Закурив очередную сигарету, Беррелл позвонил жене и сказал, что вернется домой только поздно вечером, а то и завтра утром.

Жена ответила так же, как и всегда, пустой фразой, приправленной корейским акцентом:

— Я оставлю свет включенным.

Она была закалена воспитанием двоих детей и двадцатью пятью годами супружеской жизни, сочетаемой с работой мужа. Когда Билл Беррелл присоединился к Маркхэму и Кэти, сидевшим в микроавтобусе ФБР, и увидел привлекательные азиатские черты лица профессора искусствоведения, освещенные сиянием компьютерных мониторов, чувство вины по поводу того, что он бросил Кэмпбеллов, тотчас же преобразовалось в тоску по жене.

Да, в свои пятьдесят Бульдог становился мягким.

— Расскажите, что у нас есть, — начал Беррелл, выпуская струйку дыма.

— Наши люди нашли собрание стихов Микеланджело в библиотеке Уэстерли, а также экземпляр «Спящих в камне» доктора Хильдебрант, — начал Маркхэм.

— И?..

— Пока что я еще не успел просмотреть книгу, но доктор Хильдебрант узнала сонет и цитаты.

— Те, о которых мне говорила Салливан? Почти шесть лет назад они были подсунуты под дверь кабинета доктора Хильдебрант?

— Да, сэр, — подтвердил Маркхэм, сверяясь с листком бумаги. — Мы нашли в Интернете три цитаты. На первый взгляд они выглядят именно тем, за что их приняла доктор Хильдебрант: словами мудрости и поддержки, пришедшими после смерти ее матери. Это говорит нам хотя бы о том, что тот, кто прислал эти записки, был в курсе личной жизни доктора Хильдебрант. Записки поступили в следующем порядке. «Раз мы радуемся жизни, то не должны печалиться из-за смерти, поскольку она вышла из рук того же самого творца». «Обещания этого мира являются по большей части пустыми призраками». Наконец: «Лучший и самый надежный способ — это уйти в себя и добиться в жизни чего-нибудь стоящего».

— Итак, Сэм, что вы по этому поводу думаете?

— Я сказал бы, что перед нами определенная попытка добиться доверительной близости. При этом также подразумевается, что автор понимал то горе, с которым столкнулась тогда доктор Хильдебрант. Однако в этом свете последняя цитата выглядит несколько странной, поскольку первые две говорят о смерти и загробной жизни и прямо противопоставляют этот мир тому, который ждет нас. Дальнейшие поиски позволили нам с доктором Хильдебрант установить, что третья цитата часто употребляется как продолжение второй. Не могу точно сказать, как к этому отнестись, однако если рассматривать эти слова в контексте сонета, последней полученной записки, возможно, их следует понимать и как попытку облегчить горечь утраты, и как совет найти себе новую цель в жизни. Причем говорится о том, куда нужно направить свою энергию не только доктору Хильдебрант, но и ее поклоннику.

— Я что-то не понимаю.

— Следующим пришел сонет, — продолжал Маркхэм, листая сборник стихов. — Тот, что первоначально был посвящен молодому Томмазо Кавальери. В нем гораздо больше интимного, чем в предыдущих записках. Да, как и в первых двух цитатах, речь идет о некой невысказанной близости. При этом автор обозначает свою точку зрения и говорит от лица доктора Хильдебрант.

— То есть?

— Вот первые четыре строчки сонета:

Как объяснила мне доктор Хильдебрант, Микеланджело был гомосексуалистом. Отношения с Кавальери, так и не получившие физического воплощения, тем не менее были взаимными и причиняли великому скульптору, как, предположительно, и Томмазо, большие страдания. Микеланджело говорит от лица обоих, утверждает, что они любят друг друга, тем самым призывая Кавальери также признать это чувство. И вот, если принять в расчет фон, на котором был написан сонет, мы получаем открытое заявление поклонника доктора Хильдебрант, по сути дела говорящего: «Я знаю не только твои мысли, но и то, что тебе известны мои».

— «Я близок к тому, чтобы вкусить радость с тобой», — задумчиво повторил Беррелл. — Значит, автор записки признаёт, что был физически близок с доктором Хильдебрант?

— Возможно, — согласился Маркхэм. — Но это также можно понимать и образно, как близость через ее работу, книгу, вышедшую из печати приблизительно за полгода до получения первой записки.

— Но строка «ты знаешь мое имя»?.. Разве ее также не следует рассматривать как открытое признание? Автор записки буквально говорит: «Ты знаешь, кто я такой».

— Возможно, — осторожно согласился Маркхэм. — Но, опять-таки, быть может, почитатель доктора Хильдебрант выражался образно. Учитывая контекст сонета, посвященного Кавальери, это мог быть какой-то условный язык гомосексуалистов, духовная любовь, о которой нельзя говорить вслух. Если воспринимать первые четыре строчки буквально, слова «Так почему же ты медлишь заявить о себе?» можно будет понимать только как заявление о том, что доктор Хильдебрант старательно кого-то избегает. По ее собственным словам, ничего подобного до появления записок не было. В первых четырех строках, по-моему, содержится какой-то скрытый смысл, как это было и во времена Микеланджело, но я точно не знаю, что автор хотел сказать адресату. Однако если учесть содержание остальной части сонета, то я сказал бы, что почитатель доктора Хильдебрант, подобно самому Микеланджело, хотел, чтобы эти стихи стали не столько любовным посланием, сколько увертюрой духовной близости, то есть воспевали бы не красоту его избранницы, а ее душу. — Маркхэм повернулся к Кэти. — Вы говорили, что ваш поклонник в своих записках не пытался изменить слова Микеланджело — употребить вместо «господин» «госпожа», так?

— Да, — подтвердила Кэти.

— Это было бы очень странно, если бы поклонник доктора Хильдебрант рассматривал свои записки как любовные послания. Вы не согласны, Билл?

— Разрешите, я прочитаю до конца, — попросил Беррелл. — На самом деле следующая часть, пожалуй, подкрепляет мысль о духовном, а не о физическом влечении. Она звучит так:

Здесь, по словам доктора Хильдебрант, почитатель снова обратился к ней «мой господин». Мы опять видим откровенное заявление о любящих душах. Однако в этом контексте — если любовь не является физической, сексуальной страстью — последние три строчки звучат совсем не к месту. Вот они:

В салоне микроавтобуса наступила гнетущая тишина.

— Можно мне посмотреть? — наконец попросил Беррелл, и Маркхэм протянул ему томик стихов, — «Тот, кто хочет учиться, может только умереть», — прочитал вслух глава бостонского управления.

— Да, — сказал Сэм. — Совпадение по меньшей мере очень странное, если принять в расчет нынешнее развитие событий.

— Но это же какая-то бессмыслица, — заявил Беррелл. — «То, что я хочу узнать в твоем прекрасном лице, люди не могут понять рассудком». Сэм, вы действительно полагаете, что поклонник доктора Хильдебрант хотел передать ей, что он собирается кого-то убить? Этот субъект ждал пять с половиной лет возможности осуществить свой замысел?

— Не знаю, Билл.