Бродяга-17 снова осмотрелся по сторонам — инстинкт, подозрительность.

— Конечно, можно будет встретиться и там, — с улыбкой продолжал Крис. — Правда, пешком туда далековато, так что тебе придется ловить такси. Решай сам.

Поколебавшись лишь мгновение, Бродяга-17 обошел вокруг машины, сел спереди справа и бросил сумку на заднее сиденье.

Они тронулись, Крис помолчал и начал:

— Должен сказать, Джим, на самом деле ты выглядишь лучше, чем на фотографиях.

Бродяга-17 слабо улыбнулся. Крис видел, что парень нервничает. Сейчас он, конечно же, скажет, что занимается этим совсем недавно, может быть, даже заявит, что для него такое будет в первый раз, как говорили некоторые женщины. Но точно так же, как у Майкла и Анджело хватало ума понимать, что девицы лгут, Крис тоже запросто сообразил бы, что Бродяга-17 будет врать, если все же упомянет об этом.

Крис остановился на светофоре у выезда на магистраль номер 10, ведущую к Кранстону.

Его машина была первой.

Это оказалось как нельзя лучше.

— Ты там когда-нибудь бывал? — спросил Крис, указывая на торговый центр «Провиденс-Плас».

— Пару раз, — осторожно ответил парень.

— Может быть, после всего этого я куплю тебе там какую-нибудь хорошую вещицу.

Бродяга-17 снова улыбнулся, теперь уже шире, расслабленно.

Светофор зажегся зеленым. Крис тронулся вперед.

— Мы едем в Кранстон? — удивился Бродяга-17.

— Видишь вон ту вывеску нового магазина одежды? — вместо ответа спросил Крис.

Когда Бродяга-17 выкрутил голову вправо, глядя в окно и тем самым подставляя сонную артерию, Скульптор молниеносно поразил цель.

Шипение и хлопок пистолета напугали парня больше, чем боль укола. Бродяга-17 непроизвольно вскинул руку к шее, хватаясь за иглу. В это же мгновение он встретился взглядом с нападавшим. Однако дело уже было сделано, и перед тем как глаза парня остекленели, Скульптор успел увидеть в них страх осознания правды.

Бродяга-17 отключился, обмяк на сиденье и забылся крепким сном еще до того, как Скульптор выехал на магистраль.

Вытащив иглу из шеи парня, Скульптор снял парик, очки и убрал все под сиденье. Взглянув на себя в зеркало заднего вида, он провел ладонью по выбритой наголо голове.

Теперь он снова был Скульптором и опять улыбался, ибо знал, что, когда Бродяга-17 в следующий раз откроет глаза, он очнется в объятиях божественного освобождения.

— Кэти, что вас тревожит?

Дело было уже ближе к вечеру. Они намертво застряли в пробке у развязки шоссе номер 93 и 95. С момента окончания телеконференции и последовавшей за этим бумажной работы они не сказали друг другу и пары слов.

— Моя жизнь, — вдруг прошептала Кэти. — Вся она была посвящена творчеству Микеланджело. Теперь я больше никогда не смогу смотреть на его скульптуры, читать лекции, даже думать о нем так же, как прежде, не вспоминая при этом о…

Осекшись, Кэти безмолвно залилась слезами. Не отрываясь от дороги, Сэм Маркхэм взял ее за руку. Кэти не возражала. Их пальцы словно сплавились.

— Я очень сожалею, — только и сказал сотрудник ФБР.

Но для Кэти Хильдебрант этого было достаточно. Когда черный «шевроле» наконец выбрался на шоссе номер 95, поток машин стал реже. Они снова устремились вперед, и Кэти поймала себя на том, что слезы высохли.

Оставшуюся часть пути до Кранстона они проехали молча.

Сэм Маркхэм, однако, так и не выпустил руку Хильди.

— Завтра я вылетаю в Вашингтон, — сказал он, останавливаясь перед домом Поулков. — По делам, а также чтобы забрать кое-что из вещей. Вернусь в понедельник утром. Наши люди по-прежнему за тобой присматривают, но в случае чего звони мне. Даже если просто захочешь поговорить. Ладно, Кэти?

— Только если ты обещаешь мне то же самое.

— Конечно. — Маркхэм улыбнулся.

— Хорошо. Тогда я тоже обещаю.

Потом Кэти сотворила нечто такое, чего не позволяла себе еще ни разу в жизни. Без принуждения, по своей собственной воле она подалась вперед и поцеловала мужчину в щеку.

— Спасибо, Сэм, — бросила Хильди, выскакивая из машины.

Только когда Кэти оказалась под защитой дома Поулков и Джанет спросила, как прошел день, до нее дошло, что она сделала. В тот самый момент как застенчивая женщина, профессор искусствоведения, радостно засмеялась, Сэм Маркхэм, едущий по дороге, взглянул на себя в зеркало заднего вида.

Он по-прежнему заливался краской.

— Стряхни с себя сон, сын Божий!

«Почему папа говорит по-английски?»

Семнадцатилетний парень, сбежавший из дома в Виргиния-Бич, улыбнулся, радуясь возвращению домой. Но кровать сегодня утром почему-то была холодной и жесткой, а сердце гулко колотилось в грудной клетке, стиснутой чем-то…

«Я лежу на полу, снова заснул в автовокзале».

Поль Хименес с трудом разодрал глаза и тотчас же зажмурился, увидев прямо перед собой нестерпимо яркий огненный шар.

«Нет, — подумал он. — Тут что-то другое. Я не могу проснуться».

— Опять эта дрянь, — прошептал он вслух. — Элиот, твою мать!..

Но тут до Хименеса дошло, что он не может говорить с Элиотом, не виделся с ним больше шести месяцев, с тех пор как его замели за кражу из магазина. К тому же в отличие от Элиота Поль никогда не пробовал эту дрянь, вообще ничего подобного. Парню повезло, его предупредили о наркотиках в тот самый день, когда он только приехал в Бостон. С тех пор прошел уже почти целый год. Мужчина, с которым юноша познакомился в публичной библиотеке, улыбнулся, демонстрируя золотой зуб, когда Поль сказал ему, что он чист. Этот человек рассказал ему, какие большие деньги может заколачивать на Арлингтон-стрит такой приятный парень, если будет оставаться чистым.

— Однако, как только начнешь принимать дерьмо, сынок, с тобой будет кончено, — заявил мужчина. — Никто не станет выкладывать такие деньги за наркомана. Ты должен оставаться свежим и чистым. Помни это.

Ресницы Поля задрожали, открылись. В ударившем в глаза ярком белом мареве он вдруг сообразил, что лежит не в автовокзале и даже не в квартире у Брайана, на холодном жестком деревянном полу которой они с ребятами спали в течение последних двух месяцев. Там ему в ухо попытался забраться таракан. Все же он действительно лежал. Поль чувствовал спиной и ягодицами что-то твердое, словно сталь. У него кружилась голова, он не мог двигаться. Определенно, его чем-то накачали. Однако в то же время Поль чувствовал, как у него по жилам разливается энергия. Этот яркий свет перед глазами, гулко колотящееся сердце…

«Музыка? Кто-то подсунул мне дерьмо в клубе? Сейчас я валяюсь на полу сортира где-нибудь в чайнатауне?»

Какое-то мгновение Полю казалось, что он видит танцевальную площадку и студентов, освещенных мигающими огнями цветомузыки. Кто-то рассчитывал на дармовщину, иные собирались подзаработать немного на новые шмотки. Всюду одно и то же.

«Долбаные наркоманы».

— Наконец-то, — раздался мужской голос, который, как показалось Полю, он уже где-то слышал. — Выходи же из камня!

Поль попытался заговорить, но у него болело горло, как будто он проглотил целый стакан с иголками. Затем Хименес почувствовал тупое нажатие, давление на запястье. Сердце у него стремительно застучало. Это было даже хуже, чем тогда, когда он признался отцу, что ему нравятся мальчики, а тот запер его в гостиничном номере вместе с проституткой в надежде, что та сделает его мужчиной, потом привез сына на автовокзал, купил билет до Бостона и велел больше никогда не возвращаться домой. Но только сейчас сердце колотилось как-то по-другому, сильнее, болезненнее. Поль ощущал его удары всем своим телом, вплоть до пальцев на ногах, кончики которых, казалось, были готовы лопнуть.

— Где я? — с трудом прохрипел Поль.

Яркое пятно постепенно оформилось в светящийся прямоугольник.

«Должно быть, это „Стрэнд“», — подумал Поль, имея в виду второсортный кинотеатр, где он, называясь Джимом, быстро обслуживал клиентов на заднем ряду, естественно отстегивая десять процентов заработка управляющему. Но это было до того, как он начал пользоваться компьютером в библиотеке, поставил все на деловую основу, после чего стал получать настоящие деньги. Да, Поль до сих пор время от времени подрабатывал на Арлингтон-стрит, но только в крайнем случае, лишь когда…