12. Обедал с доктором Гартом и мистером Аддисоном в таверне Сатаны[163], неподалеку от Темпл-бара[164]Темпл-бар — дома, расположенные возле старинного собора Темпл, в которых с XIV в. селились юристы и клерки помещавшихся здесь юридических контор.; угощал Гарт. Это, пожалуй, весьма кстати, что я каждый день где-либо обедаю, иначе мне пришлось бы тратить больше времени, чтобы чем-то заполнить мои письма, ибо положение дел все еще весьма унылое и неопределенное. У нас только и забот теперь, что ежедневно справляться о том, как проходят выборы, на которых среди вновь избранных членов парламента тории идут с численным перевесом в шесть к одному. Выборы мистера Аддисона прошли, что называется, без сучка и задоринки, и я полагаю, что если бы он вздумал пройти в короли, то ему не решились бы отказать и в этом. Прелюбопытная история произошла на днях в Колчестере: некий капитан Левеллин, возвратясь то ли из Фландрии, то ли из Испании, обнаружил, что его жена забеременела от одного судейского клерка из Докторс-Коммонс[165], в чьи обязанности, как вам известно, именно и входит не допускать прелюбодеяния. Это тот самый клерк, который раскрыл недавно подделку Дайетом гербовых бумаг. Две недели Левеллин охотился за клерком, намереваясь убить его, но малый все это время был по горло занят в казначействе, разоблачая в поте лица деяния Дайета. Жена Левеллина, пытаясь поправить дело, клялась, будто клерк уверил ее, что ее мужа нет в живых, и приводила другие оправдания, но кто-то сообщил Левеллину, что у его супруги и до свадьбы были интрижки, и тогда, впав в исступление, он выстрелил жене в голову, а потом бросился на свою шпагу, и, для большей надежности, разрядил пистолет и себе в голову, после чего мгновенно скончался; жена пережила его только на два часа, но ее телесные и душевные муки страшно представить. Я уже закончил поэму о «Дожде», всю, кроме начала, и продолжаю трудиться над «Тэтлером». С тех пор, как я сюда приехал, мне приписывают чуть не с полсотни разных сочинений, в то время как я напечатал только три[166]. Единственная польза, которую я извлекаю, или, скорее, вы извлекаете, из того, что я пишу вам ежедневно, состоит в том, что я не стану писать дважды об одном и том же, хотя, боюсь, уже не раз был в том повинен; однако же впредь я буду помнить об этом и постараюсь писать лишь о том, что произошло за прошедший день. А теперь принимайтесь за свой ломбер, но будьте умницы и берегите денежки, чтобы к приезду Престо стать богатыми, и время от времени пишите мне. Право же, это будет очень даже славно получить иногда весточку от шалуний МД. Только прошу вас, Стелла, берегите глазки.

13. Господи, как мало я продвинулся в этом письме! О чем еще Престо тараторить, чтобы развлечь МД? Возобновились слухи, будто в Ирландию пошлют герцога Ормонда, хотя мистер Аддисон говорит, что слыхал, будто его назначат лишь одним из соправителей и что в их числе будет также лорд Голвэй[167]. Поскольку я пищу вам письма на манер дневника, то вы узнаете из них обо всем последовательно, а уж насколько правдиво или ложно то, что я рассказываю, вы сами убедитесь из дальнейших событий, и тогда будет видно, хорошо ли я обо всем осведомлен. Впрочем, меня нимало не заботит, оправдаются ли мои сообщения. — Вечером. Я обошел сегодня весь собор св. Павла и как последний олух взбирался на его купол[168] вместе с сэром Эндрю Фаунтейном и еще двумя джентльменами и в довершение всего, словно лопоухий щенок, уплатил за обед семь шиллингов. Это уже второй раз он мне так удружил, но больше я на эту удочку не попадусь, даже если меня примется уговаривать все человечество, безмозглые ветрогоны! В Лондоне есть один молодой человек, которого мы все очень любим; он только год или два тому назад окончил университет, некий Гаррисон[169] — невысокий, приятный на вид, весьма остроумный, рассудительный и мягкосердечный. Он сочинил уже несколько чрезвычайно славных вещиц: так, например, стихи «Апельсиновая ветка», напечатанные в 6 выпуске «Альманаха»[170], который есть у вас, принадлежат ему. У него нет никаких средств к существованию, кроме сорока фунтов в год, которые он получает, служа гувернером одного из сыновей герцога Квинсбери[171]. Добрые приятели имеют обыкновение приглашать его в таверну и заставляют при этом платить наравне с ними. Хенли[172] слывет его закадычным другом; они частенько пируют в таверне вскладчину, по шесть-семь шиллингов с человека, и всякий раз принуждают беднягу вносить его долю. Нынче вечером полковник и лорд стали наседать на меня и на Гаррисона, пытаясь сыграть ту же шутку, но я решительно воспротивился и, отведя Гаррисона в сторонку, убедил его не идти с ними. Я рассказываю вам об этом, поскольку убедился, что богачи имеют склонность обходиться подобным образом со всеми подряд, нисколько не заботясь, есть ли у человека средства, только со мной это не выйдет, пропади они пропадом. Лорд Галифакс без конца ко мне пристает, зазывая к себе в поместье, а ведь мне придется тогда дать на чай его лакеям не меньше гинеи, да еще истратить двенадцать шиллингов на наемную карету, так что его скорее повесят, чем я это сделаю. Ну не глупость ли — обременять себя заботами о Гаррисоне? Но что поделаешь, когда я питаю слабость к этому молодому человеку и решил заставить кое-кого из моих знакомых помочь ему. Он, правда, виг, а посему я препоручу его кому-нибудь из брошенных мной вигов; сам я решительно покончил с ними, а у них, я надеюсь, покуда мы живы, все покончено с этим королевством. Они были так уверены, что уж от Лондона-то сохранят за собой все депутатские места, и в итоге потеряли три из четырех. Нам стало известно также, что сэр Ричард Онслоу[173] лишился своего места от Сэррея; словом, они потерпели поражение в большинстве округов. Как видите, достопочтенные дамы, когда я пишу длинные письма, мне приходится рассказывать вам политические новости и нести всякую околесицу, чтобы не заполнять их своими стихами, но некоторые из них я просто не осмелился бы послать вам, а стихи «Дождь в Лондоне» я уже отправил «Тэтлеру», так что вы сможете познакомиться с ними в Ирландии. Надеюсь, вы узнаете мою руку в «Тэтлере»: я собираюсь кое-что для него сочинить и, кажется, уже намекал вам о предмете этого очерка. Я получил письмо от сэра Мэтью Дадли, отправленное не далее как нынче вечером; возвратясь домой, я нашел его у себя на столе. Поскольку оно довольно-таки необычное, я приведу его целиком. Вот оно от слова до слова: «Какой дьявол в вас вселился?[174] 13 октября 1710». Я ответил бы на каждую заключенную в нем мысль, да вот только не располагаю временем. Ну, на сегодняшний вечер, пожалуй, достаточно.

14. Что это за пятно в верхней части листа — табачное или какое-нибудь другое? Не помню, чтобы у меня текли слюни. Господи, прошлой ночью мне приснилась Стелла. И до чего же диковинный был сои: мы видели с ней, как декан Болтон[175] и Стерн входят в лавку, и Стелла попросила меня пригласить их к ней, но тут выяснилось, что это два совершенно незнакомых мне священника, а потом я прогуливался по улице, пока она переодевалась, и тому подобная чепуха вперемежку с печальным и тревожным, и все в этом сне было не так, как должно быть, а как должно — я и сам не знаю. Сейчас унылое сумрачное утро. — Вечером. Обедал с мистером Аддисоном у Нэда Саутуэла и гулял в парке, а в кофейне меня дожидалось письмо от епископа Клогерского и пакет от МД. Письмо от епископа я распечатал, а пакет от МД открывать не стал и отправился с визитом к одной даме, возвратившейся на днях в Лондон. А сейчас я уже улегся в постель и собираюсь открыть ваше маленькое письмецо, и пошли мне господи узнать из него, что МД благополучны, счастливы и веселы, и что они любят Престо, как огонь в камине. Впрочем, я пока не стану его распечатывать; нет, пожалуй, распечатаю! нет, все же не стану; нет, все же распечатаю, не могу дождаться, когда допишу эту страницу. Как же мне быть? Прямо-таки пальцы чешутся; я держу пакет в левой руке; вот сейчас в эту самую минуту я его открою. — Вот я взял его обеими руками, срываю печать, и никак не могу взять в толк, что в нем. Боюсь, это всего лишь письмо от епископа, которое в таком случае пришло слишком поздно: я не намерен пользоваться чьим бы то ни было влиянием, кроме собственного. Взгляну, однако, еще разок… Тьфу пропасть, да оно не иначе, как от сэра Эндрю Фаунтейна! Как, еще одно! Ну а это, я думаю, от миссис Бартон: она обещала написать мне, однако у нее почерк получше. Не могли бы вы разузнать, от кого оно — это можно сделать в канцелярии Доусона[176], в Замке. Судя по каракулям, похоже, что от Пэтти Ролт. Бог с ним, я лучше почитаю сначала письмо от моих МД. Ах нет, оно от бедной леди Беркли: она приглашает меня приехать нынешней зимой в замок; а вот то, что она пишет дальше, глубоко меня огорчает: бедняжка выражает надежду, что милорд начнет теперь выздоравливать[177]. Ну, а теперь, наконец, приступим к письму МД. Нет, с ним все в порядке, хотя я было подумал, что тут какая-то ошибка. Дело в том, что ваше письмо, № 3, которое я сейчас получил, помечено 26 сентября, а письмо от Мэнли, пришедшее пять дней тому назад, было помечено 3 октября, выходит, ваше письмо шло на две недели дольше; впрочем, я подозреваю, что оно просто пролежало в канцелярии Стиля, он о нем забыл. Ладно, теперь с этим покончено: он отстранен от должности. Вам следует поэтому передать всем, кто посылает мне пакеты, чтобы они обертывали их в бумагу и адресовали мистеру Аддисону в Сент-Джеймскую кофейню, то есть чтобы это были не обычные письма, а пакеты. Пусть епископ Клогерский при встрече с архиепископом скажет ему об этом. Ну, а что касается вашего послания, так оно меня прямо-таки взбесило: вертихвостки вы этакие. Я веду себя как самый примерный мальчик во всем христианском мире, а вы пристаете с пустяками, коим красная цена пенни. — Но погодите, я загляну в свою записную книжку. Мне показалось, что между моим № 2 и № 3 был какой-то перерыв. Помилуйте, я вовсе не обещал посылать вам каждую неделю по письму, но буду каждый вечер писать понемногу и, когда заполню обе страницы, тогда и отправлю; получится раз в десять дней, и право же, это достаточно часто, если же вы возьмете за правило писать Престо непременно по вторникам или в понедельник, ей-богу, тогда это очень скоро превратится в обузу, уж лучше пишите, когда вздумается. — Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет — Какого черта, какого черта, какого черта, какого черта, какого черта, какого черта! Ни в коем случае, бедняжка Стелла. Растяпа вы эдакая, я желаю, чтобы лошадь была в вашей… спальне. Разве я не приказал Парвисолу беспрекословно выполнять все ваши распоряжения? И разве я не писал в предыдущих письмах, что вы вольны хоть солить и варить свою лошадь, если это вам будет угодно? И вообще, с какой стати вы пристаете ко мне со своими лошадьми? Какое они имеют ко мне отношение?.. Перемены… могут послужить помехой в моем деле? Перемены — мне помеха? Да если бы не эти самые перемены, я бы как раз и не сумел ничего добиться! А теперь, каких я только не возлагаю надежд, хотя, конечно, никогда ни в чем нельзя быть уверенным. Завтра я должен получить ответ, и мне обещали, что он будет благоприятным. Полагаю, я уже достаточно обрисовал и в этом и в предыдущем письме, каковы мои отношения с новыми министрами; уж если хотите знать — вдесятеро лучше, чем когда бы то ни было с прежними; в сорок раз больше обласкан. Завтра мне предстоит обедать с мистером Гарли и, если он будет продолжать в том же духе, как начал, то ни один из смертных еще не удостаивался лучшего обхождения. Что касается матушки Стеллы, то я уже достаточно писал об этом раньше. Наверно, ее сейчас нет в Лондоне, потому что мне пока не удалось ее повидать. Мою сатиру превозносят до небес, однако никто, кроме сэра Эндрю Фаунтейна, и не догадывается, что это моих рук дело; по крайней мере, мне ничего на этот счет не говорят. Разве я не писал вам об одной важной персоне, принявшей меня чрезвычайно холодно? Так вот, я метил в него[178], но только, пожалуйста, никому не рассказывайте; это была небольшая месть и не более того. Я непременно привезу вам эти стихи. Епископ Клогерский все же смекнул, что очерк в «Тэтлере» насчет сокращения слов и прочего сочинен мной. Но не довольно ли, о господи!