— Ты уверен?

— Уверен.

Я услышал, как в стакане звякнули кубики льда, и Харли сделал глоток. Фойе «Зеттера» заливал теплый мягкий свет. Звон бокалов и шепотки, доносящиеся из все еще открытого бара, наполняли меня странным спокойствием. Из-за стойки ресепшена за мной наблюдали две девицы в фирменных блузках. Когда я вошел, на их лицах появилась такая улыбка, будто я — воплощение их эротических мечтаний. Особенность цивилизованного общества заключается в том, что отнюдь не каждый проходимец может остановиться в шикарном отеле.

— И тем не менее, Джейкоб, он за тобой следил. Уверяю тебя. Я только что говорил с Фарреллом, он в штабе. Французский агент тебя засек и — хоть и с опозданием — сообщил нам. ВОКС действительно узнал, где ты, но всего десять минут назад.

Это меня совершенно не убедило, но, судя по голосу, Харли был измотан, а я не хотел волновать его еще сильнее. Да, в Париже за мной велась слежка. Некоторые мои знакомые оказались замешены в громком деле, а я ради удобства слишком часто завязывал контакты с людьми. Вполне возможно, что, вконец одурев от подозрительности, я не заметил хвоста — идиотского хвоста с Магнумом. Харли подтвердил, что пули в нем были отлиты из чистейшего мексиканского серебра. Кем бы ни был этот Клоке, он знал, на кого ведет охоту.

— В любом случае, нам нужно ненадолго встретиться, — сказал Харли.

— Ненадолго? Через двадцать семь дней я буду мертв.

Тишина в трубке. Я почувствовал укол совести.

— Ты мне больше не доверяешь, Джейк?

— Прости. Забудь.

— Я тебя не виню. Зачем тебе грустная старая королева с гипертонией и больной задницей. Теперь тебе нужен кто-нибудь молодой, кто-нибудь, кто…

— Харли, забудь, прошу тебя.

Снова тишина. Может, он молча плакал. После операции он стал особенно эмоционален. Правда заключалась в том, что мне действительно был нужен кто-нибудь другой, а может, вообще никто, потому что я уже больше века не чувствовал потребности в друге-человеке. Правда заключалась в том, что мне с самого начала не стоило сближаться с Харли, но в ту ночь, когда он оказался передо мной в неоплатном долгу, я был в фазе сильнейшего одиночества. Теперь, слушая, как он шмыгает носом и делает большой глоток, я подумал: сам виноват. Каждая вспышка гнева в настоящем — результат слабости в прошлом. Хватит. Спусти все на тормозах.

— Не обращай внимания, — сказал я. — Я просто бешусь из-за слежки.

Харли прочистил горло. Когда я видел, как он безуспешно пытается открыть банку с рассолом или ищет в кармане очки, которые на самом деле у него на лбу, у меня разрывалось сердце. Но что такое — разорвавшееся сердце? Просто чувство. Я имел дело с чувствами, но имели ли они отношение ко мне?

— Ладно, все равно тебе нет смысла уезжать сегодня из «Зеттера», — сказал Харли. — Они уже знают, что ты там. Позвони утром, когда проспишься и придешь в себя.

— Может, ограничиться первым пунктом?

Снова молчание. В такие моменты становилось особенно заметно, как старается Харли избежать слова «любовь».

— Ну и кто на этот раз? — спросил он. — Надеюсь, не та, с силиконовой задницей?

— Нет, та была Катя, — сказал я. — А эта — Мадлин. Никакого силикона. Все натуральное.

Один вампир написал: «Величайшая разница между бессмертными и оборотнями (кроме очевидной эстетической) заключается в том, что вампиры гордятся своей метаморфозой, в то время как оборотни ее стыдятся. Стать вампиром значит развить остроту ума и изящество вкуса; это все равно что распахнуть дверь убогого жилища, чтобы обнаружить за ней великолепный особняк. Развитие личности не знает границ. Вампир получает бессмертие, безмерную физическую силу, способность к гипнозу и полету, духовное богатство и умение глубоко чувствовать. Оборотень получает лишь дислексию и постоянную эрекцию. Никакого сравнения…». Все это написано ради одной-единственной мысли: оборотни могут заниматься сексом, а мы — нет.

Меня сложно назвать женоненавистником — но я сплю только с женщинами, в которых не боюсь влюбиться. У меня нет другого выбора, но это все равно тяжело. Не потому что нелюбовь мешает желанию (скорее наоборот; нынешнее поколение даже научилось с этим мириться), а потому что моя нелюбовь не длится долго — особенно с проститутками, большинство из которых вступают на этот путь в надежде почувствовать себя привлекательными. Очень многие столичные девушки по вызову невероятно привлекательны.

В прошлом году я нанимал двадцатидевятилетнюю аргентинку Викторию. С первой же минуты знакомства ее душа говорила с моей на каком-то сакральном языке. Мы занимались оральным, вагинальным и анальным сексом (именно в таком порядке; говорю же, я не женоненавистник) шесть часов подряд (3600 фунтов в денежном эквиваленте), потом сходили за покупками в «Борроу-маркет» и вместе позавтракали, любуясь Темзой. Переходя Хангерфордский мост, мы взялись за руки. Ветер взметнул ее темные волосы, и она подставила лицо для неизбежного поцелуя, почти с усталостью думая о том, что могло бы между нами произойти. Она мне чертовски нравилась. Затем она спросила: «Ты же понимаешь, что это плохо кончится?». Я посадил ее в такси на набережной Эмбанкмент, а потом позвонил в агентство и попросил больше никогда ее не присылать.

Может возникнуть вопрос: почему именно проститутки? Почему не поохотиться на симпатичных неонацисток, не приударить за какой-нибудь мамашей с педофильскими наклонностями? Тому есть две причины — глубокая и поверхностная. К глубокой я мало-помалу подбираюсь. Поверхностную можете получить прямо сейчас: непроститутки требуют взаимной страсти. Я вовсе не урод (и вообще не оборотень, судя по снимкам, которые Харли выкрал из ВОКСа), но далек от того, чтобы воспринимать женское внимание как нечто само собой разумеющееся. Я не могу тратить время в ожидании человека, который внезапно воспылает ко мне желанием. Это требует кучу времени. К тому же энергозатратно. При этом существуют профессиональные проститутки, которым, равно как врачам и дельцам (Леннон и МакКартни — счастливое исключение), требуются от вас лишь деньги.

У Мадлин белая кожа, зеленые глаза, распрямленные светлые волосы, короткое туловище и по-кошачьи игривые, упругие груди. Эта тщеславная, самовлюбленная, на редкость материалистичная девица мыслит и выражается исключительно штампами. Чаще всего ее можно видеть покупающей новую маечку. Она легко впадает в ярость. Так же легко приходит в состояние полной беспомощности. Ей нужен шарманщик, а не его обезьянка. Если ты загоришься, ей будет жалко на тебя помочиться. Дешевая галантерея «Амис» — вот ее лингва-франка. Ее телефон отвечает «мбааа». Все эти мелочи надежнее, чем духовная нищета, поддерживали мою нелюбовь — но и это не могло длиться вечно. Еще месяц, и я разгляжу в ней несчастного ребенка, трагическую историю давно угасшей любви. Несомненно, там будет обожающий ее Отец-Маразматик и порочная Ревнивая Мать. Прожив и увидев так много, обзаводишься дурной привычкой копаться в чужих биографиях в поисках смягчающих обстоятельств. Люди просто кишат информацией, каждый — своей, и мне до зубовного скрежета хочется выведать ее всю. Впрочем, это бессмысленно, потому что при ближайшем рассмотрении человек в первую (а также вторую и третью) очередь оказывается едой.

Мадлин ждала меня в номере люкс на верхнем этаже «Зеттера» — студии, отделанной в стиле шестидесятых. Плакала моя кредитка: я нанял ее на всю ночь.

— Приветик, — сказала она, поднимая бокал, затем прикрутила громкость телевизора и направилась ко мне с кошачьим блеском в глазах. Шла «Экстремальная пластическая хирургия». Женщине вырезали жир с живота и пересаживали на ягодицы.

— Потрогай, — сказал я, протягивая ей ледяную руку. — Возьметесь меня вылечить, доктор?

Теплая, лощеная рука Мадлин с французским маникюром содержала обещание секса за деньги даже во влажных подушечках пальцев.

— Только если тебе нравится больничная еда, милый, — со смехом ответила она. — Будешь шампанское? Или что-нибудь из мини-бара?