— Так вы для этого изменили себя? Чтобы лучше приспособиться к условиям?

— Нет. Мне показалось, что это позволит мне лучше выполнить приказы.

Она ждала, что он объяснит подробнее, но, поскольку он этого не сделал, спросила:

— Какие приказы?

— Обеспечить эвакуацию в срок и с минимальными беспорядками. Мне казалось, что если я буду выглядеть как человек, то мне будет проще добиться поддержки местного населения. Я хотел, чтобы вы видели во мне человека. Тогда я еще не знал, с какими проблемами придется столкнуться.

— Мне кажется, вам все равно не удалось бы нас обмануть, — немного скептически заметила Сьюзен. — А у вас еще есть возможность передумать и вернуть себя в прежнее состояние?

— Нет. Хамелеоноподобные превращения — часть нашего репродуктивного процесса. Тут мы тоже не можем менять принятых решений.

При упоминании о репродукции Сьюзен заговорила о том, о чем так часто задумывалась.

— А почему сюда не прибыли ватесуны-женщины? — спросила она.

Похоже, этот вопрос пробудил в нем сильные эмоции.

— Наши женщины почти всегда умирают при родах, — сдавленным голосом ответил он. — Выживают, как правило, только бездетные, а они у нас редкость. Если бы у нас не рождались так часто двойни и тройни, то нам было бы трудно сохранить численность населения. Мы смотрим, с какой легкостью рожают земные женщины, и завидуем.

— Это не всегда было так, — ответила Сьюзен. — Наши женщины умирали при родах намного чаще. Но для нас это было неприемлемо. И мы совершенствовали нашу медицинскую систему до тех пор, пока не решили эту проблему.

— Для нас это тоже неприемлемо, — тихо сказал Гротон. И тут она догадалась:

— Так вот что случилось с вашей женой?

— Да.

Сьюзен вгляделась в его лицо:

— Мне кажется, вы ее очень любили.

— Да. Слишком любил.

— Вы не можете винить себя в ее смерти.

— А кого мне винить?

— Врачей. Ученых, которые не могут изобрести лекарств. Общество, для которого решение этой проблемы не входит в число приоритетных задач.

Он усмехнулся:

— Ответ полностью в духе человечества.

— Что же, мы-то нашу проблему решили.

Капитан так долго обдумывал ответ, что ей показалось, будто он уснул. Но как раз в тот момент, когда она собралась встать и убедиться в этом, он заговорил:

— Мне кажется, что лучше пройти по жизни мимоходом, не привязываясь ни к хорошему, ни к плохому. Особенно к хорошему, потому что оно всегда уходит от нас.

— Не всегда, — мягко возразила Сьюзен. Гротон посмотрел на нее затуманенным взором:

— Всегда.

И тогда он действительно заснул.

В тот вечер, когда мальчики уже ушли к себе, Сьюзен за бокалом вина все рассказала Тому. От некоторых медицинских подробностей он поморщился.

— Ой. Не повезло бедняге. Все это, похоже, хуже, чем половое созревание, и происходит всего за девять недель.

— Том, ты мог бы оказать ему большую помощь, — сказала Сьюзен. — Есть вещи, которые ты мог бы ему объяснить, как мужчина мужчине, о которых мне не…

— Ах нет, я не могу, — ответил Том. — Об этом не может быть и речи.

— Но есть же некоторые подробности мужской анатомии! — возмутилась она. — Ты что, хочешь, чтобы я его предупредила обо всем этом?

— Ты сделаешь это лучше, чем я, — ответил Том.

— Ты трус, — сказала она.

— Совершенно верно, черт возьми. Послушай, мужчины о таких вещах просто не говорят. Как я, по-твоему, должен завести об этом разговор? И, что самое главное, зачем? Он сам себе это устроил. Это была его военная стратегия. Он даже тебе в этом признался: он намеревался манипулировать нами, чтобы мы помогли им завоевать нас. Не знаю, почему ты ведешь себя так, как будто несешь за него ответственность.

Том был прав. Вглядываясь в вино в своем бокале, она с удивлением наблюдала за собственной реакцией. Она сочувствовала капитану Гротону, как будто он был ее пациентом, а не врагом. Он намеренно манипулировал ее чувствами, и у него это получилось.

«Что же, — подумала она, — в такую игру можно играть и вдвоем».

В то лето никто не лежал на пляже, не ходил на рыбалку, не отправлялся в бейсбольный лагерь. Все разбирали и укладывали вещи, готовились к переезду. Ника и Бена Сьюзен отправила в подвал и на чердак, поручив им задание полегче — упаковывать вещи и укладывать ящики друг на друга, но самая сложная часть переезда целиком легла на ее плечи: ей нужно было принимать решения. Что увезти, что оставить. Это была сложнейшая задача в ее жизни: выбрать среди всего прочего то, что стоило сохранить. Ни одна вещь не была просто самой собой: все они оказывались воспоминаниями, хранившимися в замызганных игрушках, открытках на дни рождения, луковицах садовых цветов, одеялах. Все это были крошечные точечки, из которых, как на полотнах пуантилистов, складывалась картина ее жизни. Ей нужно было как-то отделить себя от места, создавшего ее, утратить свои корни.

То и дело тем летом происходили грустные церемонии: день, когда начали выкапывать из могил захороненных на городском кладбище; день, когда подъемным краном сняли стоявший в парке памятник солдату Гражданской войны; последняя служба в церкви, после которой демонтировали окна с витражами. Когда увезли мертвых, начало казаться, как ни странно, что призраков в городе стало намного больше.

Протесты так и не прекратились. В Ред-Блафф бунтовали открыто; спрятавшийся снайпер пристрелил трех солдат-ватесунов, и военные начали обыскивать там один дом за другим, чтобы конфисковать у населения оружие. По телевидению показывали митинги протеста в Уолкере, где жители кричали и плакали.

В Оканогган-Фоллз шли переговоры. Горожане добились, чтобы транспортировку трех наиболее значимых исторических зданий оплатили ватесуны, а район вокруг школы после выезда жителей оставался нетронутым. Капитан Гротон согласился даже перенести крайний срок переезда на середину сентября, чтобы фермеры успели собрать урожай; капитаны, распоряжавшиеся эвакуацией Ред-Блафф и Уолкера, пусть и неохотно, но вынуждены были пойти на такую же уступку.

Капитана стали часто видеть в городе: теперь он уже не на лимузине, а на взятом напрокат внедорожнике приезжал наблюдать за работой подрядчиков, встречаться с группами помощи гражданскому населению или просто останавливался пообедать в кафе «У Эрла» и болтал с официанткой. В его внешности уже ничто не говорило о том, что он ватесун; его выдавала только неловкость, с которой он завязывал узел или ловил мяч. Он превратился в высокого, благородной внешности пожилого мужчину с серебристыми волосами, а манеры его были столь же безупречны, как и его костюм. В обществе он держался сдержанно, но иногда его что-нибудь забавляло, и тогда он негромко и сдержанно смеялся. В то же время за его внешностью скрывалась стальная воля.