— Бунт зреет в том владычестве, Тимаратау-Ал.

Только он и только с глазу на глаз позволял себе звать полководца его истинным именем — тем, которым нарекли будущего воина, надевая ему на шею амулет солнца.

— Совсем запустил дела правитель в столице. Народ ропщет, государствие нищает. Бродят у них по лесам стаи головорезов. Я три раза, — показал он пальцами, — бегством спасался, едва голову уберег. Если думаешь брать его, то самое на то время, — и юноша почесал жидкую черную бородку, бросая взгляды на освещенное углями жаровни лицо собеседника, доселе не вымолвившего и звука. — Не дадут они отпора. Да только намаешься потом с ихними разбойниками, Тимаратау-Ал, ой намаешься!

— Ешь, — повелел Тимаратау, кивая на уставленную яствами доску на полу. — О моих все так же — ни слуха?

Развел руками, уже вымазанными жиром, молодой степняк, жадно набив рот сочным мясом. Сколько владений ни захватывало войско, всюду Тимаратау справлялся о сгинувших десять весен назад сестре и невесте. Никто уже не верил, что девушки живы. Не продержались бы столько две несчастные из разоренного поселка, не имея за спиной защиты сородичей. Но не раз твердил Тимаратау, что сестрица его хитра, словно рысь, а невеста мудра, будто сова, и смекалиста. Тогда глаза его цвета сумеречного неба светились надеждой.

— Решено, — сказал он. — Выступим утром и вычистим путь до стольного града. А там дождемся вестей от Паорэса из смежного владычества…

Славно шел на поправку наследник правителя, маленький Миче. В очах смысл появился, мычать начал, к разговору стремясь. Но знахарки подниматься ему не давали — то одна, то другая на руках носила мальца, одна песни пела, вторая куклами соломенными тешила, третья сказки сказывала, только бы спал побольше да повязку на голове у себя не теребил.

Владыка глядел и нарадоваться не мог. Всё уговаривал Танрэй в город, в замок с сестрами перебираться, но нельзя было хворого мальчонку долгой дороге подвергать, на повозке трясти.

Афелеана дух перевела. Как видно, ошиблась Танрэй в Соуле, заподозрив придворного в коварных затеях. Уж не зазорной ли бабе знать, как смотрят мужики, когда им девица по нраву? А он на нее смотрел, оторваться не мог, только взгляд у него необычный, с таким небось уродился. Необычный, мрачный да пугающий. Ну да всякие люди эту землю топчут, а красавцам и образинам звезды что так, что эдак мигают. Эх, ей бы, Афелеане, да двадцать годочков с плеч! Таращился бы на нее в свое время вельможа — неужели же она не додумалась, как его окрутить да женой сделаться? А может, и не додумалась бы. Молодые дуры все за любовями гоняются, а как поймут, что нет ее, любви-то без корысти, так уж и краса завяла, и годы не те. Кому такая пригодится?

Ну ничего, чернобородый — вельможа, вроде, честный. Раз хоромы посулил, так и не обманет.

Ночь была ветреной и дождливой, вот и не спалось Афелеане. А девочки и Миче — те дрыхли, забот не знаючи. Как же нынче до заката было весело! Девчонки вынесли наследника на двор, и тот во все глаза таращился на кур, повторить их квохтанье пытаясь. И вот одна из квочек, самая плодовитая несушка, вдруг возьми да взлети на плетень, а оттуда прямо по-петушиному, оборотясь в сторону крепости, закукарекай. То-то Миче хохотал, а девушки в недоумении глядели: бывает разве такое? И вот, видать, накукарекала ненастье, глупая…

Кажется, стукнули в окно…

Не разжигая лампаду, выглянула в сени Афелеана:

— Кого там?..

— Я это, хозяйка! — отозвался голос Соуле. — Ты бы открывала скорей, льет ведь нешуточно!

— Сейчас, сейчас, славный господин!

Качая головой и улыбаясь, отодвинула она засов. Ей-то от дум не спится, да ноги ноют, исхоженные, на погоду ненастную. А он, видать, по другой причине заснуть не может. Уж знаем мы ту причину!

— Что, спите?

— Как же не спать? Все люди добрые ночами спят. Это только злодеи да влюбленные покоя не ведают, — она подмигнула.

Одет он был в походное, в темное. Без желтого плаща и не признать. И намека ее, кажется, не понял, а то и притворился, что не понял.

— Так что, позвать вам ее, вельможный господин?

— Кого? — отвлекшись от других мыслей, переспросил Соуле.

— Танрэй-то?

— А… Зачем только Танрэй? Вы обеих сестер будите да собирайтесь. Ехать нужно. Есть сведения, что движется в наши края войско Тимаратау. Оттого владыка и велел доставить вас поскорее в крепость.

— А наследник что ж?

— Его следом понесут, бережно, своим ходом, чтобы не растрясти.

Ничего не ёкнуло в сердце у бывалой путешественницы, а зря — надо бы…

В тревоге, но уверенности, что помогут, не бросят на растерзание злым степнякам, ринулась Афелеана будить девочек.

— А Миче как же? — кивнула Танрэй на ребенка. — Кто его повезет?

— Не твоя забота! О тебе пекутся, ты только и знай что выполнять, дурных вопросов не спрашивай! — шикнула на нее старшая подруга.

Едва оделись и начали собирать скудные пожитки, Соуле — как сквозь стену видел! — крикнул им из сеней:

— Вы с барахлом не возитесь. Его за вас есть кому собрать да нести! Не пропадет ничего!

— Ты не упускай случай-то удачный! — шепнула Афелеана, подмигивая Танрэй в сторону двери. — Эдакая оказия — когда еще повторится? Бери быка за рога!

Та с непониманием посмотрела на нее и, завернувшись в ветхую шаль с наставленными Эфимелорой заплатками, вышла. Дольше всех возилась сестрица Ала и рассердила Афелеану.

Соуле самолично довел их до крытой повозки, как-то мудрено звавшейся у богатых. За ручку, будто дворянку какую, подсадил каждую из них на ступеньку под дверцей. И дернулись бежать сытые да ухоженные мулы. Прощай, нищета! Ждут их хоромы, богатство и почет до конца дней.

Когда приехали, тайного определителя поблизости уже не было, да и солдаты не больно-то охотно отвечали на вопросы Афелеаны — где он и куда это их ведут по какому-то подземелью. Одна Танрэй, как потом частенько вспоминала Афелеана, раньше всех поняла, что их ждет.

— Я ведь говорил, владыка, нельзя настолько доверять ведьмам, — смиренно вспоминал Соуле, опустив голову перед растерянным правителем. — Нельзя было одним стражником ограничиваться. Они его отравой какой-то опоили, а когда он дух испустил, так и сбежали. Сколько волка ни корми, он все в лес глядит. А если бы я не почуял неладное и не отправил туда с досмотром? Что бы Миче один в их хибаре делал?

— Так и не нашли их?

— Как сквозь землю канули, владыка. Теперь если найдут, несдобровать им: больно уж они солдат обозлили, их товарища погубив. Могут и не довезти живыми…

— Жаль… И что им не сиделось, почему бежать вздумали? Я их честно наградить хотел, в замке поселить, чтобы под рукой всегда были, если еще чего понадобится…

— Значит, это знак Единственного и Превеликого. Не хотел он гневаться на тебя за кощунство, грех это смертный — ведьм приваживать, они ведь мраком своим все вокруг поганят.

— Какой же грех, если они светлое чудо сотворили, чаду жизнь спасли?

— Не обманывайся, владыка, не очаровывайся, поддаваясь искушению мракову. Так они и промышляют: на одно доброе дело десяток мерзейших, за каждое из которых после смерти ждут пытки немилосердные, да не тело страдать будет, а душа, не ведающая смерти, а потому подверженная бессрочному наказанию длиною в вечностью Сбежали — значит, такова их планида, а солдат тот в добрые края попадет и счастлив там будет, пострадал без вины. А тебе, владыка, сейчас следовало бы увезти сына из города. Тайные гонцы скверные вести несут: близко уже совсем бесчисленное войско Тимаратау-хога… Да, а заметил ли ты, что ведьмы те тоже из хогова племени были?

Правитель погладил короткую и острую черную бородку:

— Из хогова-то из хогова, да и ты ведь из тех. Нет разве? Или и тебе теперь доверять нельзя, если о племенах раздумывать?

— Я-то ведь родился здесь, владыка, — сурово и слегка обиженно вымолвил Соуле, мрачнея еще больше. — А эти, почитай, перед самым его походом пожаловали. Как бы не они и есть шпионки Тимаратау злонамеренные! Он хитер, зверь в человеческом обличии, его шпионом любой быть может — хоть девица, хоть малец безусый, на кого и подумать не можно. Сам видишь, как совпало все.