— Фанни… пожалуйста.

— Что пожалуйста? У меня нет права быть несчастной?

Он положил руки мне на плечи, и тогда я снова расплакалась, не могла сдержаться. Слезы лились ручьем, тушь жгла мне глаза, но мне было все равно, я прижалась к нему, обняла изо всех сил:

— Я прошу, прости меня, Марко… Прости, прости, прости… Пожалуйста… Я прошу, прости меня…

Он не пошевелился.

— Мы были вдвоем, — сказал он.

— Мы начнем снова, по-другому, ну, Марко? Тебе не нужно будет уезжать на выходные…

Он помолчал, затем отстранился от меня, отвел мои руки:

— Я не на выходные уезжаю, Фанни… Я просто ухожу.

Мне удалось поднять на него глаза. Он вертел в руках носки, сворачивая и разворачивая их, наклонив голову.

— Ты меня больше не любишь?

— Я больше не люблю такую жизнь…

Я верила, что все могло еще устроиться, потому что я тоже не любила такую жизнь.

— Мы могли бы найти студию, я получу деньги за свою долю. Я буду работать у других, я видела, что у «Дессанж» ищут колористов.

Я долго ждала его ответа, но он ничего не сказал. Я смотрела на него, но его здесь уже не было, он был с другой. Наконец он убрал носки в сумку и пошел проверять, не осталось ли чего-нибудь в другом ящике.

— Да, ты прав, ты нашел настоящую клиентку… красивую… К тому же она влюблена в тебя… Тебе даже не нужно будет просить… Ты настоящий мерзавец!

Он печально посмотрел на меня, я видела, что он хотел мне что-то сказать, но он только проговорил:

— Я не хочу ругаться, Фанни.

Но я хотела ругаться, я хотела, чтобы он сказал мне в лицо: «Я тебя больше не люблю, ты меня достала, ты последняя дрянь, и я тебя бросаю».

— Это неправда?.. Ты не любишь проституцию?!

Тут я почувствовала, что задела его. Он прекратил рыться в ящике и обернулся ко мне:

— Если проституция — это жить с тем, кто тебя уважает, кто хоть немного обращает на тебя внимание, тогда да, мне нравится проституция!

И он пошел застегивать свою сумку, а я обхватила голову руками, я не хотела смотреть, как он это делает. Я лежала на кровати, сжавшись в комочек, слышала, как он открыл дверь нашей комнаты, слышала его удаляющиеся шаги, слышала, как хлопнула входная дверь. Такие же шаги я слышала, когда уходил отец.

Я подняла голову и посмотрела на открытые ящики, пустые вешалки в шкафу; Марко унес все чемоданы.

Вот и все. Моя любовь ушла. Я хочу умереть.

Я расслабляюсь, черт возьми, мне хорошо.

Я лежу на спине в теплой воде, вижу пальмы краем глаза, немного двигаюсь, чтобы ноги попадали под струи водопада. Мне хорошо, мне почти уже не плохо. Если и есть боль, она далеко, она не мешает мне ценить то, что я сейчас чувствую. Я не говорю, что это что-то уж очень необычное, но я чувствую себя лучше, как будто раньше контуры предметов были расплывчатыми и вдруг все стало четким.

Я перевожу взгляд на Джудит. Она сидит на камне, как раз над водопадом, и читает. Она смотрит на меня поверх очков, улыбается.

— Нормально? — спрашиваю я у нее.

Она кивает и начинает смеяться. Я не знаю, почему она смеется. Она рассматривает прозрачный купол, который накрывает место отдыха. Над ним небо грязно-серое, снаружи идет дождь. Смутно слышен шум капель, я не знаю, из чего сделан купол, может быть, из плексигласа, но в любом случае это суперпрочный материал. На улице холодно и льет как из ведра, внутри двадцать семь градусов и яркий свет. Прожекторов не видно, должно быть, они скрыты пальмами и папоротниками. Я спрашиваю себя: настоящие ли это камни? Вроде бы похожи. Присматриваясь, замечаешь, что у них нет ни одной кромки, никакой шероховатости, о которую могли бы пораниться посетители. Должно быть, их сточили.

Людей немного, мы приехали в будние дни; выходные среди недели — это чудесно. У Джудит было три свободных дня. Идея была моя, сначала Джудит не заинтересовалась. Мы зашли на их сайт, она посмотрела все фотографии, и они ее рассмешили. Я объяснил, что Марракеш был мне не по карману, я не хотел получать авансом такую сумму, мы потратили бы только на билеты столько, сколько заплатили за пребывание здесь. Мне хотелось участвовать в расходах.

Сначала она отказывалась, но потом поняла, что для меня это очень важно. Я хочу начать новую жизнь. Когда я сказал ей об этом, она спросила, что сталось с предыдущей жизнью.

Я не хотел об этом говорить. Я не хотел ей говорить, что пытался жить без Фанни. Это было так трудно, она все время стояла у меня перед глазами, вся в слезах, я вспоминал, как нежно мы встречались по вечерам и целовались украдкой, как школьники. Рана предательства все еще терзает меня, я чувствую себя ущербным, как инвалид. Но сейчас напряжение спало, душевная боль постепенно утихает.

Я выключил телефон, когда уходил. Я пользуюсь им, только чтобы звонить бабушке или Тутуну. Конечно, он все знает от Розали. Но он со мной об этом не говорит. Он только сказал:

— Это глупо, вы мне так нравитесь… Все должно устроиться… Это было бы слишком глупо.

Конечно, это слишком глупо. Я не мог сказать об этом бабушке, мне не удается ей сказать. Я скажу ей, когда вернусь в Париж, мне придется, если я снова у нее поселюсь. Я знаю, что ей будет больно. Бабушка обожает влюбленных. Мы были ее любимой парой. Она следила за нашей историей так же, как вот уже десять лет следит по телевизору за развитием событий в «Пламени любви».

Это прекрасное место все фальшивое, и уже не знаешь, где находишься, но точно не там, где думаешь. Мы с утра находимся под этим куполом, в тропиках в сотне километров от Парижа. Я на краю света. Я томлюсь в искусственной лагуне, даже волны запрограммированы. Должно быть, тут есть подземный зал, полный компьютеров, и мужчины в белых рубашках следят за всем, как в фильмах о Джеймсе Бонде. Люди гуляют в шортах или купальниках, как настоящие туристы, с камерой за спиной. Наверно, этим вечером мы пойдем есть креветки под звуки сальсы или регги.

Я смотрю на Джудит, она все еще погружена в чтение. Она не хочет купаться — боится заразиться чем-нибудь. Но вода такая хлорированная, что ей можно на этот счет не переживать. Я медленно к ней приближаюсь, хватаю ее ногу и тяну. Она кричит, сопротивляется, говорит, что это не смешно, но я крепко ее держу; она едва успевает положить книгу и очки и падает в воду, подняв фонтан брызг.

Она шлепает меня с притворным возмущением и начинает смеяться. Мы обнимаемся, стоя в воде, затем она видит что-то позади меня и шепчет на ухо:

— Меня засекли.

Она указывает движением подбородка на крупную даму в цветных шортах, которая рассматривает ее, улыбаясь, замерев между двух камней.

Ступив на обезьяний мост, мы видим на другом конце крупную даму: она хватается за веревки так, что мост трясется. Ее не обойти. Джудит тихо чертыхается, а крупная дама широко улыбается, делает три широких шага и оказывается рядом с нами. Она обращается к Джудит:

— Это вы, я не ошиблась?

Она не дает Джудит ответить, продолжает говорить, что каждый день смотрит ее передачу, регулярно покупает наши товары и ей никогда не приходилось жаловаться. Джудит с профессиональной улыбкой произносит: «Это очень мило. Спасибо». Дама не шевелится, кидает на меня косой взгляд:

— Я не знала, что у вас взрослый сын.

Мы молчим, обмениваемся взглядами.

— Это не мой сын, — говорит Джудит. — Это мой любовник. До свидания, мадам.

Она проходит мимо выпучившей глаза женщины, немного подвинув ее, чтобы освободить проход. Первой моей реакцией было рассмеяться незнакомке в лицо.

— Ты думаешь, что я потеряла клиентку? — спрашивает Джудит.

Я никогда не был ничьим любовником, мне не очень нравится это мерзкое слово из хроники происшествий, однако я горд. Последний раз, когда она представляла меня, я был ее парикмахером. Теперь я официально ее любовник. Я больше никогда не буду жиголо. Я действительно чувствую, что у меня началась новая жизнь.