Я звонила ей два раза, попадала на автоответчик. Я подумала, что она обманула меня, сказала так, чтобы отделаться. Я позвонила из салона, мы работали до двадцати двух часов. Я звонила украдкой, из туалета для персонала, на работе мы должны выключать телефон.

Когда мадам Сильвани второй раз увидела, как я выхожу из туалета, она улыбнулась мне, подняв бровь. Она постоянно улыбается, ее взгляд может выразить все что угодно. Я начинаю понимать ее язык: поднятая бровь означает «что происходит?»; подняты обе брови, голова наклонена — «внимание, мне это не нравится»; легкое движение подбородка — «зайдите ко мне сейчас же»; глаза сощурены, брови нахмурены, губы сжаты — «это мне абсолютно не подходит». Мы уже собирались закрываться. Заканчивали с последними клиентами, когда мой телефон зазвонил. Я забыла его выключить. Мадам Сильвани подняла брови, чуть двинула подбородком, сжав губы, что означало: «Внимание, мне это не нравится, зайдите ко мне, мне это абсолютно не подходит».

Но я все же ответила и услышала голос Марко. Я застыла на месте, мадам Сильвани подошла, все еще улыбаясь, но хмуря брови. Я сказала, что это моя мама, должно быть, какая-то проблема, могу ли я с ней поговорить, пожалуйста? Она увидела, что я закончила работу и убирала свои материалы. Она коротко кивнула — «ладно», но подняла указательный палец — «чтобы это не повторилось». По крайней мере, так я поняла. Я поблагодарила ее и бегом вернулась в туалет.

Марко говорил холодно, безразлично. У меня кровь стучала в висках, я задыхалась, но старалась скрыть волнение. Сначала он не хотел встречаться, ему нечего было мне сказать, но я настояла, я пообещала, что буду вести себя спокойно, прилично, что я все поняла. В итоге он согласился. Мы увидимся на следующей неделе, он зайдет за мной в салон.

Должно быть, я долго пробыла в туалете, так как мадам Сильвани повела подбородком и нахмурила брови, когда я вышла. Я остановилась и рассказала ей историю о том, что моя мать больна, и я объясняла своей маленькой сестренке, как сделать ей укол, потому что у мамы диабет. Я думаю, что была убедительной, потому что, кажется, она мне поверила. Она посмотрела на меня и сказала:

— Фанни, это в последний раз.

Я поняла, что в моих интересах было придерживаться правил. Но по большому счету мне было на это плевать, теперь у меня была небольшая надежда вернуть Марко.

Мы с Тутуном поделили между собой крупный заказ: ателье и подсобные помещения. Мы перекрашиваем ателье и переделываем штукатурку. За три недели работы клиент неплохо платит. Мы начинаем шпаклевать стену, когда Тутун говорит:

— Я страшно доволен, что все налаживается.

Я останавливаюсь, смотрю на него:

— О чем ты говоришь?

— Ты и Фанни. Я страшно доволен.

— Кто тебе это сказал?

— Розали.

Он снова принялся промазывать трещины, качая головой под звуки своего плеера. Конечно, Розали. Наше радио работает на всю мощность. Так я узнал, что салон перешел к Леоноре, а Фанни работает в крупной парикмахерской рядом с Елисейскими Полями. Мне даже не надо ни о чем спрашивать. Тутун умело, между делом, сообщает новости, как будто они ничего не значат.

Я хотел его разуверить, сказать, что ничего не устроилось. Но я ничего не сказал — не хотел новой путаницы, и потом, в любом случае… Что в любом случае? Я не перезвонил Фанни, чтобы отменить встречу. У меня не было сил. Я должен встретиться с ней послезавтра, но не надолго, мы тихо посидим в бистро. Я на это надеюсь. Я не поставил Джудит в известность, мы и так втянули ее во всю эту историю, не нужно еще добавлять.

Я встречаюсь взглядом с Тутуном, и он широко улыбается. Скоро я ему скажу. Я скажу ему, кто та женщина, которую я действительно люблю. Мне незачем лгать Тутуну — он мой лучший друг.

С утра все делаю не так, брови мадам Сильвани не прекращают подниматься и опускаться, когда она смотрит на меня, как будто у нее тик. Дженнифер, другой специалист по окраске, называет ее мимом Марсо. Девочки смеются над этим, но тихо, одними глазами. Я тоже учусь говорить глазами; действительно, можно сказать кучу вещей, не произнося ни слова.

Я тайком смотрю на часы каждые двадцать минут начиная с пяти дня. Я как на иголках. Это настолько заметно, что в перерыве мадам Сильвани спросила меня, почему я подпрыгиваю на месте. Я и не замечала, что подпрыгиваю. Я смотрю на часы: они не идут, а ползут, мне осталось сделать еще два прореживания и окрашивание.

Обычно мы заканчиваем в семь-половине восьмого, но в последнюю минуту появилась очень важная клиентка, по крайней мере, мне так показалось. Она хотела, чтобы ей покрасили пряди, целую вечность выбирала цвет, у нее было три волоска на голове, и мне хотелось ее ударить. Я уже заканчивала, когда заметила, что снаружи стоит Марко и наблюдает за мной через стекло.

Мое сердце забилось очень быстро, у меня зашумело в ушах. Он смотрел на меня, я не верила, что он улыбался. Я махнула ему, чтобы показать на клиентку, и кисть с краской номер пять задела ее лоб; она закричала, прибежала мадам Сильвани. Я вытирала клиентке лоб, на нем было не так уж много краски, одна струйка, но старуха кричала, что у нее будет аллергия.

Тогда я начала плакать, не могла успокоиться, слезы сами текли. Мадам Сильвани сказала, что это непрофессионально, что мне нет места в их салоне. Я не видела, похожа ли она на мима Марсо, потому что рыдала, уткнувшись в махровое полотенце. Тут случилось невероятное, я услышала голос Марко, он нервно спрашивал:

— Почему вы говорите с ней таким тоном? Почему она плачет?

Я подняла голову. Он стоял здесь, за спиной мадам Сильвани. Она повернулась к нему, нескладная, выше него на голову, посмотрела на него, подняв бровь, и сказала ледяным голосом, полная презрения:

— Господин, кто вы?

— Ее муж, — ответил Марко.

Как чудесно было это слышать! Два слова, но как я была счастлива! Я смотрела, как он стоит перед мамашей Сильвани, она не произвела на него никакого впечатления. Все кричали, особенно Марко, последние клиенты сердились, девочки выглядели расстроенными, но я видела, что их глаза смеются.

— Господин, вам нечего здесь делать! Выйдите!

— Нет, я не выйду, вы не будете так относиться к моей жене!

Я могла бы вмешаться, сказать Марко, чтобы он успокоился, но я была так счастлива, что он здесь, оберегает меня и защищает.

Когда я увидела, что дело приняло неприятный оборот, я сняла рабочий халат и пошла за вещами в помещение для персонала. Даже оттуда я слышала, как Марко кричал, что в любом случае я заслуживаю лучшего, чем этот ничтожный салон. Когда я вернулась, он как раз обозвал мадам Сильвани огромной пергидрольной коровой! Ну и ну! Я действительно гордилась им, тем, как он меня защищал! Конечно, я знаю слово «пергидрольная», но даже я им не пользуюсь. Пергидрольная!.. Я увидела, как мадам Сильвани побагровела, ее брови поднялись до самых корней волос. Я думала, что она вернет ему удар. Марко схватил меня за руку:

— Идем, здесь опасно, пахнет деньгами и глупостью!

Мы вышли из салона в гробовой тишине. Он не отпускал мою руку до самой машины. Я села на свое место, но мне было так приятно держать руку Марко в своей руке. Он открыл дверь, все еще не отойдя после ссоры. Сел, повернулся ко мне, отдышался и проговорил с усталым видом:

— Я сожалею… Я вышел из себя, понимаешь?.. Я сожалею.

Я кивнула, что означало «я понимаю, ладно, ничего страшного» на языке Сильвани. За два месяца перенимаешь привычки. Я смеюсь, я смеялась и не могла остановиться, смеялась до колик. Сначала он удивился, потом тоже начал смеяться. Я потянулась к нему, он обнял меня и прижал к себе. И тут я снова начала плакать:

— Мне тебя не хватало, не хватало, не хватало…

Я повторяла эти слова, уткнувшись носом в его рубашку. Он приподнял мое лицо, посмотрел на меня и тихо сказал: