Другому иноку авва Пимен сказал: «Иди, прилепись к человеку богобоязненному, и ты тоже научишься страху Божиему»[810]. Самым важным у Отцов пустыни было не слово, а действие. Монах учился у старца, каждодневно обитая рядом с ним и наблюдая за его жизнью в гораздо большей степени, чем выслушивая долгие проповеди. В Житии Антония несколько раз говорится о том, что посетители приходили к нему просто для того, чтобы «увидеть его»[811], и этого им было достаточно, чтобы утвердиться в добре. Один из трех монахов, регулярно посещавших Антония, никогда не задавал ему вопросов. «Мне достаточно только видеть тебя, отче», — говорил он[812]. А случалось это только раз в год. А что сказать тогда про ученика, постоянно живущего поблизости от своего старца? Его отношения с учителем должны были быть отмечены особой осмотрительностью и значительностью. Приведем в качестве подтверждения случай с одним старцем, который по истечении двух лет все еще не знал имени своего ученика. Благочестивый закон, который запрещал монахам предаваться развязности и болтовне, быть небрежными или вести себя непринужденно, в первую очередь затрагивал отношения старца и ученика. Близость Бога, с которой они жили, накладывала на все их существование такой отпечаток значительности и серьезности, что оно должно было быть просто удивительным, но иногда и невероятно требовательным по отношению к ним самим.

Нечасто, но все же случалось так, что члены одной семьи — или большая ее часть — вместе уходили в пустыню. Это могли быть либо братья, либо отец с сыном. Обычно «старцем» становился старший брат, а младший его слушался. Мы, например, видим, что Иоанн Колов и Пахомий Великий подчинялись своим старшим братьям[813]. В общине семерых братьев из семьи аввы Пимена старший из них, Ануб, осуществлял функции главы. Братья жили все вместе, но отрешенно, как чужие по отношению друг к другу[814]. Случалось также, что отец приходил в пустыню вместе со своим сыном и становился его наставником вместо старца. В Келлиях у аввы Иакова духовным учителем был его родной отец[815]. Авва Захария, будучи еще ребенком, присоединился в Скиту к своему отцу Хариону и подвизался под его духовным руководством. Авва Харион был великим подвижником, но, будучи немного склонным к мистике, он скоро стал неспособен успешно осуществлять духовное руководство сыном, который быстро совершенствовался на путях святости и созерцания Божественных тайн[816]. И авва Ануб также потихоньку оставил свое попечение над аввой Пименом, в котором все более и более проявлялся исключительный духовный дар пастыря душ. В целом же старец, как правило, не относился ревниво к своему званию. Скорее, он был склонен поменять роли, что иногда и происходило. В пустыне рассказывали одну историю про старца, у которого был замечательный ученик по имени Петр. Однажды в приступе раздражения старец выгнал его из кельи, и Петр остался возле ее дверей. По прошествии двух дней старец нашел его там же и сказал ему: «Давай, заходи, отныне ты Отец и старец, а я молодой ученик»[817].

Два брата могли подвизаться вместе вполне равноправно довольно долгое время и между ними не возникало ни малейшего разногласия, даже если демон употреблял все свое коварство, чтобы посеять в них семена раздора[818]. А все потому, что оба брата соревновались между собой в терпении и смирении. Если однажды Бог особым образом являл святость одного по отношению к другому, то последний признавал его превосходство и с этого времени считал его за старца и называл уже не «братом», а «отцом».

Ни преклонный возраст, ни долгие годы, проведенные в пустыне, сами по себе не были критерием старчества. Иоанн Кассиан замечает по этому поводу: «Юные не являются все равным образом ревностными, мудрыми и добродетельными. Так и у старых не находим мы часто равной степени совершенства, ни одинаковой опытной добродетели… Многие состарились в безразличии и расслабленности…»[819] Были случаи, когда довольно молодым монахам, благодаря их великой мудрости и дару слова[820], давали титул «аввы». Но мы можем обнаружить и отшельников весьма преклонного возраста, которые так и не удостоились этого звания, поскольку не имели требуемой рассудительности, чтобы руководить другими. Иоанн Кассиан указывает нам на старцев, возрастом более ста лет, чья «святость проявилась только в их облике»[821]. Один из них — авва Херемон — не хотел иметь подле себя учеников из страха того, чтобы, как он сам признавался, своим примером не ослабить суровость подвигов других[822]. В Египте старики всегда были уважаемы и почитаемы. Это страна, где, как заметил один историк, старикам жилось совсем неплохо[823]. А в пустыне такой почет особенным образом оказывался старцам из‑за их духовной мудрости и святости жизни.

Совместное существование старца со своим учеником могло продолжаться довольно долгое время и быть суровой школой смирения, однако вряд ли в их отношениях всегда царил мир. Один из них вполне мог попасть в сеть какого‑нибудь порока. Так, например, один старец ходил каждый день в соседнюю деревню, чтобы продать две циновки, которые сплели он сам и его ученик Он пропивал почти всю выручку, а ученику приносил только краюшку хлеба[824]. Другой, «невероятно желчный», каждый день оскорблял своего ученика, плевал в него и ставил возле двери[825]. А иногда, наоборот, — испытанию подвергалось долготерпение старца. Так, забота аввы Нистероя о своем ученике навсегда осталась в памяти пустынников[826]. Другой авва однажды сделал замечание своему юному последователю, после чего тот покинул старца и оставил его без еды на тринадцать дней. Своему соседу, который пришел на помощь старцу, авва сказал: «Ничего, когда он сможет, то вернется»[827].

Ученик мог покинуть своего старца по совету другого старца, если последний счел, что душа ученика будет в опасности, если он и дальше будет пребывать подле своего аввы[828]. Но такие случаи крайне редки. По большей части старец и его ученик были преданы друг другу до смерти. Когда старец, достигнув весьма преклонного возраста, становился немощным и неспособным жить самостоятельно из‑за физической или психической немощи, тогда ученик становился ему «прислужником». Известно, что Иоанн Фивейский прожил двенадцать лет подле аввы Амоя на циновке, прислуживая старцу во всем без малейшего намека на благодарность со стороны последнего. И только перед своей кончиной авва Амой похвалил своего верного ученика: «Это ангел, а не человек!»[829] Еще старец мог свидетельствовать о своей почтительности тем, что просил помощи Божией своему ученику, как обещал это авва Арсений Даниилу в благодарность за те скорби, что он претерпел ради него[830]. У аввы Арсения были два других ученика, Александр и Зоил, которые к нему сильно привязались. Однажды он решил покинуть их и жить отдельно, в полном уединении, но скоро пожалел об этом и снова вернулся к ним. Все трое очень сокрушались из‑за разлуки и остались вместе до смерти старца[831]. На самом деле, самые суровые и строгие старцы имели самое доброе сердце. Когда авва Пимен видел, что его ученик задремал во время псалмопения, он аккуратно брал его голову и клал ее себе на колени[832].