Тут до нее вдруг дошло. Она словно ощутила удар в солнечное сплетение.

— Господи, — прошептала Хильди. — Это же он! Томми Кэмпбелл!

— Да. Сегодня утром его обнаружили в Уотч-Хилле, в саду исполнительного директора одной инвестиционной компании, меньше чем в полумиле от дома его родителей. Труп уже опознан. Похоже, тот, кто убил Кэмпбелла, каким-то образом сохранил тело и расположил его в позе статуи, добившись даже нужного цвета, как вы верно заметили.

Захлестнутая волной шока, Кэти почувствовала, что слова застряли у нее в горле, но она понимала, что ей нужно их выдавить.

— Кто? Я хочу сказать, кто мог пойти на такое?

— А вот это, надеюсь, вы и поможете нам установить, доктор Хильдебрант. Сейчас там работает бригада криминалистов, проводит предварительный осмотр, но нам нужно, чтобы вы изучили место преступления до того, как мы заберем трупы.

— Трупы? Вы имеете в виду сатира? Значит, это тоже настоящий человек?

— Да, мальчик, — слабым голосом подтвердил Маркхэм. — Точнее, верхняя половина. Низ, судя по всему, — задняя часть козлиной туши.

— Боже милосердный, — простонала Кэти и, несмотря на легкий приступ тошноты, подступивший к горлу, и слезы, застилавшие глаза, спросила: — Кто это?

— Пока что точно сказать нельзя. Как раз в настоящий момент наш сотрудник изучает список пропавших без вести. Возможно, пройдет еще какое-то время, прежде чем мы сможем установить личность. Понимаете, в отличие от Кэмпбелла черты ребенка были существенно изменены, подправлены, чтобы точно воспроизвести выражение лица сатира Микеланджело.

Кэти почувствовала внутри пустоту. Ее охватило оцепенение.

— Вы не хотите переодеться? — предложил Маркхэм. — Для апреля погода холодная, а у воды еще хуже.

— Но почему я? — внезапно спросила Кэти, которая находилась словно в тумане, собственный голос показался ей чужим. — Несомненно, у вас есть свои специалисты в данной области, те, кто узнал статую, определил, что это работа Микеланджело. Хочу спросить, что такого я смогу сказать, чего вы не найдете в Интернете, черт побери?

Не говоря ни слова, специальный агент Маркхэм положил на стол последнюю фотографию. Кэти в ужасе посмотрела на снятые крупным планом буквы, аккуратно высеченные на основании, на котором стояло мумифицированное тело Томми Кэмпбелла. Надпись гласила: «Посвящается доктору Хильдебрант».

Наружная оболочка бывшей конюшни по-прежнему оставалась кирпичной. Такой ее выстроило в восьмидесятых годах XIX века зажиточное семейство, сколотившее состояние на производстве текстиля, на тогдашней окраине Ист-Гринвича, штат Род-Айленд. Она находилась ярдах в тридцати позади главного дома. Попасть туда можно было по вымощенной каменными плитами тропинке, ведущей от черного крыльца, или по грунтовой дороге, которая ответвлялась от своей мощеной сестры и проходила через густую рощу в западной части поместья.

Сам дом представлял собой неуклюжее трехэтажное строение с разворотным кругом перед крыльцом, в центре которого стоял давно не работающий фонтан. Так называемая парадная дверь на самом деле находилась сбоку и смотрела на восток, на ровные ряды деревьев. Поэтому посетители, которые сейчас приходили крайне редко, поднимались по ступеням, ведущим в комнату, расположенную рядом с библиотекой, которая выходила окнами на разворотный круг.

Однако Скульптор практически всегда пользовался задней дверью, ибо у него постоянно были дела в старой конюшне. Лишь после этого он шел к своему отцу, в дом, где прошла вся его жизнь. Семья Скульптора жила здесь с 1975 года, переехала сюда почти сразу же после его рождения. К этому времени конюшня уже давно была переделана в гараж на две машины с комнатой наверху, где при предыдущем владельце дома жил сторож. В детстве Скульптор часами играл один в пустом жилище. Однако в основном он просто прятался там, когда родители ругались или мать, напившись, била его.

Она часто колотила маленького сына, когда отец уезжал по делам или отправлялся в клуб играть в гольф. Если мать считала, что мальчик вел себя отвратительно, то иногда наполняла ванну ледяной водой и держала его в ней, пока он не начинал захлебываться. Иногда она запирала Скульптора в ванной комнате, выливала на пол хлорку и заставляла ребенка дышать ядовитыми испарениями, однако в основном просто лупила — неизменно по затылку, чтобы синяки и ссадины не были видны под густыми волнистыми волосами. Мать стращала Скульптора, что если он хоть кому-нибудь пикнет, то она умрет, а отец наложит на себя руки. Ребенок долго ей верил. Он очень любил своих родителей и ради них был готов на все. В то время отец называл Скульптора Кристианом — он еще помнил имя сына. Но это было очень-очень давно. Теперь отец никогда не называл его так.

Сам Кристиан тоже практически никогда не называл себя по имени. Он думал о себе только как о Скульпторе, за исключением тех редких случаев, когда этого нельзя было избежать на людях. Иной раз ему приходилось расписываться за рецепты для отца или покупать лекарства через Интернет. Скульптор ненавидел Всемирную паутину, но уже давно смирился с ней как с инструментом, необходимым для дела. Пока Интернет оставался в пределах бывшей конюшни, он его терпел, ибо там обитали новые технологии, творилась вся работа.

Отец Скульптора не знал о работе сына в бывшей конюшне. Он теперь вообще почти ничего не знал и едва ли не все время проводил в спальне, на втором этаже, прямо над кухней, глядя на кормушки для птиц, которые его сын много лет назад развесил на одном из раскидистых дубов. Иногда Скульптор ставил отцу музыку на старом проигрывателе, в основном хриплые грампластинки с классическими произведениями, все то, что тот любил до несчастного случая. Еще Скульптор установил проигрыватель компакт-дисков в корпусе старенького радиоприемника, устроив так, чтобы тот воспроизводил архивные записи радиопостановок тридцатых и сороковых годов. Отца это безмерно обрадовало, и он часами с улыбкой слушал радио.

В основном, однако, старик просто сидел совершенно неподвижно в кресле-каталке перед окном. Он по-прежнему мог поворачивать голову и двигать правой рукой, но теперь почти не говорил, лишь изредка звал какого-то Альберта. Скульптор понятия не имел, кто это такой, но, покопавшись в фамильных архивах, обнаружил, что у его отца был старший брат по имени Альберт, покончивший с собой. Отец тогда еще был маленьким мальчиком.

В то время как Кэти Хильдебрант и специальный агент Маркхэм ехали по девяносто пятому шоссе, направляясь в Уотч-Хилл, расположенный в нескольких милях отсюда, Скульптор вытащил из вены на запястье отца иглу, подсоединенную к капельнице. Как правило, он кормил его с ложки овсяной кашей со специальными добавками, обеспечивающими полноценное питание, однако за много лет обнаружил, что после ночи барбитуратов капельница эффективнее стабилизировала состояние старика. Тот провел в отключке почти шестнадцать часов, получая внутривенно постоянную дозу легких болеутоляющих, пока сына не было дома. Сейчас ему требовалось лишь немного нежного внимания и заботы, чтобы прийти в себя.

— Вот и все, — сказал Скульптор, вытирая струйку слюны с подбородка старика.

Швырнув тряпку в белую пластмассовую корзину с надписью «белье», он одной рукой пересадил отца с кровати в кресло-каталку, затем включил на малую мощность увлажнитель воздуха, стоявший на столике у изголовья. Иногда у отца пересыхали ноздри и из носа шла кровь. По сути дела, в этой спальне имелось все необходимое для ухода за инвалидом: штабеля коробок с медицинскими препаратами, отдельная ванная со специальным сидячим душем, в углу маленький холодильник для лекарств, три капельницы, все с мешочками, наполненными разными растворами для тех или иных целей. Если бы не красные обои, панели из потемневшего дерева и величественная кровать под балдахином, помещение запросто можно было бы принять за больничную палату.

— Пришло время посмотреть на птичек, — сказал Скульптор, подкатывая кресло к большому окну.