— Мило, она могла бы меня предупредить.

Алекс предлагает поужинать с ним и представляет мне своего нового жениха, хирурга-стоматолога, который ждал его на входе. В конце ужина я знала все об инновациях в области вставных зубов, протезов, мостов и коронок. Я подозреваю, что Алекс столь же заинтересован спортивным телосложением своего друга, как и перспективой обретения красивых новых зубов по выгодной цене.

Поднимаясь к себе, я увидела луч света под дверью квартиры Ирэн. Я спустилась вниз на этаж и вошла. У нас есть копии ключей от квартир друг друга. Квартира была освещена, и музыка Кейта Джарретта доносилась из ее спальни. «Кельнский концерт», один из любимых дисков моей сестры.

— Это я. Ты уже легла?

Панический голос из глубины комнаты:

— Не заходи, я иду!

Я ищу фруктовый сок в холодильнике, когда она заходит в кухню, немного задыхаясь, с розовыми щеками, завязывая пояс своего пеньюара, с наглым и несколько виноватым видом, который я называю «ветер в голове».

— Ты не одна?

Она с достоинством запахивает пеньюар:

— Это… тебя не касается.

— Ирэн… не играй со мной.

— Это Джим.

— Джим?

— Джим Литтл Хорз.

— Сидящий Бык?

— О, я тебя умоляю, Джудит, этот юмор… ограниченный…

— А что, он не Сидящий Бык?

Она нехотя это признает. Я наливаю в стакан томатного сока и смотрю, как она ждет, не скрывая свое нетерпение, что я выпью его и уйду. Я не тороплюсь.

— Ты меня поразила, Ирэн! Я не знала, что ты такая шустрая.

Она быстро заводится:

— Ты спишь с типами, которых даже не знаешь, которых уже больше не увидишь, и ты мне читаешь мораль? Мир перевернулся!

— Я не читаю тебе мораль, я удивляюсь, что для тебя, которой требуется хотя бы минимум интеллектуальной гармонии перед ко…

— Но что ты об этом знаешь? Что ты думаешь? Ты считаешь, что он дурак, потому что он скачет на лошади?

Это ужасно, я стерва, я это признаю, но я обожаю злить мою сестру:

— Не нервничай, Ирэн! У меня нет никаких предубеждений… Кроме того, что он заставил нас потерять час… Он хорош?

Она удивляется:

— Не будь вульгарной, пожалуйста!

— Это твоя личная жизнь, прости… Я у тебя возьму половину багета на завтра.

Я притворяюсь, что ухожу. Конечно, она меня задерживает:

— Это необыкновенно…

Она начинает шептать, ее щеки краснеют, она то и дело оглядывается.

— У меня этого не было с…

— Спелеолог?

— Да нет, тот тип был забойщиком… Нет, с Джимом это…

Она не успевает закончить рассказ, так как тот, о ком шла речь, собственной персоной заходит в кухню: в расстегнутой рубашке, открывающей впечатляющий торс, широко улыбаясь, растрепанные волосы придают ему юный вид, что контрастирует с суровостью его черт.

— Хай, Джудит! Прости за тот случай.

Очевидно, он не затаил на меня злобу за вечер. Я не могу ему уступить в вежливости:

— Не извиняйтесь, это было очень глупо, этот садовый вигвам.

Джим открывает холодильник, достает оттуда полную бутылку молока и выпивает из горлышка все без остатка, не останавливаясь. Мой взгляд переходит от него к ней: мужчина, название профессии которого не оканчивается на лог, и женщина в переходном возрасте, восхищенная, с ликующими глазами. Моя сестра. С мужчиной. Мне кажется, он был хорош.

— Хорошо, я тебя не выгоняю, но завтра я встаю рано.

Я не скрываю своего удивления. Как правило, Ирэн валяется в постели все выходные, тем более если в постели есть мужчина.

— С какой стати? Ты идешь на мессу?

Джим отвечает вместо нее:

— Амстердам, на выходные.

— Что вы собираетесь делать в Амстердаме?

Ирэн вспыхивает:

— В Амстердаме куча занятий! Музей Риджкс, музей Ван Гога, дом Анны Франк…

Джим добавляет, затягиваясь воображаемой сигареткой:

— Кофейные магазины…

Я забыла. Амстердам, Мекка американских любителей травки в Европе, Иерусалим разрешенных наркотиков.

— Следи за ней, Джим. Последний раз, когда Ирэн курила, она вообразила себя персидским ковром и провела четыре часа под столом.

Громкий хохот Джима и смех моей сестры.

Я отправилась спать. Мне не удалось заснуть. Я ворочалась в кровати до трех часов утра, наконец я приняла снотворное, и сон пришел ко мне тогда, когда я повторяла себе, что этот патриций, Патрик, действительно настоящий дурак.

Видеокамера была действительно гениальной идеей! Она как будто приросла к глазу Карины. Мы завтракаем, а она снимает нас, все наши движения.

— Карина, ты нас раздражаешь!

— Я не вижу, что тут может раздражать, ведите себя так, как будто меня нет.

Марко смеется. Мама входит в кухню, с хозяйственной сумкой в руке, проверяет список покупок. Между прочим она говорит:

— Я взяла бы тунца, я обожаю тунца, и Фанни тоже… Но это слишком дорого!

Марко опускает руку в карман, достает пятидесятифранковую купюру и протягивает деньги моей матери:

— Возьмите тунца, Мэгги, я тоже его люблю.

— Я не это имела в виду, Марко, — говорит она, убирая деньги в карман.

Марко говорит, что это ему приятно.

— И если бы вы купили булочки, я бы с удовольствием их съел.

Карина избалованно фыркает за камерой. Она снимает, как Мэгги выходит из комнаты и возвращается, когда мы начинаем целоваться.

— Ты долго собираешься нам надоедать?

— Ваши лица так интересны.

— Ну, подойди, если тебе нужны наши лица! Ты хочешь заново снять поцелуй, как в кино?

Она подходит совсем близко, я притворяюсь, что целую Марко, и приклеиваю к ее объективу оберточную бумагу от упаковки масла.

— Ты совсем глупая!

Она бежит как сумасшедшая вытирать камеру, раз шесть повторив: «Глупая, совсем глупая». Марко тихо смеется, чтобы ее не раздражать.

— Ну, а поцелуй?

Он притягивает меня к себе, долго целует.

— Я тебя люблю, Фанни.

— Я тебя тоже.

Как и вначале, когда мы встречались. Даже дольше. Мы познакомились благодаря Розали, точнее, через Тутуна. Я еще училась в парикмахерской школе, на последнем курсе. Розали приходила давать уроки плетения, мы узнали, что живем недалеко друг от друга, поэтому часто мы возвращались вместе. И однажды вечером за ней пришел ее брат, я знала его в лицо, и с ним был парень — потрясающе симпатичный брюнет. Он предложил меня проводить.

В то время у Марко был маленький «фиат», еще более старый, чем 404-я модель. В «фиате» была большая собака, огромный нечистокровный лабрадор, который занимал практически все место. Он принадлежал другу Тутуна, который уехал на каникулы, но Тутун не мог оставить пса из-за Розали, и Марко взял его к себе. Нам удалось втиснуться внутрь, собака брызгала на нас слюной и дурно пахла, так что мы смеялись всю дорогу!

Сначала он отвез Розали и Тутуна, потому что я жила немного дальше. Мы были одни в машине с этой огромной собакой, дурно пахнущей и очень ласковой, он вез меня домой минут десять. Мы все еще смеялись из-за собаки, но временами мы молчали, переглядывались, я волновалась. Наконец мы подъехали к моему дому, и когда я выбралась из машины, он сказал:

— Можно было бы пойти поесть вместе, ты как?

— Супер.

Я знала, что мама разозлится, но не предупредила ее. В любом случае она бы мне запретила. Мне было все равно, я думала только о том, чтобы с ним остаться. Он повел меня в маленькую пиццерию в Латинском квартале, оставив собаку в машине. Он заказал огромные пиццы, хотя на самом деле я не была голодна, и он тоже. Мы не прекращали говорить и смеяться.

Выходя из пиццерии, он взял меня за руку и поцеловал. Мы целовались по крайней мере четверть часа, прямо на улице. Лучший поцелуй, какой он мне дарил.

Карина уходит в свою комнату, бросая последний раз: «Страшная дура». Марко подмигивает мне и убирает со стола.

— Ты сегодня работаешь с Тутуном?

— Нет, я работаю у итальянца, в Нейи.