— Простите. Это я сгоряча… — застыдилась хозяйка.

Нат хорошо понимал ее настроение. Вчера к себе вернулись Сетен с Ормоной. А поскольку те, как некогда на Оритане, пускали Ала и Танрэй пожить во время своего отсутствия в пустом доме, хозяевам теперь пришлось перебираться обратно. Но там за год обжилась и почувствовала себя хозяйкой госпожа Юони, сумасбродная мамаша Танрэй — и, конечно же, она не очень обрадовалась возвращению детей, которые всегда все делали неправильно, не так, как хотелось бы ей. Вчерашний день закончился раздором: Ал поругался с женой и ушел ночевать в лабораторию, а Танрэй удрала на репетицию спектакля и умышленно продлила ее до глубокой ночи. Ко всему прочему добавилось исчезновение Ашшура, и хозяйка сегодня была сильно не в духе.

— До встречи на Теснауто, — сказал Паском, выпроваживая их с Натом из цветника.

Волк проснулся поздно ночью у пруда. Хозяева и их родня уже давно уехали праздновать, поэтому в доме было тихо-тихо. Тем более отчетливо прозвучал шепот: «Атмереро! Учитель!»

Нат встряхнулся. Это жара, это все она, мучительница! В голове возникают обрывки фраз, кружатся цветные образы… Даже ночью, под стрекот сверчков и хор лягушек не может успокоиться его дух…

Он перешел на другое, еще не нагретое местечко и, откинувшись на траву, опять задремал.

«Атмереро! Учитель! Я нашел вас!»

Волк чихнул и в недоумении огляделся. Что-то мерцало, улавливаемое краем глаза — и стоило посмотреть, серебристый свет гас. Но тот истошный крик волчицы с Оритана донесся давно, еще осенью. Как это связано? Но как-то же связано — это та самая атмереро! «Проводи меня, Учитель, Танрэй давно зовет и ждет моего прихода! Проводи меня к ней, атмереро, иначе я опять могу сбиться с пути!»

Волк вскочил сразу на все четыре лапы.

Мир снова померк, слившись в три скучных цвета — белый, черный и серый…

Амфитеатр комплекса Теснауто был наводнен зрителями. Собиралась гроза, над далеким заливом уже мерцали молнии, но ори никогда не отступили бы перед непогодой, если дело касалось их любимого праздника. Ормона помнила, как однажды на Оритане в этот день пошел град — и ни один человек не сбежал с площади перед Храмом! Позже все считали синяки, но представление досмотрели до конца.

Она приехала сюда как никогда счастливой. Ей нравилось тут, только здесь она отдыхала душой и могла повспоминать Оритан, любуясь похожей архитектурой.

После того случая, когда Ормоне пришлось сказать мужу о скором возвращении Коорэ, между ними протянулась еще одна связующая нить крепче моряцкого каната. Сетен не любил недомолвок, а потому теперь, узнав почти все, выказывал ей полное доверие — как давно, еще двадцать лет назад.

Но вот начался этот дрянной спектакль, и все в душе Ормоны перевернулось. Паском явственно изображал Тессетена, воплощая на сцене все его жесты и ужимки, и картонная маска аллийца Тассатио лишь помогала ему внушать зрителю, что под нею вовсе не древний кулаптр, а молодой, полный сил и отчаянный бунтовщик, восставший против власти и несправедливости судьбы. И столь сильным было мастерство Паскома, что даже эта бестолковая квочка в паре с ним становилась истинной царицей Танэ-Ра!

— Имя твое подобно свисту лезвия, рассекающего плоть!..

И словно от боли, порожденной ударом этого лезвия, корчилась душа Помнящей — всё помнящей! — Ормоны. Как смеет она, эта девчонка… И как смотрят сейчас на нее все — а ведь то, что они делают на сцене — просто ложь! Они не смеют искажать!

Дрожа и задыхаясь от гнева и ненависти, Ормона взглянула на мужа в надежде, что хотя бы он вскрыл вопиющий обман и поддержит ее возмущение. Но и здесь ее ждал удар: Тессетен смотрел на актеров с таким же восхищением, как прочий сброд! Что они знают? Но ведь Сетен знает! Он помнит многое! Она избрала его, как единственно достойного, едва увидев в парке Эйсетти двадцать лет назад — с первого взгляда! А он сейчас рушит всё, весь мир внутри нее, одним лишь этим своим обожающим взглядом на рыжую мерзавку!

А Паском! За что Учитель издевается над нею? Он ведь знает, он понял всё с того страшного дня, когда ей выпало несчастье родиться на свет — всего через три месяца после рождения Ала, — когда беспамятство овладело ее матерью, и та ни разу не признала родную дочь! Он держал маленькую Ормону на руках и уже тогда знал, что по прошествии семнадцати лет точно так же будет стоять у нее у самой в ногах и, словно зачитывая приговор, говорить о том, что в ее рожденном немного до срока и умершем сыне никогда не было бы «куарт» Коорэ и что саму ее спасла счастливая звезда, не позволив умереть, а также способность терпеть невыносимую боль. Почему он так жесток к ней теперь? Потому что она никогда не третировала его глупыми вопросами, не свешивала на него свои горести и невзгоды, не клянчила советов или покровительства, как все эти недоумки? За это? За это он теперь демонстрирует перед всеми, кто истинная Танэ-Ра и настоящий Тассатио?! Это сговор, это какой-то подлый сговор…

Исключительно усилием воли Ормона заставила себя продолжать смотреть это кощунство надо всем, что еще было ей дорого. Она ощущала, что всего двое в этом амфитеатре разделяют ее негодование. Это подонок Саткрон, с каменным лицом застывший сбоку от сцены, и наивный романтик Дрэян, с унизительной жалостью поглядывавший сейчас на нее. Он понял, он всё понял, проклятые силы! Это страшный позор, и такое виновникам не простится никогда!

Соединение, поддерживающее ферму над одной из секций пока еще пустого главного павильона — его строили в самую последнюю очередь и очень спешили, чтобы уложиться в срок, до праздника — слегка дрогнуло и ослабло. Затем качнулась соседняя ферма, но ее прочности еще хватало. Созидатели нарочно в полтора раза надежнее укрепили лестницу, ведущую на ассендо, понимая, что этот сложно спроектированный участок необходимо подстраховать. Несколько песчинок облицовки посыпалось на пол, но в залах еще не было никого, кто мог бы это заметить, а сквозь прозрачный купол, уложенная на ассендо, словно дыня на блюдо, загадочно сияла полная Селенио.

С первым же раскатом дождь хлынул сплошной стеной, а в разрыве туч продолжала скалиться на землю бледная луна, словно предвещая недоброе.

Многие уже успели перейти в павильон, но кого-то ливень застал по пути. Смеясь и отряхиваясь, промокшие ори вбегали в залы, наполненные музыкой, и шум ненастья заглушался радостными мелодиями праздника.

Впервые за много лет Ал не мог отвести взгляда от собственной жены. Она словно бы так и осталась великолепной Танэ-Ра, легендой, мечтой всех ори. Теперь вместо заурядного смазливенького личика супруги он видел прекрасный лик царицы, ее сапфировый взор, верные черты, густые волны черных волос.

Танрэй млела от непривычного обожания окружающих людей. Все хотели ее общества, многие подходили выразить свое почтение и поздравить с грандиозной премьерой. Наконец Тессетен внял молчаливым мольбам друга и со свойственными только ему тычками да прибаутками, когда непонятно, шутит он или всерьез, разогнал навязчивых ухажеров «сестренки». Танрэй обрадовалась и стала расспрашивать о его впечатлениях.

— Ну защебетала, защебетала. Все очень неплохо, поздравляю, — ответил он, а потом устроил ей критический разбор каждой сцены пьесы.

Джунгли снаружи трепало ураганом, а в павильонах Теснауто царило веселье и звенела музыка. Внутренний двор комплекса озаряли перепалки злых молний, но оттого здания казались только величественнее и прекраснее.

Ормона показалась в дверях павильона, сбрасывая с головы насквозь промокший лиловый палантин.

— Подождите-ка! — сказал он Танрэй и Алу и привел жену; та отчего-то была раздражена, и он успокаивающе гладил ее по руке. — А вот к слову еще случай. Было это зимой, мы с Ормоной тогда учились в «Орисфереро»… Уж не скажу, какой именно год… Давно. Утром мы сдали экзамен, а как начало темнеть — вы все еще помните, во сколько начинает светать и темнеть зимой на Оритане? — отправились на чью-то вечеринку и натанцевались там до позднего вечера…