— Ответь мне, ты меня больше не любишь? Ты меня больше не любишь, моя дорогая, любимая? Ты дашь мне небольшой шанс? Скажи мне… Маленький шанс, скажи, любовь всей моей жизни…
Она попросила платок. У меня не было ни платка, ни бумажных салфеток. Я пошел в туалет за бумагой и принес ей рулон. Увидев его, она засмеялась, продолжая всхлипывать. Она высморкалась, но у нее осталась маленькая капелька на кончике носа, и я помог ей высморкаться, как ребенку.
— Небольшой шанс, — повторил я. — Пожалуйста… Фанни…
Она кивнула и сказала очень тихо:
— Можно попробовать… Я не знаю, получится ли у нас.
— У нас получится, моя любимая, у нас получится.
Я обнял ее, прижал к себе, чуть не задушив; она не сопротивлялась, почти не шевелилась. Я чувствовал такое облегчение, что не нужно больше лгать. Мы так и провели ночь, прижавшись друг к другу, одетые, в кровати, где я спал до шестнадцати лет.
18
Джудит
Доктор Ломбарди широко улыбается и вкалывает мне коллаген в носовую складку. Несмотря на анестезию, мне больно.
— Почти все, мадам Масон… Начинаем губы?
Я прошу начинать нежно, мне совсем не хочется напоминать транссексуалов из Булонского леса. Она отвечает, смеясь, что дает гарантию неразглашения, этот укол только уберет морщины. Возвращайтесь каждые шесть месяцев, чтобы ликвидировать следы времени.
Она протягивает мне зеркало. Несколько покраснений, они быстро пройдут, и я выгляжу гораздо свежее. Сейчас это хорошо смотрится, а потом? Стать одной из этих старух с замороженным, отекшим лицом, которые как будто постоянно страдают от бесчисленных свечек на праздничном торте?.. Сейчас я храбрюсь, но, может быть, и я в итоге соблазнюсь возможностью ставить на себя заплатки, испугавшись того, что тело разрушается все заметнее. Скоро о возрасте женщин будут догадываться по отсутствию у них морщин. Если только не показывать рук.
— Кажется, они делают подтяжку даже кошкам, — говорю я дерматологу.
Это рассмешило ее, но она добавляет, что те же услуги оказывают и мужчинам. Они могут вернуть себе пыл молодого юноши даже после андропаузы и почти идеальную, но механическую эрекцию при помощи маленькой помпы, которая заводится вручную. Мы представляем себе эту сцену и начинаем громко смеяться.
Я очень люблю мадам Ломбарди.
Пока лифт спускается к парковке, мне звонят. Я едва успеваю понять, с кем говорю, прежде чем связь обрывается. Это Патрик. Выйдя на свежий воздух, я смотрю, какое сообщение он мне оставил. Он хочет меня увидеть. Если возможно, сегодня.
Мы такого не предусматривали, я встречаюсь с предпринимателями в офисе. Я перезваниваю, попадаю на голосовую почту, говорю, что это будет сложно, почти невозможно. Успев передумать по дороге, я звоню Ирэн и прошу ее подменить меня на встрече в два часа дня. Она ругается, что не владеет информацией, заставляет себя упрашивать и в конце концов, поворчав, соглашается.
Снова сообщение от Патрика. Он перезванивает почти сразу: очень короткая беседа, мы договариваемся о месте встречи. Я хотела бы увидеться с ним рядом с бюро, но он заявляет, что это место ему не подходит из-за работы. В итоге мы решаем встретиться в бистро возле станции метро «Клинанкур». Сейчас двенадцать часов. Я успеваю зайти к парикмахеру.
Странно, но я не удивляюсь этому непредусмотренному свиданию, скорее я рада, как заметила Франсуаза, делая мне укладку. Я говорю, что новый цвет волос, красно-коричневый, очень ей идет. Это неправда, но Франсуаза славная девушка.
Я немного опаздываю, ищу его взглядом в почти полном зале. Наконец я замечаю похожего мужчину, но я не уверена. Он сидит ко мне спиной, волосы растрепаны, черная куртка явно знавала лучшие дни. Он поворачивает голову, но не видит меня. Точно, это он, в рабочей одежде, я полагаю, предназначенной для другой работы. Он кажется взволнованным, нервно затягивается сигаретой. Я тихо подхожу и кладу ему руку на голову. Он вздрагивает.
— Ну? Одет для обязательной работы?
Он сдержанно улыбается:
— Не успел переодеться. Сожалею.
— Почему сожалеешь? Пожалуй, краска на руках тебе идет, мне нравится этот пролетарский оттенок, который возбуждает буржуазию.
Моя шутка пропадает впустую, он просто продолжает улыбаться, немного сдержанно, как мне кажется. Я сажусь напротив:
— Ну, что происходит?
— Я не смогу в пятницу…
— Почему ты мне не сообщил? Я должна была менять график встреч…
Я подзываю официанта и заказываю эспрессо.
— Извините меня… Я хотел, чтобы мы увиделись.
Он говорит очень тихо, я должна прислушиваться, чтобы различить его слова в этом шуме. Он спрашивает, голодна ли я, говорит, что здесь неплохое блюдо дня, я благодарю, у меня действительно очень мало времени до возвращения на съемочную площадку. Он опять молчит, неподвижно глядя на свою чашку кофе.
— Что происходит, Патрик?
Он не смотрит на меня и отвечает не сразу:
— Ну, есть проблема… Мне непросто это сказать…
— Тебе нужны деньги?
— Нет!
Почти крик. Он успокаивается.
— Нет, не в этом дело… совсем не в этом…
Он снова умолкает. Я спрашиваю, будем ли мы и дальше играть в загадки. Он отвечает, очень тихо, очень быстро:
— Я женат…
Он поднимает на меня глаза, ожидая реакции. Я остаюсь невозмутимой. Он продолжает тем же тоном:
— Моя жена не была в курсе… всего, а потом она узнала и…
— И она тебя бросила?
Он отрицательно качает головой.
— Тогда нет никакой трагедии!..
Я продолжаю за него:
— И ты решил прекратить… мне это кажется логичным.
Мне это кажется логичным, но меня это не устраивает… Мне это даже не нравится — мысль, что я его вижу последний раз… Официант приносит мой эспрессо, я беру сумку, чтобы расплатиться. Он удерживает меня:
— Нет, это для меня… Я так глупо чувствую себя с вами…
От одной фразы к другой дистанция между нами увеличивается все быстрее. Я чувствую некоторое неудобство. Тогда я широко, с понимающим видом ему улыбаюсь:
— На самом деле нет ничего…
Нужно уходить. Прямо сейчас. Я даже не притронулась к кофе. Я слишком быстро встаю, беру сумку и наклоняюсь к нему, чтобы поцеловать в щеку.
— Вы на меня не сердитесь?
— За что? Между нами все было прекрасно. Я желаю тебе удачи, Патрик.
Я собираюсь уходить, он берет меня за руку:
— Меня зовут Марко.
— Марко… Тебе очень идет это имя, Марко… оно идет тебе больше…
Я ухожу самой непринужденной походкой и тут делаю глупость — возвращаюсь назад и шепчу ему на ухо:
— Если когда-нибудь ты вернешься к работе, то сам знаешь, где меня найти.
И очень быстро ухожу, пока он не успел мне ответить.
Я сразу же рассердилась на себя за эту глупость. Я начала с того, что отнеслась к нему как к жиголо, и заканчиваю тем же. Может быть, я становлюсь циничной косной старухой, которой чековая книжка придает уверенности. С определенной точки зрения, это очень удобная позиция. Спокойное благополучие законченных эгоистов.
Это не те мысли, которые приносят эйфорию, и, когда я явилась в офис, нервы у меня были натянуты как струна. Я быстро разобралась с моими последними встречами, согласилась на скидки — я была не в том состоянии, чтобы торговаться. Сегодня я дошла до предела: сначала я повела себя глупо, а потом непрофессионально. Сегодня мы записывали программу, но это не так уж плохо, в моих интересах было поднять свою цену в собственных глазах и провести презентацию на высшем уровне, как коммерсант суперкласса.
Я пришла в гримерную раньше на полчаса — ну, один раз не в счет — и воспользовалась этим временем, чтобы позволить себе довольно крепкий виски. Мне нужно подстегнуть себя, нужен фальшивый энтузиазм человека, который готов продавать туфли безногому. В дверь постучали. Это был Алекс. Он вошел с грустным видом, для него это необычно. Он бросил грустный взгляд на бокал с виски, прежде чем сесть, спросил, как мои дела. Я ответила, что не по-олимпийски, но справляюсь.