Еще прошлой осенью они с Ормоной переехали сюда, чтобы он мог заниматься любимым и основательно подзабытым делом. Три статуи в галерее были его заслугой… ну и, конечно, плодом многих бессонных ночей. Но что такое физическое истощение, если подумать о результате, о том экстазе, который приносила работа!

Однако же Ал был прав: с женой, с Ормоной, творилось что-то неладное. Этот исступленный блеск в ее глазах, странная новая привычка разглядывать аллийский меч или сидеть на краю бассейна, высматривая что-то в воде. Позавчера Сетен нашел ее во внутреннем дворе комплекса. Вероятно, только что выбравшись после купания на берег, Ормона была в прилипшей к телу тонкой сорочке и с распущенными мокрыми волосами. И — полностью, до обморока — выпитой, как много лет назад на Острове Трех Пещер, когда они с нею останавливали смерч.

Тессетен хотел отнести ее в их комнатушку, но Ормона пришла в себя и сильно не в духе, рывками заплела волосы, оделась и, отпуская в адрес мужа какие-то колкости по поводу его внезапной трепетности и заботливости, рыкнула на прощанье:

— Сделайте хотя бы перила в бассейне. Сколько еще раз мне нужно приложиться головой, поскользнувшись на ступеньках, чтобы до некоторых милосердных созидателей это дошло?

— Ты что, ударилась головой? Покажи! Вдруг что-то серьезное?

Ормона фыркнула, увернулась и ушла спать, а на другой день исчезла и не появлялась до сегодняшнего восхода. Ее гайна по возвращении едва стояла на ногах, а с вымокшей шерсти животного капал пот и кровавая пена.

— Ты его загонишь, — посочувствовав жеребчику, сказал Сетен.

— Здесь не интернат для школьников.

Он указал жене на изящный бортик, спускавшийся в бассейн: зная придирчивый норов атме Ормоны, строители поработали на славу.

Ормона лишь мельком взглянула на новинку и бросила:

— Прекрасно!

Тессетен провозился с очередным образцом серого мрамора до глубокой ночи, потом ему захотелось в одиночестве понырять в теплой воде, и когда он пришел в их временное жилище, Ормона уже спала.

Сетен не стал включать свет и приноровился аккуратно лечь с краю, чтобы не разбудить жену, как вдруг из ее уст послышалось имя. Он вздрогнул: она отчетливо произнесла — «Коорэ!» Чтобы разглядеть ее лицо, он включил ночник.

Женщина спала, но обметанные лихорадкой губы ее беззвучно что-то бормотали, а глаза бродили под пляшущими веками, созерцая неведомые сновидения. Словно видя кого-то, она слегка двигала рукой приманивающим жестом.

Соблазн был велик. Никогда прежде Тессетен не пошел бы на такое, но ему уже невыносимо было видеть ее каждодневные терзания и даже не знать их причин. Он уважал право жены на личную территорию, она уважала его право на то же самое, но сейчас, после того, как она прошептала заветное имя, стало не до условностей.

Подчинить себе волю спящей и установить полный контроль над ее сознанием было проще простого — гораздо сложнее оказалось подбирать правильно сформулированные вопросы, чтобы привести ее к необходимой теме.

— Для чего ты зовешь Коорэ, Ормона?

Ормона молчала. Тело ее вытянулось в глубоком трансе, дыхание прочти пропало.

— Ормона, ты здесь?

— Кого ты ищешь, Ал? — тихо и грустно спросила она не своим голосом.

— Кто ты?

— Ты не узнаешь свою жену, моя любовь?

— Назовись! — он уперся ладонью в постель и склонился над женой, вглядываясь в черты ее лица.

Капля воды с его мокрых волос упала на грудь спящей, скатилась с правого соска, устремляясь к солнечному сплетению, и соскользнула по тонкой талии, оставив на коже едва заметный блестящий след.

— Танрэй, — удивленно, хотя и очень медленно ответила Ормона, а лик ее начал судорожно меняться, обретая выражение лица статуи царицы Танэ-Ра перед Храмом в Эйсетти. — Что с тобой, Ал?

Тессетен догадался, что говорит она сейчас вовсе не с тем Алом, которым, как ему мерещилось, она грезила в этой жизни. И называет себя вовсе не той Танрэй, о которой сперва подумал он сам. Поразмыслив, он решил подыграть и посмотреть, что будет дальше:

— Почему ты звала Коорэ, Танрэй?

Хитрость сработала:

— Он в опасности, Ал. Но ты не сможешь ему помочь…

— А ты?

— Я… попытаюсь…

— Я думал, после того, что случилось с тобой… с нами… ты больше не призываешь его…

— Всё нарушилось, моя любовь. Я больше не нужна ему. Форма затмила содержание, имена сбивают с толку и запутывают всех еще сильнее. Но клянусь тебе аллийским мечом: будет день — и ты все узнаешь… Но не торжествуй прежде времени: это будет самый страшный день в твоей жизни, Ал! Не торопи его, моя любовь! Не торопи, я еще хочу побыть с тобой в этом мире…

Что-то невыносимо тяжелое, отдающее болью всколыхнулось в бездонной глубине его сердца, изгнанное памятью прошлых воплощений, затертое наслоившимися друг на друга переживаниями былых жизней. После ее слов Сетену захотелось бросить все к зимам и вьюгам, схватить жену на руки — сейчас безвольную и покорную — и бежать отсюда, куда глядят глаза, вдвоем, лишь бы она не опомнилась и не пожелала вернуться в этот кошмар.

— Что теперь ты видишь, Танрэй? Что с нынешним Коорэ?

— М-м-м… — простонала она, чуть поежившись.

— Что с ним? — мягко повторил он вопрос, беря ее за руку.

— Он… потерял свою попутчицу и свою… душу… И он направляется к нам… он и не он… Коорэ отныне уже не Помнящий, но он уцелел телом, он жив… Он будет рядом с тобой, его Учителем…

— Как ты делаешь все это?

— Не спрашивай! — в голосе Ормоны прозвучало предостережение. — Я не должна говорить и даже думать об этом!

— С прошлой осени ты не в себе, родная моя. Это видят все…

— И ты в последнюю очередь, Ал…

В ее словах прозвучала потаенная, безнадежная горечь, уже перебродившая за много лет и переставшая быть укором. Почувствовав сожаление, Тессетен невольно сделал то, чего она никогда не позволяла ему прежде — коснулся рукою прядки густых черных волос жены…

Волной ее ярости его отшвырнуло на другой край постели. Ормона подскочила разъяренной коброй и словно на пружине взвилась над ним в чудовищном своем мороке:

— Что ты делаешшшшшшь? Я шшшже не велела тебе!

— Постой, остынь! — сказал Сетен, не особенно-то переживая о своей шкуре и к тому же более чем уверенный, что она не нападет на него по-настоящему. — Я виноват, это получилось… нечаянно. Извини.

Змея пропала, и узкие, как щелки, зрачки Ормоны разошлись во всю радужку, а затем приобрели нормальные размеры. Она вывела из-за спины отведенные руки, скользнула пальцами по странно поседевшей прядке, безжалостно ее вырвала и села на место под его изумленным взглядом.

— Ты что-то выспрашивал меня, так? — с подозрением осведомилась она.

Сетен быстро справился с оторопью, но напоследок еще раз взглянул в сторону упавшего на пол серебристо-белого клочка волос.

— Да ни в жизнь! — иронично отозвался он, решив ни в чем не признаваться. — Просто ты немного болтала во сне — кстати, о Коорэ, — вот я и посвистел тебе на ушко, чтобы не начала еще и храпеть…

Прогнав остатки гнева, она усмехнулась:

— В следующий раз свисти губами, а не руками!

Тессетен понял, что жена успокоилась и что с ней можно говорить о серьезном.

— В чем же дело, Ормона, родная? Ты все еще зовешь его к нам? Тебя не остановило то, что Паском восемнадцать лет назад едва вернул тебя к жизни?

Он хорошо помнил тот страшный день, о котором с тех пор супруги предпочитали не только не говорить, но даже не намекать и не думать. Но забыть его было невозможно…

Ормона взглянула на мужа так, точно хотела поднять на смех, но еще не решила, делать это сейчас или чуть повременить.

— Когда меня такое останавливало, Сетен? Ты же знаешь: я нечувствительна к боли.

— Не обманывай.

— Я нечувствительна к боли! Ни к какой, — она раздвинула губы в мимолетной улыбке. — Он все равно будет здесь. Он не родится здесь, он приедет сюда — уже взрослым. Если мы провалили затею Паскома с «куламоэно», то надо же, чтобы кто-то позаботился хотя бы об ученике!