«Томми Кэмпбелл и Майкл Винек были лишь материалом для его скульптур, — рассуждал Маркхэм. — Таким же, как эпоксидная смола, дерево, железо и все остальное. Лишь одной из составляющих искусства, послания, борьбы за то, чтобы заставить нас пробудиться».

Материал.

Маркхэм раскрыл «Спящих в камне» на странице, которую загнул пару часов назад, с цитатой Микеланджело, подчеркнутой красным:

Мрамор. Материал Микеланджело. Часть его он преобразовывал в блистательные произведения искусства, другую, в зависимости от местонахождения на глыбе, безжалостно низвергал на пол мастерской, превращая в гору мусора. Вот вам благоговейное почтение к самому материалу, но также и понимание того, что какую-то его часть предстоит без сожаления выбросить.

Мертвецы. Материал Микеланджело-убийцы. Он должен был экспериментировать на других трупах, прежде чем приступить к работе над Кэмпбеллом и Винеком, использовать человеческие тела, оттачивая технику. Некоторые из них, вероятно, вначале лишь части, были превращены в пластинированные произведения искусства, а остальное выброшено как отходы. Вот и благоговейное почтение к материалу, к эстетически совершенному мужскому телу, и понимание того, что на пути к достижению величия чем-то придется пожертвовать.

«Мрамор. Материал. Отходы. Покойники. Эстетическое совершенство мужского тела».

Тут что-то никак не стыковалось.

Совсем простое и близкое, в то же время недостижимое.

Вздохнув, Маркхэм выключил настольную лампу. Надо будет заставить себя заснуть, какое-то время думать о чем-нибудь другом. Как только он забрался в постель, его мысли тотчас же устремились к Кэти Хильдебрант. Сэм не хотел признаваться себе самому, как же скучал по ней последние три дня, и еще меньше в том, с каким нетерпением ждал новой встречи. Однако больше всего Маркхэма беспокоило тревожное предчувствие того, что он упускает из вида что-то очень важное, такое, что может навлечь опасность на профессора искусствоведения, из-за чего он снова потеряет любимого человека.

Стивен Роджерс гордился тем, как молодо выглядит. В свои сорок пять он сохранил пышную копну вьющихся волос, которые, правда, приходилось время от времени подкрашивать. До сих пор симпатичному преподавателю театрального училища изредка отказывали в спиртном, когда он приходил в бар вместе со своей подружкой-студенткой. Стивен даже ждал столь лестного события, особенно если учесть, что опешивший бармен, взглянув на права и узнав его возраст, обычно наливал двойную дозу. Отчасти Роджерсу нужно было благодарить за это гены, однако на самом деле выглядеть молодым ему помогало глубоко укоренившееся тщеславие в паре с подсознательным стремлением всегда быть привлекательным в глазах противоположного пола. Стивен Роджерс пять раз в неделю пробегал по шесть миль, внимательно следил за содержанием жиров и углеводов в своем рационе, по-прежнему регулярно занимался на тренажерном комплексе, который бывшая жена подарила ему на сорокалетний юбилей, и до сих пор по возможности придерживался старой поговорки, которую в детстве так старательно вдалбливала ему любящая мать: «Рано ложиться и рано вставать — мудрость, здоровье, добро наживать».

Здоровье? Да. Деньги? Тут тоже жаловаться было не на что. Но вот мудрость? Что ж, даже сам Стивен Роджерс вынужден был согласиться, что ею он несколько обделен.

За сорок пять лет, прожитых на земле, Роджерс наделал немало глупостей. Самым непростительным, наверное, оказалось то, что он сохранил на своем компьютере письма, пришедшие по электронной почте от Али. Это была самая настоящая ошибка. Роджерсу пришлось удалить программу работы с электронной почтой, а затем установить ее заново. При этом он забыл ввести опцию «очистить почтовый ящик», и через несколько месяцев жена нашла компромат.

«Вот что было хуже всего», — размышлял Стив.

Эти письма хранились на компьютере несколько месяцев, прежде чем Кэти случайно на них наткнулась.

Глупо, глупо, глупо!

Нет, Али Даниэлс не была единственной любовницей Стива Роджерса за двенадцать лет брака с Кэти Хильдебрант. Да, она стала первой студенткой, но до нее у него случались и другие романы, о которых бывшая жена даже не догадывалась. Время от времени он знакомился с актрисами провинциальных театров, приезжавших на гастроли, был еще и постоянный роман с одной давней знакомой. Стив дважды в год встречался с ней на конференциях. Эта связь зародилась еще тогда, когда оба были свободны от брачных уз, так что тут Роджерс нисколько не стыдился. К тому же дети жили у нее.

На самом деле Стив даже гордился тем, в какой степени оставался верным Кэти Хильдебрант за двенадцать лет их отношений, ибо в холостяцкие деньки он был тем еще жеребцом. Больше того, у Стива Роджерса возникло подозрение, что если бы он вкладывал столько же усилий в свое актерское мастерство, сколько в погоню за юбками, то уже давно стал бы новым Марлоном Брандо или как минимум Бертом Рейнольдсом, с которым его нередко сравнивали. Это просто выводило Роджерса из себя, пока он учился в Йельском университете, но затем, в свою бытность актером захудалых провинциальных театров, он научился извлекать из этого выгоду.

Да, Стивен был очень-очень тщеславен, но все же на первом месте у него стояло подсознательное недовольство тем, какие карты сдала ему жизнь. Конечно, на бумаге Роджерсу было чем гордиться. В конце концов, он окончил престижный Йельский университет, а теперь занимал должность старшего преподавателя факультета театрального искусства, риторики и танца Браунского университета. Все же в глубине души Роджерс считал себя неудачником, не мог избавиться от ощущения, что судьба с самого начала была настроена против него. Посредственная карьера на сцене тут оказалась ни при чем. Нет, еще до того, как он в двадцать два года поступил в Йельский университет, Стиву уже начинало казаться, что окружающие его недооценивают, не понимают всю глубину таланта. Однако с годами представление о собственном месте в жизни не переросло в озлобленность на всех и вся, а просто развилось в ощущение того, что все ему должны. Поэтому, обманывая Кэти Хильдебрант, он искренне считал, что заслужил право расслабиться с какой-нибудь киской, согласившись связать себя узами брака.

Да, одно дело изменять и совсем другое — попасться. Похоже, для Роджерса только признание этого факта обманутой стороной превращало левый роман в супружескую измену. «Если в лесу упадет дерево и никто этого не услышит…» и так далее.

Стивен не стыдил себя за ту боль, которую причинил бывшей жене, не переживал по поводу разбитой семейной жизни, а проклинал себя за ту глупость, с какой в который уже раз позволил судьбе торжествовать победу. Конечно, Кэти имела право поиметь его по полной, могла при желании устроить ему хорошую баню, так что он вынужден был считать за счастье то, как безболезненно прошел развод. Однако Роджерс все равно чувствовал себя жертвой, не мог избавиться от ощущения, что его бросили. Сказать по правде, Стиву не хотелось признаваться самому себе в том, что он ожидал от Кэти более ожесточенной борьбы, агрессивного и яростного отношения к себе в течение последних четырех месяцев, ибо это доказало бы, что он действительно для нее что-то значил.

Да, еще в свою бытность посредственным актером Роджерс хорошо усвоил, что хуже ненависти может быть только безразличие.

По иронии судьбы Стив с определенной долей безразличия относился к Али Даниэлс, той студентке с очаровательной попкой, настойчивое требование которой ежедневно получать от него сообщения по электронной почте после того, как они перепихнулись, и разбило в конечном счете хорошие отношения с Кэти. Да, Стив Роджерс любил Кэти Хильдебрант так, как только мог вообще любить кого-то помимо собственной персоны. Вероятно, в каком-то смысле он до сих пор продолжал так к ней относиться. Конечно, Стив сознавал, что порой ревновал жену — к диссертации, к успеху книги, а в последнее время к тому вниманию, которого она удостоилась как консультант или кто там еще, твою мать, по делу этого психопата Микеланджело. Все же Роджерс знал, что ему будет не хватать Кэти, размеренной рутины, надежности, практического уюта совместной жизни. Если бы он послушался совета своего работяги-отца, как выполнил подсказку матери, жил бы в соответствии с этим кредо, то, возможно, ничего и не случилось бы.