Благодарение богу, я чувствую себя намного лучше, хотя иногда меня и пошатывает. Ел я нынче мало и самую деликатную пищу: отказался от ветчины и голубей, от горохового супа, тушеного мяса и холодной лососины, потому что это слишком тяжелая еда. Табак я совсем теперь не употребляю, а нюхаю вместо него траву, предписанную доктором Рэдклифом.

Впрочем, я, кажется, уже это писал. Но какая мне о том забота? Какая о том забота Престо?

22. Утро. Мне надобно встать и отправиться к секретарю. Мистер Гарли провел эту неделю за городом, чтобы восстановить силы перед возвращением в парламент. Ох, но мне все-таки пора вставать, так что я больше ни словечка не прибавлю; итак, доброго вам утра, сударыни. — Вечер. Обедал с секретарем, который взял с меня обещание, что я буду обедать с ним каждое воскресенье; и еще я провел у него час утром: мы углубились в политику, и я изложил ему претензии Октябрьского клуба; он ответил на все, кроме одного — почему до сих пор не проведено никакого расследования злоупотреблений прежнего правительства. Но я, конечно, понимаю, что они пока еще не в состоянии это сделать: прежний кабинет министров был слишком изворотлив в своих плутнях и заблаговременно обезопасил себя законом о всеобщей амнистии. Мистер Гарли, как я полагаю, непременно будет назначен лордом-казначеем; тут, правда, есть одно затруднение, которое нелегко разрешить: ведь он должен прежде получить титул лорда, но его состояние недостаточно для этого велико, а он к тому же слишком бескорыстен, чтобы его приумножить, поэтому если вследствие какой-либо случайности в ближайшее время произойдет смена кабинета, он может оказаться на мели. Другое затруднение состоит в том, что если он станет пэром, его будет ужасно не хватать в палате общин, где он всем верховодит, а вторым после него идет секретарь, и больше едва ли кто еще пользуется там влиянием. Сегодня опять ушло два шиллинга на карету и портшез. Я разорюсь!

23. Итак, вы, стало быть, ожидаете ответа на свое письмо? Не извольте беспокоиться, мои юные дамы, вы его получите, да, да, получите. В субботу у лорда-хранителя печати я сочинил славный каламбур. После обеда, когда подали напитки, на столе расстелили грубые салфетки Дойли[483] с отделкой, напоминающей кружево; одну из них лорд разложил между собой и мистером Прайором, и тогда я сказал ему, что мне очень приятно видеть такое дружево между мистером Прайором и его милостью. Прайор клялся, что более неудачного каламбура ему еще не приходилось слышать, а я ответил, что вполне с ним согласен, но про себя подумал, что из всех мною слышанных он особенно напоминает каламбуры Стеллы. А нынче я обедал у лорда Маунтджоя, а потом наблюдал, как венецианский посол возвращался после своей первой публичной аудиенции. Ничего диковиннее его кареты — безобразной, огромной, пышной, богатой и раззолоченной — я, пожалуй, еще не видывал. Я прослонялся весь вечер и поздно возвратился домой.

24. Нынче утром я нанес визит герцогине Ормонд, которая давно меня приглашала и грозилась, что, если я не приду, она не позволит мне посещать ее дочерей. Я просидел у нее около часа, и мы довольно мило беседовали, но тут нелегкая принесла графиню Белламонт[484], чума ее забери. Мы с нею не знакомы, и я тотчас откланялся; тем не менее, услыхав мое имя, она сказала: Как, это доктор Свифт? Так ведь я его очень хорошо знаю! — и принялась, как рассказала мне потом присутствовавшая при сем дама, безжалостно меня высмеивать, хотя я всего лишь один раз имел честь быть в обществе этой потаскушки. Обедал я вместе с сэром Эндрю Фаунтейном у моей соседки Ван. Если удастся, я попытаюсь в ближайшие два дня снять квартиру в Челси ради воздуха и еще чтобы принудить себя каждый день совершать прогулку в Лондон и обратно. Я отправил с сегодняшней почтой длинное письмо епископу Клогерскому со всякого рода политическими рассуждениями, чтобы развлечь его. Мне надобно купить для него статуэтки, изображающие лошадей[485], черт бы их побрал. По случаю предстоящего переезда в Челси я упаковал и запечатал двенадцать писем от МД. Последние поручения МД я внес в свою расходную книгу; может, вы еще о чем-нибудь просили раньше, но я что-то не припомню. А сейчас у меня значится только записная книжка для Дингли, зеленый шелковый фартук для Стеллы и фунт чаю. Так что, если у вас есть еще какие-нибудь поручения, пожалуйста, напишите мне, я их тоже внесу в этот список. А на ваше письмо, болтуньи, я покамест не стану отвечать. Вы, небось, сидите сейчас у декана, мадам Стелла, и проигрываете свои денежки. Почему вы не упоминаете номер полученного вами письма? Вы всякий раз пишете, что получили мое письмо, но никогда не указываете номер.

25. Обедал нынче в Сити в обществе людей незначительных, низких и презренных. От архиепископа Дублинского пришло письмо с очень пространным опровержением слухов на его счет, тем не менее, после этого еще несколько человек подтвердили их, убеждая меня, что им это известно из первых рук, но я все еще не могу этому поверить. На ваше письмо я не стану отвечать до тех пор, пока не перееду в Челси.

26. Челси. Два ящика со всяким хламом я отправил в дом моего приятеля Дартнефа, а ящик с флорентийским и кое-какие другие вещи — к миссис Ваномри, у которой и пообедал; а утром я повидал секретаря и показал ему письмо архиепископа, чтобы убедить его в невиновности последнего, и постараюсь убедить в этом мистера Гарли. Я добрался сюда с Патриком и с одним чемоданом в почтовой карете за шесть пенсов и плачу шесть шиллингов в неделю за одну нелепую комнату с ужасно грубыми простынями. У нас здесь непрерывно льет дождь, так что о прогулке в Лондон не может быть и речи, и пока не распогодится, я вынужден буду добираться сюда тем же способом, каким приехал нынче. В довершение всего этот щенок снял мне квартиру в самом отдаленном от Лондона конце Челси, по меньшей мере на полмили дальше, чем следовало, но придется мне с этим смириться. Единственное преимущество в том, что я живу теперь как раз напротив дома доктора Эттербери, но даже от этого новая квартира не стала мне милее. Ну, а теперь я попрощаюсь с вами до завтра, когда примусь отвечать на ваше письмо, а вам впредь надобно иметь в виду, что я пишу вам из Челси, пока я отсюда не перееду и не напишу — Лондон. Это письмо уйдет в субботу, то есть ровно через две недели, а теперь отправляйтесь в гости и дурачьте тетушку Стоит.

27. Боюсь, что все мое флорентийское вино скисло, по крайней мере две первых бутылки оказались прокисшими: их почти невозможно было пить. До чего же мне не везет, черт возьми, вино, которое я отведал у секретаря, пришлось мне особенно по вкусу, и вдобавок я еще не должен ему об этом говорить, но, напротив того, выражать благодарность, как если бы оно было самым лучшим во всем христианском мире. Я поехал сегодня в Лондон в шестипенсовой карете и, прослышав, что мистера Гарли будто бы нет дома, отправился его проведать, будучи предупрежден его мошенником привратником, что это неправда. Мистер Гарли был очень бодр и как раз собирался уходить, но взял с меня обещание пообедать с ним, и вот, пока я слонялся в ожидании назначенного часа, я потерял четыре фунта и семь шиллингов, играя …в …в …в лотерею с книгопродавцем, а получил всего только полдюжины книг. Никакими книжными лотереями меня больше не соблазнят, это уж наверняка. Так вот, я пообедал у мистера Гарли и ушел от него в шесть, потом сменил сутану, камзол и парик и отправился сюда в Челси пешком, как и намерен теперь делать всякий раз, если позволит погода. У моего друга секретаря, как я теперь убедился, довольно натянутые отношения с прочими министрами, и я этим искренне огорчен. Произошло несколько досадных неудач[486], о которых слишком долго рассказывать, а на днях во время прений в парламенте относительно тридцати пяти миллионов[487], отчет о которых не был представлен в назначенный срок, господин секретарь, в запальчивости и ревнуя о своем приятеле мистере Бриджесе, на которого частично пало обвинение, сказал, что ему неизвестно, заслуживает ли вообще мистер Бриджес или прежний кабинет министров порицания в этом вопросе. Заявить такое было с его стороны чрезвычайно безрассудно и значило отречься от всего дела: ведь главным поводом для отстранения прежнего кабинета министров как раз и послужило недобросовестное распоряжение казной, и это важнее, чем все остальное вместе взятое. Я уже был осведомлен о том, что произошло, и сегодня за обедом, когда мистер Фоли[488] заговорил об этом, не называя, правда, мистера Сент-Джона по имени, я, повернувшись к мистеру Гарли, сказал, что если прежние министры не заслужили порицания в этом вопросе, тогда он (мистер Рарли) должен лишиться головы за то, что склонил королеву произвести смену кабинета. Он обратил мои слова в шутку, но, как я легко мог заметить по вскользь оброненным словам, они настроены по отношению к мистеру Сент-Джону весьма неблагоприятно и, судя по намекам другого лица, с которым я связан кое-какими делами, боюсь, что господину секретарю долго не продержаться. Таков удел придворных. Если в субботу я окажусь с мистером Сент-Джоном наедине, я выскажу ему все, что об этом думаю, и буду умолять его изменить поведение, в противном случае последствия могут быть чрезвычайно плачевными; я, признаться, не вижу, как они могут теперь искренно желать его дальнейшего пребывания в кабинете, а ведь если он станет противником — хлопот не оберешься. Однако довольно о политике.